а в записке и заставила его задуматься.
   Перечитав  еще  раз,  он  отбросил  листок  и   позвонил   в   серебряный
колокольчик.
   - Проси, - сказал он пожилому слуге.
   В кабинет  вошел  среднего  роста,  крепко  сложенный  мужчина.  Вряд  ли
кто-нибудь даже из близких друзей узнал бы в нем товарища Андрея. Он одет  в
безупречную пиджачную пару. Туго накрахмаленная манишка, галстук  с  золотым
жучком. Вошедший производил впечатление преуспевающего коммерсанта.
   Хозяин кабинета встретил его быстрым, хватким взглядом.
   - Прошу садиться, - сказал он, чуть приподнявшись и протягивая  синеватую
от волос маленькую руку. - Курите? Пожалуйста.
   Яков Муренский изучающе смотрел, как его посетитель взял из ящика дорогую
сигару, как разжигал ее не обрезав.  Едва  заметная  усмешка  тронула  губы:
гость не умел курить.
   - Гражданин Муренский, - отложив  сигару,  сказал  товарищ  Андрей,  -  я
пришел от тех, кто завтра возьмет власть.
   Черный дог, лежавший на диване, спрыгнул на пол, сунул нос в колени гостю
и стал его обнюхивать. Бесцеремонное собачье любопытство  было  неприятно  и
щекотно. "Проклятый пес, - внутренне поежился  товарищ  Андрей,  -  что  ему
вздумалось!"
   Промышленник продолжал молча изучать посетителя,  словно  тот  не  сказал
ничего особенного.
   - Вы поняли меня? - Товарищ Андрей решительно отодвинул собачью морду.
   - Да, - медленно произнес хозяин.  Что-то  сдвинулось  на  его  костлявом
лице. - Я понял.
   - Нам нужно тысячу мешков муки. Сегодня. Под мою расписку. По расписке вы
получите деньги сполна, как только мы установим свою власть.
   - Ясно. На сумасшедшего вы не похожи. Не знаю, как вас назвать.
   - Как в моей записке - Щукин.
   - Что ж... Вы занятный человек, господин Щукин. А  вы  чувствуете,  стоит
мне снять трубку, - Муренский положил руку на черный телефон, - и  полковник
Курасов - знаете? - мигом разделит нашу беседу. - Он сложил руки и  хрустнул
пальцами.
   - Вы не позвоните. Вы знаете, что тогда никакой Курасов не спасет  вас...
Нам нужна мука, - еще раз твердо повторил товарищ Андрей. Он держался просто
и уверенно.
   Промышленник откинулся в кресле. Что, если он выставит этого человека или
вызовет агентов с Полтавской? А если согласиться с просьбой? "Тысяча  мешков
муки, не очень-то уж много. Как он уверен... И в голосе те же интонации, что
в записке. "Мы установим свою власть"... И ведь,  пожалуй,  возьмут...  Так,
может быть, есть расчет помочь тем, кто завтра возьмет власть в  свои  руки?
Если даже мне не заплатят по расписке, стоит рискнуть. А может, они вернут и
деньги".
   Товарищ Андрей, спокойно улыбаясь, смотрел на коммерсанта и словно  читал
его мысли. Дальневосточные богачи, четверо братьев Муренских, были для  него
любопытны их крайним интернационализмом. Каждый из братьев состоял в  особом
подданстве:  английском,  итальянском,  аргентинском  и  даже  в  подданстве
республики Гаити. В русском подданстве никто из них не числился.
   Спокоен товарищ Андрей, но чего ему это стоило... "Почему, собственно,  я
так уверен? - думал он. - Почему считаю, что он не выдаст  меня  и  выполнит
просьбу? Выполнит! Яков Муренский слыл в городе  за  расчетливого,  трезвого
дельца. Не может не  видеть  такой  человек,  что  белые  проиграли  все  до
копейки, что падает и японская подпорка". Товарищ Анд-реп знал, что слухи  о
новой  экономической  политике  давно   просочились   в   Приморье.   Многие
промышленники и купцы, страдавшие от японского засилья, лелеяли  мысль,  что
Советская  власть  снова  даст  им  возможность  не  только   жить,   но   и
наживаться... "Ну, а если Муренский собирается вместе с белыми удрать? Тогда
ему не к чему заискивать перед новой властью. Тогда...  Тогда  дело  плохо".
Товарищ  Андрей  увидел  себя  не  в  этом,  а  в  курасовском  кабинете   -
истерзанным, со связанными руками. "Ну-ка,  -  спросит  полковник,  прищурив
левый глаз, - расскажи: зачем тебе мучица  понадобилась?.."  Товарищ  Андрей
даже потрогал ухо, словно оно на самом деле было разбито в кровь и болело.
   Товарищу Андрею с трудом удалось убедить руководство партийного подполья,
что его предприятие с мукой  не  так  уж  безнадежно.  И  теперь  ему  очень
хотелось доказать свою правоту, выиграть сражение. Соблюдая осторожность, он
воспользовался сегодня, как всегда, секретной дверью в своем доме и вышел из
соседней квартиры. Когда до цели оставалось каких-нибудь  два-три  квартала,
он заметил тень, мелькнувшую сзади и скрывшуюся в переулке. Это скверно.  Но
он решил не отступать. У парадного подъезда Муренского  он,  перед  тем  как
позвонить, обернулся, но ничего не увидел. Соглядатай затаился.
   Промышленник наконец заговорил - коротко и деловито, - он принял решение:
   - Я дам вам записку.
   - На  предъявителя,  -  подсказал,  скрывая  облегченный  вздох,  товарищ
Андрей.
   - На предъявителя, - повторил Муренский. - Пошлете прямо  на  мельницу...
Тысячу мешков. - Он подвинул к себе бумагу. - Вы сможете взять их сегодня?
   - Да, - отозвался товарищ Андрей. Теперь он стал замечать  окружающее.  И
величину кабинета, выглядевшего пустым, и тяжелые кожаные кресла, и на стене
масляный портрет беловолосого морщинистого старика с острым взглядом  черных
глаз, и огромную хрустальную чернильницу на письменном столе...
   - Пожалуйте вашу  расписочку...  Ах,  приготовили  заранее?  -  Муренский
пробежал ее. - Ну что ж, она меня устраивает. Вы расплачиваетесь  в  течение
трех дней после того, как... Попрошу устойчивой валютой, - мы люди деловые.
   Неслышно передвигаясь по ковру, как-то  боком,  словно  краб,  в  кабинет
вошел слуга. Он прошептал хозяину несколько слов и так же неслышно исчез.
   Товарищ Андрей, нутром почуяв опасность, встал.
   - Подождите. - Движением руки Муренский остановил его.
   Несколько тревожных мгновений прошло в молчании.
   - Господин Щукин, за вами следят. При выходе  из  моего  дома  вы  будете
арестованы. Но... не беспокойтесь, -  заторопился  Муренский,  заметив,  что
гость бросил взгляд на одно из окон. -  Мой  слуга  выведет  вас  безопасным
путем.
   - Вы ошибаетесь, господин Муренский, - сказал товарищ Андрей.  -  У  меня
вполне добропорядочные документы. - И он показал промышленнику  китайский  и
русский паспорта харбинского жителя  и  удостоверение,  что  владелец  сего,
Щукин  И.  А.,  является   доверенным   лицом   Русско-Азиатской   компании,
направленным в город Владивосток для ревизии местной конторы.
   Муренский прочитал все это, вернул и сказал:
   - Отлично сделано. Но я смею предположить, что  управляющий  компании  не
подозревает о своей  услуге  русской  революции.  А  я,  -  бескровные  губы
промышленника тронула быстрая кривая усмешка, - я благодаря вам знаю,  но...
но я не хочу иметь неприятности от тех, кто завтра придет к власти.

   Глава двадцать пятая

   ВОРОН - ПТИЦА МУДРАЯ, НАПРАСНО НЕ КАРКНЕТ

   В твиндеке "Синего тюленя", где прежде  жили  солдаты,  партизаны  судили
японского офицера и американского проповедника.
   После  подробного  разбора  всех  обстоятельств  за  попытку  убить  Федю
Великанова обоих обвиняемых приговорили к смертной казни.
   Тадзима и Фостер стояли бледные, будто осыпанные мукой.
   Потом комиссар отряда Степан Репнин сказал:
   - Вы заслужили пулю, но мы не хотим марать о вас руки. Командир решил вас
помиловать. Капитан спустит шлюпку, даст  на  десять  суток  продовольствия,
компас, и валите на восток. Можете на Сахалин, пока там японская  власть.  А
не хотите... - с угрозой добавил он.
   - Спасибо, спасибо, господин комиссар, - часто закланялся  японец,  -  мы
оцень хотим, посадите нас в шлюпку.
   Казалось, он еще не верил, что отделался так легко.
   - Послушай-ка, ваше японское благородие, - неожиданно подошел к нему один
из партизан, Никифор Телятьев, - не тебя ли я видел  в  калмыковском  вагоне
смерти,  когда  мне  нос  раскрашивали,  а?  -  Телятьев  бесцеремонно  стал
разглядывать капитана Тадзиму. - Точно, он...  Что,  не  упомнишь,  как  мне
молотком нос... а потом кожу с него скоблили?..
   Японец испуганно взглянул на изуродованное лицо  партизана  и  ничего  не
ответил.
   - Меня тогда за мертвого посчитали, -  продолжал  Телятьев,  -  с  поезда
сбросили, а я живой остался... Гады, - вдруг крикнул он,  вынимая  наган,  -
всю жизню мне спортили!
   - Я не трогал ваш нос, - посерел  Тадзима,  -  я  только  смотрел...  Ваш
русский нос ломал русский офицер...
   И не быть японцу живому, если бы не комиссар. Степан Федорович бросился к
Никифору и успел отвести его руку.
   Прогремел выстрел. С подволока полетели  щепки  и  куски  старой  краски.
Партизаны отняли у Телятьева наган.
   Американец сегодня был  совершенно  трезв.  Его  мясистые  руки  тряслись
больше, чем всегда.
   - Я осуждаю японскую методу, - сказал  Фостер.  -  Я  служил  у  генерала
Гревса и знаю, что японцы  одобряли  атамана  Калмыкова,  атамана  Семенова,
генерала  Иванова-Ринова.  О-о,  это  палачи!  Генерал  Гревс   был   всегда
либералом, американцы никогда...
   - Господин Фостер, - вежливо перебил его  Репнин,  -  находясь  на  нашей
земле незваными, американцы делали возможным любое насилие со стороны белых.
Теперь наш народ знает это... Вы, кажется, хотите еще что-то сказать?
   - Да, - покосился на японца Фостер. - Я бы не желал оставаться  вместе  с
капитаном Тадзима. Прошу дать мне отдельную лодку.
   - К сожалению, у нас и  так  не  хватает  шлюпок,  -  ответил  Обухов,  -
обойдетесь.
   Репнин отвернулся, скрывая улыбку.
   Матросы с веселыми шутками мигом подали шлюпку на воду, загрузили водой и
харчами. Помогли иностранцам вынести чемоданы.
   Японец придирчиво осматривал  маленький  компасик.  Покачав  головой,  он
попросил у Обухова разрешения сверить его  с  главным  компасом  на  верхнем
мостике. Потом обернулся к Фостеру.
   - Не бойтесь, господин майор, - уязвленный проповедником, Тадзима  жестко
подчеркнул слово "майор", - я вас  благополучно  доставлю  на  Сахалин.  Это
недалеко. Ваша меховая фирма не  осиротеет.  По  счастливой  случайности,  я
хорошо знаю морское дело. Попрошу вас, господин комиссар,  дать  нам  парус,
так будет надежнее... Вы когда-нибудь занимались гребным спортом, майор?
   По штормтрапу они сошли в шлюпку.  Японец  приладил  поудобнее  компас  и
оттолкнулся руками от борта парохода.
   - Попутного ветра, - насмешливо кричали партизаны, - прощевайте!
   - Если поймаем еще - пощады не будет, - прибавил вдогонку Телятьев.
   Ответа не последовало. Шлюпка скрылась в тумане.
   - Разделались... Баба с воза - кобыле легче, - мрачно заключил Обухов.
   Наступил вечер, и Валентин Петрович, как обычно, думал о жене и переживал
приступ ревности. Поистине он был жертвой своего воображения.
   Впрочем, не надо судить очень строго все мысли близких людей в разлуке. А
в семьях моряков вся жизнь проходит в  разлуках  и  встречах.  Нужно  хорошо
узнать друг друга, чтобы научиться верить и ждать.  А  Обухов  еще  не  имел
возможности на себе проверить: если молодая жена не дождется своего моряка -
нечего о ней и жалеть, это не подруга жизни. А если любит - будет ждать,  за
сколько бы тысяч миль он ни плавал. И моряк на любых широтах останется верен
ей - его единственной в мире...
   Степан Федорович пошел к командиру. Барышников с компрессом  на  вспухшей
ноге лежал в капитанской спальне и  ругал  неудобные  морские  лестницы.  Он
вывихнул ногу, поскользнувшись на трапе. Об  участии  в  ночной  вылазке  не
могло быть и речи.
   План береговой  операции  Репнина  против  карателей  командир  утвердил.
Терять удобный момент нельзя.
   Ночь смешалась с туманом. На "Синем тюлене"  вахтенные  матросы  отбивали
рынду.
   Около трех часов утра партизаны высаживались на берегу  лагуны.  В  серой
мгле слышались приглушенные голоса и  легкий  стук  складываемых  по  бортам
весел.
   - Не шуметь! - передали по цепочке приказ Репнина, командира десанта.
   Берегом шли молча, под ногами с легким шелестом осыпалась галька... Вот и
избушка, построенная когда-то руками Намунки...
   - Руки верх! Сдавайся!
   Партизаны ворвались в темную избу, осветив горницу  керосиновым  фонарем.
Кочегары, машинисты, второй  механик  вскочили  с  постелей  и,  полусонные,
недоуменно подняли руки.
   Но тут обе стороны узнали друг друга.
   - Своих, черти, пугаете, - ворчал кочегар Варламов. -  Вам  солдат  надо?
Будь оружие, мы бы с ними сами расправились. Давайте винтовки и берите нас с
собой. Все согласны? - Он оглянулся на товарищей.
   - Согласны, - дружно подтвердили моряки.
   - А где солдаты? - спросил Степан Федорович.
   - К дому лесничего переселились, вместе с начальством, вверх  по  реке...
шесть палаток поставили.
   Второй механик Герасимов, большой мастер рисовать, вытащил из-под подушки
альбом и быстро изобразил морской берег, реку, дом и палатки. Выходило,  что
они стояли одна за другой ниже домика  по  течению  реки.  Расстояние  между
палатками - полсотни шагов.
   - Молодец, - похвалил Степан Федорович, - рука у тебя точная.
   Моряки в избушке не  знали,  что  леснику  Репнину  превосходно  известны
здешние места. И дом, и залив, и река.
   Моряки  заулыбались.  Напряжение  сразу   спало.   Однако   партизанскому
комиссару  пришлось  задуматься.  Положение  осложнилось.  Солдаты  рядом  с
начальством... Степан Федорович не хотел затевать большое сражение  -  зачем
лишние жертвы? Он рассчитывал захватить врасплох верхушку,  отрубить  голову
зверю, а солдаты потом сами сложат оружие.
   Как бы незаметно пройти мимо палаток? Они  охраняются.  Обходить  кругом,
тайгой - в тумане легко заблудиться. Идти близко - услышит часовой...
   - Где второй помощник Стремницкий? - спросил тем временем Федя.
   - Ушел к Сыротестову, он с ними, - ответил кто-то, -  в  третьей  палатке
ночует. У солдат. Молчал-молчал тут, думал, думал и придумал...
   Феде сделалось грустно. Вячеслава Стремницкого он считал хорошим  моряком
и хорошим человеком. Но отец его был генералом.  Это  обстоятельство  всегда
оставляло свой след. И теперь помешало выбрать правильный жизненный путь...
   Репнин решил идти левым берегом реки. Он помнил, что  за  лесным  домиком
есть удобная переправа. Если обойти  штаб  и  напасть  с  севера,  никто  из
главарей не уйдет. Степан Федорович разбил отряд на  две  одинаковые  части.
Вперед выслали трех разведчиков с Великановым  за  старшего.  Феде  пришлось
долго упрашивать Репнина, прежде чем тот решился на это назначение.
   Настойчивость Великанова даже несколько рассердила комиссара.  Он  вообще
считал, что Федино место  сейчас  на  "Синем  тюлене".  Обухов,  исполняющий
должность капитана, был  единственным  судоводителем,  и  хотя  в  нем  жила
ненасытная потребность к работе, справиться с  многочисленными  корабельными
делами он не мог. Но Федя настоял. Предательство  Гроссе,  расстрел  старика
ороча и Петра Безбородова очень подействовали  на  него  В  юноше  поднялось
неодолимое чувство гнева.  Когда  Репнин  зашел  на  шлюпках  в  их  морскую
крепость, Великанов был уже обут и одет. Моряки принесли ему штаны, китель и
ботинки Безбородова. У одного из партизан, молодого парня, Федя обменял свою
гордость - морскую фуражку с якорями - на суконный  красноармейский  шлем  с
алой пятиконечной звездочкой.
   - Мало тебе, - ворчал Степан Федорович на юношу, - вчера в море бросили -
сегодня еще хочешь горячего хлебнуть. Заартачился,  будто  вожжа  под  хвост
попала...
   Моряков из избушки он не взял в отряд, надеялся справиться своими силами.
Многочисленность не всегда ведет к победе. Да и оружия не хватало.
   - Пока обойдемся, - сказал Репнин морякам. - Ежели солдаты сюда побегут -
не теряйтесь, подсыпьте им пороху, вот вам три винтовки.
   Партизаны вернулись к своим шлюпкам, сделали полукруг по лагуне  и  снова
пристали к берегу, теперь с другой стороны реки.
   Степан Федорович не без основания полагал, что так  безопаснее.  Солдатам
дорога к морю только по праворечью, и захватить шлюпки они не смогут. Все же
для охраны партизанской флотилии были оставлены  двое  бойцов.  В  одной  из
шлюпок  развернул  походный  лазарет  фельдфебель  Иванченко.  Помогать  ему
вызвалась Таня.
   Разведчики - Великанов, Сергей Ломов и молодой партизан Колотуша - в  это
время уже углубились в лес. Федя шел,  то  и  дело  притрагиваясь  к  кителю
машиниста Безбородова, будто набираясь от него сил и уверенности.
   Две версты по такой чащобе, да в тумане... Дорогу  переползали  корневища
деревьев. Ветви больно хлестали по лицу. И топором не воспользуешься: нельзя
шуметь.  Через  минуту  разведчики  промокли,  как  говорится,  до   костей.
Кустарник  и  кроны  деревьев  настолько  пропитались  влагой,   что,   чуть
притронешься, они обдавали проливным дождем. В лесу стоял  гнилостный  запах
лишайника и прелых листьев.
   Раз и второй с тревожным карканьем взлетело воронье.  "Раскричались!..  -
ругнулся Великанов. - Хорошо, что солдаты не разбираются в птичьих сигналах.
Вот  случись  у  них  лесной  человек  ороч...  Впрочем,  среди   солдат   -
сибиряки-охотники; услышав карканье, они тоже  могут  поднять  тревогу".  Но
пока на правом берегу было тихо.
   Где же лесной домик? Противоположный берег едва виден, а  дом  стоял  еще
поодаль от реки. На помощь пришел матрос Ломов
   - Напротив дома на реке островок,  -  напомнил  он  Великанову,  -  а  на
островке высокий кедр. Я хорошо приметил.
   Сергей оказался прав. Скоро нашли и  островок,  и  кедр.  Где-то  повыше,
совсем близко, - Степан Федорович объяснял - должна быть  переправа.  Там  в
реку с десяток лет назад свалило ураганом толстую  лесину.  Около  нее  стал
задерживаться валежник, всякие  древесные  обломки,  вывороченный  с  корнем
кустарник. Потом воды нанесли песку. Образовалась запруда -  мысок,  и  река
стала вдвое уже.  Совсем  недавно,  наверно  этим  летом,  кто-то  перекинул
крепкие жерди через остальную часть реки. Получился неплохой мост. А  вот  и
он.
   Разведчики проверили  переправу.  Все  в  порядке.  Два  раза  прокричала
кабарга. Условный сигнал  тем,  что  идут  позади...  Ломов  мастерски  умел
подражать этому безобидному животному. Перебрались на правый  берег  -  и  к
домику, оставляя по пути приметные знаки.
   В темноте часто наталкивались на  стволы  деревьев,  на  торчащие  низкие
ветки. Одежда и так вымокла, а оросевшие деревья то и  дело  снова  и  снова
окатывали холодным душем. Федю знобило, но не от холода -  вряд  ли  он  его
сегодня чувствовал. Нервы страшно напряглись - впереди первый в  жизни  бой.
Спутники шли друг за другом, почти не разговаривая. Каждого  обуревали  свои
мысли. Иногда кто-нибудь потихоньку ругался, зашибив ногу или оцарапав лицо.
   Страшно. "В бою всегда кого-нибудь убивают,  -  думалось  Феде.  -  Может
быть, и меня найдет пуля". Но вместе  с  тем  какое-то  еще  не  осознанное,
большое чувство захватило его целиком - может  быть,  он,  Федор  Великанов,
прольет свою кровь за  революцию.  Как  отец.  Эта  мысль  поднимала  его  и
заглушала чувство страха.  Отца  Федя  едва  помнил,  но  мать  столько  раз
говорила о нем, вспоминая все новые подробности. Так и в то раннее утро...
   Все встали, когда на улице еще была темень. Мать приготовила завтрак,  но
есть никому не хотелось. Отец медленно собирался: осмотрел  винтовку,  набил
патронный подсумок, подтянул ремень. Моряки готовились к новой схватке, отец
выступал вместе с ними.  Когда  он  шагнул  к  двери,  мать  не  удержалась,
заплакала. И больше Федя не видел отца...
   "Надо заранее распроститься со всем, что дорого, и не  жалеть  жизни",  -
сказал себе юноша.
   От  грустных  мыслей  Великанова  отвлекли  дикие  кабаны.  Звери  дружно
шарахнулись в сторону, и долго слышался грузный топот многих ног и  сопение,
треск сучьев. "Теперь-то солдаты обязательно услышат, -  затревожился  Федя.
Он остановился, ноги будто чужие, не шли.  -