от  русской
земли отрываться было страшно. Но пугало позднее время - как со всей армадой
идти в Петропавловск на зиму глядя... Выбрали южный вариант.
   Дежурный адъютант доложил адмиралу Безуару о  Веретягиной  и  передал  ее
записку.
   - Дайте ей пропуск на "Призрак", - тотчас  распорядился  адмирал.  -  Это
жена известного генерала. Несчастная женщина. -  Но  с  ней...  офицер.  Она
просит два пропуска.
   - Пусть два, - согласился адмирал.
   Ротмистр Галицкий был несказанно рад выпавшей ему удаче.
   На "Маньчжуре" Лидия  Сергеевна  узнала,  что  генерал  Дитерихс  еще  во
Владивостоке, на  маленьком  пароходе  "Смельчак".  Они  снова  вернулись  к
причалам.  Напротив  дома  правления  Доброфлота  стоял   японский   пароход
"Киодо-Мару". У его  борта  столпились  повозки  с  красными  крестами.  Это
больные и раненые. Стоны, ругань...
   Ротмистр Галицкий и мадам Веретягнна с  трудом  пробрались  сквозь  строй
повозок.
   - До смерти не забуду человеческие стоны, лошадиное ржание и стук  телег,
- мрачно произнес ротмистр. - Если бы не вы, мадам... Вы сейчас к  генералу?
Разрешите мне до вечера отлучиться в казарму. Где мы встретимся?

   * * *

   - Я твердо  уверен,  что  мы  увидимся,  Владимир  Алексеевич,  -  сказал
полковник Курасов. - Я говорю "до свидания".
   Рязанцев чиркнул спичкой. Последние дни он курил пострашному, не выпуская
папиросу изо рта.
   - Помните, дорогой, вы должны знать всех,  вас  -  пока  только  я.  Ваша
кличка - "Женьшень".  Итак,  Женьшень,  желаю  счастья.  Вы  спрашивали  про
деньги... - Курасов помедлил, что-то дернулось в его  лице.  Но  он  тут  же
твердо сказал: - Деньги будут.
   Когда Рязанцев ушел, полковник Курасов долго  сидел  неподвижно  в  своей
каюте. Он уже второй день как перебрался на борт  "Смельчака"  -  резиденцию
Дитерихса.
   В мятущемся  городе,  в  неразберихе  и  сутолоке,  как  в  мутной  воде,
вылавливались вредные, по мнению  Курасова,  люди.  Шла  последняя  битва  с
большевистским подпольем: на улицах, на судах, в домах  Владивостока  -  "на
пятачке", по выражению  Курасова.  Черная  гвардия,  подонки  белой  России,
держалась до последнего.
   Полковник Курасов был неуемен  в  эти  дни.  Он  арестовал  руководителей
готовящейся забастовки. (Однако забастовка все же состоялась.)  Если  раньше
контрразведка соблюдала хотя  бы  формальную  законность,  то  теперь  людей
хватали без разбору, по любому подозрению.  В  застенках  применялись  самые
изощренные пытки.
   Многие видели метавшийся по городу автомобиль кирпичного цвета с откидным
верхом. В лапы контрразведки один за другим  попадали  активные  большевики,
подпольщики и бесследно исчезали.
   Курасов внимательно следил за  действиями  японского  коммерсанта  Ямаги.
Японец усиленно орудовал через всяких подставных лиц, связанных с хунхузами.
Его видели и на Алеутской, в особняке одного из  братьев  Муренских.  Однако
дела господина Ямаги далеко не  пошли  -  организовал  жалкий  отряд  в  сто
человек, и только. Полковник прекрасно  понимал,  что  сто  хунхузов,  когда
город в кольце партизан, ровно ничего не значат. Да и в самом городе нашлись
бы силы для  отпора  провокаторам.  В  общем,  затея  японского  коммерсанта
провалилась без помощи Курасова.
   Но,  со  злорадством  наблюдая  бесславную  эвакуацию   японских   войск,
полковник не мог остановить великое движение восставшего народа. Вооруженные
дружины рабочих мешали японцам изымать ценности, взрывать склады. Попадало и
белым. В общем, борьба, беспощадная борьба. Красные - со всех сторон. Моряки
Доброфлота портят машины на пароходах, прячут самые важные детали,  покидают
суда.  Пароход  "Эльдорадо"  был  совершенно  готов  к  отходу  и  охранялся
казаками. Однако рабочие мастерских, вместе  с  моряками,  сняли  с  главной
машины эксцентриковый бугель.  На  "Чифу"  выведены  из  строя  котлы...  На
ледоколе "Добрыня Никитич" двигатель тоже разобран.
   Полковник Курасов надеялся только на будущее, на своих  людей,  послушных
исполнителей его воли, оставшихся  в  Приморье.  И  еще  на  тысячи  других,
которых он сумеет найти за рубежом и  переправит  сюда.  Нет,  он  не  будет
спокойно доживать свой век  за  границей,  -  он  будет  действовать,  чтобы
воссоздать поверженную в прах Россию.
   Под крошечным каютным столом у Курасова вконец затекли его длинные  ноги.
Он встал, озабоченно походил. Потом, что-то вспомнив, вышел.

   * * *

   Дитерихс, прикрыв глаза ладонью, сидел у письменного стола в  капитанской
каюте. Он выглядел облезлым  к  старости  орлом-стервятником.  Вот  так,  не
пошевелившись, он провел всю прошлую  ночь.  И  сейчас  еще  горела  забытая
настольная лампа с полупрозрачным кожаным абажуром.
   Пароход правителя "Смельчак" - пузатый, с крутыми щеками у форштевня -  с
утра облеплен китайскими шампуньками. На них беженцы, оставшиеся без билетов
и без надежды выбраться из города. Дежурный офицер осевшим голосом монотонно
разъясняет, что пропусками ведает  морской  штаб...  Люди  плачут,  требуют,
умоляют.
   "Конец, - сверлит генерала мысль,  страшная,  как  мохнатое  чудовище.  -
Берег напротив - последняя Россия.  Дальше  беспросветная  неизвестность.  А
сколько еще здесь дел,  и  все  непосильные.  Тысячи  семей  военнослужащих,
беженцы,  связавшие  свою  судьбу  с  армией...  Военные  части,  больные  и
раненые... Паника разрастается, а где взять транспорты  для  перевозки?  Где
деньги, чтобы содержать за границей всех этих людей хотя  бы  первое  время?
Прав был полковник. -  Он  вспомнил  разговор  с  Курасовым  в  день  своего
избрания. - Пришлось закрыть глаза на экспроприации, по-русски -  грабеж.  А
сколько пришлось унижаться перед японцами..."
   По-прежнему больше всего  правителя  волновал  вопрос:  можно  ли  верить
японскому командованию? Почти на его глазах иностранцы предали Колчака.  Они
не то чтобы изменили ему, - это было бы понятно: в то время Колчаку изменили
почти все его единомышленники, - нет, его хладнокровно  отдали  политическим
врагам. Французский генерал Жанен, командовавший в то  время  чехословацкими
войсками, поступил с ним как  с  разменной  монетой.  "Как  оправдать  такой
поступок? - думал Дитерихс. - Разве можно было это предположить? Этот  Жанен
всегда казался джентльменом". Правителю пришли на память слова  французского
генерала: "С императором Николаем обошлись с меньшими церемониями". Негодяй!
Вот и верь после этого заверениям иностранцев. Японцы, пожалуй, не  допустят
со мной подобного вероломства. Но кто знает... Сколько натворили  они  здесь
всякого!"
   Дитерихс в конце концов решил, что не может верить японцам. "Буду  вместе
с армией, так надежнее", - сжал он кулаки.
   "Смельчак" вздрогнул от взрыва огромной  силы.  Дитерихс  поднял  голову,
посмотрел в иллюминатор. Трудно было узнать сегодня повелителя Приамурья: он
с усилием выходил из задумчивости, в считанные месяцы заметно одряхлел, кожа
на лице обвисла. "Японцы... Они взрывают нашу крепость. Наверно, взлетел еще
один форт". Генералу показалось, что он видит все это сам.
   Постучавшись,  в  каюту  вошел  Курасов.  Генерал  все  еще   смотрел   в
иллюминатор.
   - Михаил Константинович, - осторожно окликнул его полковник.
   - Я вас слушаю, - обернулся Дитерихс.
   -  Сибирские  областники  во  главе  с  Сазоновым  готовят  здесь   новое
правительство.  Готовы  плакаты  с  призывом  к   населению.   Правительство
"автономной  Сибири"...  Председатель  совета  министров  Сазонов,   министр
иностранных дел - профессор Головачев, военный министр и командующий  армией
- генерал Лебедев, - перечислял Курасов. - Министр внутренних дел - Аухис...
   Дитерихс страдальчески поморщился.
   - Ах, оставьте! Боже, кому это нужно сейчас!
   - Японцам. Мы можем арестовать это правительство... если вы прикажете.
   Но Дитерихс не  приказал.  Он  теперь  видел  события,  как  за  толстыми
стеклами витрины, и они больше не трогали его.
   -  Большевики  привели  в  негодность   несколько   пароходов...   Японцы
предлагают брать испорченные суда на буксир.
   - Адмирал Старк об этом знает? - как-то нехотя отозвался Дитерихс
   - Да.
   - А сколько транспортов дали японцы?
   Дитерихс притворялся, что слушает, что ему интересно.
   - Пока два. Обещают еще два. Если не обманут, мы  вывезем  всех  людей...
Михаил Константинович, вас  хочет  видеть  одна  дама,  -  добавил  Курасов,
помолчав. - Говорит, ваша знакомая... по Петербургу.
   - Как фамилия?
   - Веретягина.
   - Где она? Просите. - Генерал встал и, оправив китель, пошел ей навстречу
к двери каюты. - Лидия Сергеевна, дорогая, какими судьбами...
   - Фу, небритый... - погладила ему щеку Веретягина. - Я все расскажу, все.
Но сначала ответьте: могу я рассчитывать на вашу поддержку?  У  меня  ничего
нет, осталось только вот это,  -  она  показала  бриллиантовый  перстень  на
пальце, - подарок нашей бедной императрицы... Вы помните?
   Дитерихс еще раз склонился над ручкой Лидии Сергеевны.
   - Не беспокоитесь, я все сделаю для вас, - просюсюкал он. -  Моя  Верочка
будет в восторге...
   - Благодарю, вы такой же джентльмен, как и  раньше.  Но  скажите,  Михаил
Константинович, что творится во Владивостоке? Мы так молились за вас... Есть
ли еще надежда?
   - Ни-ка-кой, - вяло проскандировал Дитерихс. - Все рухнуло. Население нас
не поддержало. Осталось три дня. Так захотел бог.
   Лидию Сергеевну будто током подбросило.
   - Население -  стадо  баранов!  Вы  виноваты!  -  вскрикнула  она  вдруг,
покрываясь пунцовыми пятнами. - Вы отменили  смертную  казнь.  А  надо  было
вешать, расстреливать, рубить! Вы - дерево с серебряными погонами!  О  боже,
почему кругом бездарности... Генерал! - Она упала на  колени.  -  Мужайтесь,
уничтожайте их, уничтожайте! - Веретягина поползла на коленях к Дитерихсу. -
Только вы один еще можете, спасите! - Она ловила  генеральские  сухие  руки,
пыталась прижать их к губам.
   - Бог с вами, бог  с  вами,  встаньте,  -  растерялся  Дитерихс,  пытаясь
поднять ее
   - Уничтожайте... Еще целых три дня. За три дня можно расстрелять  тысячи.
Пулеметы... орудия... - Она закинула голову и закатила глаза.
   Дитерихс и Курасов осторожно усадили ее на диван.
   - Михаил Константинович,  -  очнувшись,  уже  более  спокойно  продолжала
Веретягина, - в моих руках огромное богатство.  Но  его  надо  взять  силой.
Десять миллионов долларов... И простите меня за резкость, мои нервы.
   - Десять миллионов долларов? - заинтересованно протянул правитель.  -  Вы
не шутите, Лидия Сергеевна?
   - Нисколько. На "Синем  тюлене"  огромная  партия  якутского  соболя,  мы
погрузили его в бухте Орлиной.
   - Но где сам пароход? -  вмешался  полковник  Курасов.  -  По  донесениям
старлейта фон Моргенштерна, его захватили партизаны. И вы уверены,  что  там
пушнина, именно соболиные шкурки?
   - Уверена ли? - обиделась мадам Веретягина. - Я и поручик Сыротестов...
   - Где он, кстати?
   - Его убили дикари, - всхлипнула  Лидия  Сергеевна,  -  на  отряд  напали
партизаны.
   Перед  Курасовым  отчетливо  вырисовались  последние  звенья  истории   с
соболями. Месяц назад он сам хотел  послать  свой  корабль.  Но  этот  барон
спутал все карты. Как дурак,  метался  на  своем  "Сибиряке"  по  приморским
берегам за "Синим тюленем" до тех пор, пока адмирал Старк не  убрал  его  со
сторожевика. О драгоценном грузе в трюме парохода узнали еще кое-какие лица,
и полковник решил не вмешиваться, поставить на это дето крест. И вот  опять;
теперь о соболях хлопочет мадам Веретягина. Главных действующих лиц уже  нет
во Владивостоке. Братья Меркуловы, купец Сыротестов - где они?
   - Пожалуй, имеет смысл  заняться  мехами,  дорогой  полковник,  -  слабым
голосом сказал "правитель". - Надо договориться с адмиралом  Старком,  пусть
пошлет корабль побы-строходнее на поиски. Эти миллионы  нам  очень  и  очень
пригодятся... - Дитерихс пожевал губами. -  Нет,  -  передумал  он,  -  надо
послать наших людей, иначе Старк, если и  найдет,  то...  В  общем,  дорогой
Николай Иванович, я поручаю вам эту операцию... последнюю операцию.
   Курасов неопределенно пожал плечами.
   - Вы хотите все взять себе, - снова закатила глаза Лидия Сергеевна, - для
грязных солдат. Но это мои шкурки... Мне их подарил Сережа Сыротестов... Это
мои, вы слышите, генерал Дитерихс, это мои...
   Полковник и генерал переглянулись, как два авгура, и отвели глаза.
   До парохода "Смельчак" донесся гром еще одного взрыва.  На  мысе  Чуркина
рвались  склады  боеприпасов.  Тревожно  гудели  заводы.  Им  отвечали  суда
Добровольного флота, стоявшие у причалов и на рейде...
   Шатаясь, сошла на берег Веретягина.  Поискала  блуждающим  взором  своего
ротмистра. Его нигде не было видно. Лидия Сергеевна побрела вдоль  причалов,
сама не  сознавая  куда...  А  на  следующее  утро  волна  прибила  к  борту
"Смельчака", среди всякого плавучего мусора труп женщины в черной телогрейке
и высоких ботинках со  шнуровкой.  Если  присмотреться,  то  можно  было  бы
заметить: у утопленницы пробит  череп,  а  на  левой  руке  нет  безымянного
пальца. Но время было гибельное, каждый, кого  качала  мертвая  зыбь,  думал
лишь о себе. Труп не привлек ничьего внимания.
   На стоявший у пристани транспорт  грузился  последний  батальон  японцев,
ночевавший по-походному в парке, рядом с земской управой. Исчезли  последние
пассажиры, отъезжавшие с японцами.
   Стены домов и заборы заклеены листовками. Ветер треплет  угол  последнего
воззвания Дитерихса.  На  некоторых  зданиях  появились  бело-зеленые  цвета
"сибирского правительства". На рейде четыре серых четырехтрубных  эсминца  с
японским флагом на корме стояли  с  наведенными  на  город  пушками.  Тяжело
груженные пароходы один за другим уходили в море. Занавес опустился.

   * * *

   Солнечный,  радостный   день.   Годовщина   Октябрьской   революции.   На
Светланской толпа народа. Город встречает войска Народно-революционной армии
и партизанские части. Громкие приветственные возгласы, крики  "ура!"  плывут
над Владивостоком. В руках у рабочих красные полотнища, на них написано: "Мы
требуем  Советы!",  "Да  здравствует  Ленин!"  "Да  здравствует  революция!"
Делегация  торгово-промышленной  палаты  торжественно   подносит   хлеб-соль
командующему войсками Иерониму Уборевичу. С балкона ресторана "Золотой  рог"
свисает огромный красный флаг. Он неизвестно кем поднят вчера вечером вместо
бело-зеленого полотнища. И хотя город был еще в руках белых, никто не посмел
его спустить.
   Опять разноголосые гудки: заводы и корабли тоже встречают бойцов...
   Гудки сегодня звучат радостно. На пароходах упруго бьются под ветром алые
флаги.
   Впрочем, на рейде  недостает  многих  вымпелов.  Белогвардейский  адмирал
Старк увел часть русских  военных  и  торговых  судов.  Не  видно  и  других
"иностранцев" Только тяжелый американский крейсер "Сакраменто" еще  дымит  в
бухте.
   В опустевшем порту из воды торчат мачты и  трубы  затопленного  миноносца
"Инженер Анастасов".
   Сегодня весь Владивосток на улице. С Полтавской  на  Светланку  вливается
еще один приток торжествующей людской реки: на руках несут освобожденных  из
застенков контрразведки.
   Люди кричат, смеются, обнимаются.
   - Поздравляю, мы опять русские, - говорят друг другу. - Как вам  нравится
русский город Владивосток?!
   Вот и командир батальона Павелихин шагает рядом со своим  комиссаром.  За
батальоном - партизаны. С гранатами у пояса печатает  шаг  рыжий  Прибытков.
Фельдфебеля Тропарева ради  победы  решили  помиловать.  Он  вошел  в  город
кашеваром при походной кухне.
   В бухте тем временем показался еще один пароход. На форштевне  деревянная
нагая женщина с распущенными  золотыми  волосами.  Он  медленно  подходит  к
широкому молу. Это "Синий тюлень". На бетонный причал полетели  бросательные
концы. Швартовые тросы прочно надеты  на  кнехты.  Капитан  Обухов,  заметив
торжество  на  Светланке,  нажал  на  ручку,  и  бархатный,   низкий   гудок
присоединяется к победным голосам флота.

   С улицы доносится:
   Смело, товарищи, в ногу,
   Духом окрепнем в борьбе
   В царство свободы дорогу
   Грудью проложим себе

   Спущен парадный трап. На  борт  "Синего  тюленя"  поднимается  коренастый
человек со шрамом, рассекающим бровь, - Василий Руденко.
   С  ним  товарищ  Андрей,  в  русской  рубахе,   веселый,   разговорчивый.
Каштановые седеющие  волосы  аккуратно  приглажены  на  стороны.  На  палубу
парохода устремляются родственники моряков.
   - Как услышала ваш гудок, - запыхавшись,  говорит  Надя  Обухова,  -  так
прямо в порт побежала. Как я соскучилась по тебе, дурачок мой
   Валентин  Петрович  только   счастливо   улыбается.   Стоят   рядом   два
друга-товарища, Виктор  Никитин  и  Сергей  Ломов.  Их,  кажется,  никто  не
встречает, но они не унывают  и  негромко  напевают:  "Я  родня  океану,  он
старший мне брат..."
   - Значит, все в порядке? - спросил у Репнина товарищ Андрей. - Не удалось
карателям расправиться с вами!
   - Мы с ними расправились, - усмехнулся Степан  Федорович.  -  У  капитана
Гроссе не вышло пароходом командовать. Привезли арестантом, судить будем.
   - А что не видно Федора Великанова? Где он? - спросил Руденко.
   - Ранен, едва отходили. Во все драки рвался, - сказал Репнин, и так,  что
не поймешь,  досадует  он  или  гордится.  -  Еще  не  встает  с  постели...
Замечательный юноша! "Сквозь бурные дни, сквозь  огонь  и  кровь  пронес  он
чистое сердце". Я не помню,  кто  и  когда  сказал  это,  -  добавил  Степан
Федорович дрогнувшим голосом, - но к Феде очень подходит.
   - Главное - Великанов сумел найти дорогу к человеческим сердцам, - сказал
товарищ Андрей. - А, признаться, я боялся, думал - не выдюжит. Не  так  ведь
просто хотя бы на время  остаться  одному-то.  Пойдемте  к  нему,  порадуем.
Великанов будет представлен к награде... Кто  это?  -  шепотом  спросил  он,
показывая глазами.
   Подошла совсем еще не старая женщина в черной шубке,  ужасно  похожая  на
Федю Великанова.
   - Это мать,  -  так  же  тихо  ответил  Репнин.  -  Катерина  Анисимовна,
Катюша!..
   Женщина шла не оборачиваясь. Но вот она пошатнулась...  Репнин  бросился,
успел подхватить. Они вместе вошли в каюту.
   Федя лежал на капитанской  просторной  койке,  лицо  еще  бескровное,  но
спокойное и, кажется, даже с чуть заметной улыбкой. Он  спал.  Рядом  сидела
девушка, оберегавшая его покой.
   - Танечка, - выдохнула мать, протягивая руки. - Ты спасла  его...  -  Она
обняла девушку и заплакала.
   - Не станем тревожить. Пусть скорее выздоравливает,  -  сказал  товарищам
Андрей, приглаживая и так гладкие волосы. - А что  касается  награды,  то  я
вижу... - он улыбнулся, - я вижу, он уже награжден.
   1 Из стихотворения Виталия Кручины