всевозможные страхи. "Где ты, как ты, моя  Надюша?
- думал он. И тут же  повторял  про  себя  строчку  из  древнего  поморского
устава: - "Собери умы свои и  направи  в  путь.  Горе,  когда  для  домашних
печалей ум мореходцу вспять зрит". Все  хорошо  у  меня,  не  надо  об  этом
думать. Только как далеко до любимой: еще идти и идти..."
   Федя  потоптался  около,  хотел  сказать  что-то   успокаивающее   своему
начальнику, но постеснялся, прихватил керосиновый фонарь и спустился вниз. У
кают-компании он столкнулся со старшим механиком.
   - Ну-ка, партизан, - угрюмо сказал Николай Анисимович, - зайди ко мне.
   Великанов покорно вошел в дядину каюту.
   - Садись, Федор, - начал Николай Анисимович.  Его  голос  сегодня  звучал
тихо. - Величать тебя теперь не знаю как. По должности ты уборщик, а будто в
старпомы произведен... И капитаном пришлось побывать. Гм... что и  говорить,
племяш у меня знатный.  Красный  капитан!  Может,  придется  дяде,  старшему
механику, шапку перед тобой ломать, а? Так ты того... будь милостив.
   Великанов, опустив глаза, молча слушал. Он понимал, что в дядиных  словах
нет настоящего гнева. Есть боль. Николай  Анисимович  казался  ему  каким-то
жалким, потерявшим свое обычное место в жизни.
   - Теперь дело прошлое, - продолжал Фомичев. - Давай рассказывай: кто  мне
пакости в машине строил, кто опозорил седую голову? Только правду говори.
   Федя решил, что скрывать ему нечего. Он прямо посмотрел на дядю.
   - Я
   - Врешь... Откуда тебе знать... А если сам, расскажи, что ты сделал.
   Федя обо всем подробно рассказал.
   - Только не я один, мы с Никитиным вместе, -  закончил  он.  -  Мне  тебя
жалко было, дядя Коля, а иначе я не мог. Интересы революции должны быть выше
личных.
   - Эх-хе-хе! Опозорил ты меня,  Федор,  ведь  теперь  смеяться  надо  мной
будут... - Николай Анисимович не обратил внимания на "интересы революции". И
почти  тут  же  неожиданно  добавил:  -  А  Петьку  Безбородова  как  собаку
пристрелили... Никитин... Что Никитин - тоже, как и ты, щенок... Если бы  не
Безбородов, все ваши штучки в тот же день на чистую воду вышли... Да, обвели
вы меня, старика. Правду, видать, мне покойник  говорил:  "Если  весь  народ
зубы оскалил, не спорь, а подумай, с кем ты". И я думаю, Федор,  думаю.  Вот
ты сумел дорогу прямую сыскать...
   Николай Анисимович опустил кудлатую голову на большие натруженные руки.
   - Ты молодец, дядя Коля, вернулся на пароход. Никто над тобой смеяться не
посмеет - не дадим, - сказал Великанов. И тихо вышел из каюты.
   Дядя разбередил Федино сердце напоминанием  о  Безбородове.  Юноша  снова
видит,  как  машинист  что-то  прячет  в  промасленный  журнал...  Он  читал
Ленина... Великанову тогда так хотелось  поговорить  с  Петром  Еремеевичем,
попросить совета, помощи. Не довелось. А теперь понял: он и так им  помогал,
понял, почему ему с Виктором сошло, когда оставили пароход без пресной воды,
обессилили машину...
   Ночь была на  редкость  ясная.  Великанов  по  привычке  мысленно  провел
створную линию через звезды Альфа и Бета наклонного ковша Большой  Медведицы
и прикинул на ней еще четыре таких  расстояния.  Полярная  звезда,  королева
неба, как всегда, на месте и мерцала далеким голубоватым  огоньком.  К  этой
звезде Федя относился с большим почтением -  как  же  иначе?  -  она  всегда
указывала  север.  Вокруг  нее  вращались  далекие  миры.  Все  менялось  на
небосводе, но Полярная звезда оставалась неизменной в одной точке. И  моряк,
доверивший ей свою судьбу, всегда находил верный путь. А все же  с  огнем  в
руках кажется темновато. Федя повернулся к круглому серебру луны  и  заметил
на северо-востоке стену туч, мрачных, как  Обухов  вечером.  "Опять  навалит
туман. Вот зачастил, привыкнешь - и плавать без него не захочется".
   Когда  Великанов  поравнялся  с   тамбучиной   носовых   твиндеков,   ему
показалось, что  сквозь  щель  неплотно  закрытой  двери  сочится  свет.  Он
остановился: вроде бы огонь здесь  не  для  чего.  Федя  оставил  фонарь  на
палубе, возле дверей, и осторожно, ощупывая каждую ступеньку,  спустился  по
трапу. Почему он заподозрил что-то неладное? На этот вопрос он, пожалуй,  не
смог бы определенно ответить.
   Так и есть. В дальнем конце твиндека, возле самой таранной переборки, где
аккуратным штабелем уложены тюки с шерстью, светит огонек и слышатся голоса.
   Шерсть. Великанов совсем забыл про нее. Партизаны  больше  интересовались
съестным припасом, обмундированием, патронами. Составлялись подробные списки
по этой части. А тюки, погруженные  в  бухте  Орлиной,  продолжали  спокойно
лежать. Шерсть бесполезна сейчас, а куда  девать  потом  -  посмотрим.  Так,
наверно, рассуждал Барышников.
   Прячась за рядами пассажирских коек, Федя подобрался ближе.
   - О-ла-ла, я поймал  вас  за  руку!  -  смог  он  разобрать  приглушенный
возглас. - Теперь я знаю, чем интересуется  японское  командование  на  этом
пароходе.
   "Проповедник", - сразу же узнал Великанов.
   - А что интересует вас? - послышалось в ответ и тоже вполголоса. -  Может
быть,  сестра  Веретягина?  Или  заблудшие  овецки  -  партизаны?   Ха-ха...
Христианский пастырь.
   По неправильному произношению некоторых слов и шипящим  интонациям  можно
было уверенно сказать, что это японец.
   - Я теперь понимал, с каким соображением вы притворялись алкоголиком!  Вы
хотели вынуть тайну у поручика Сыротестова... Показывали себя священником, а
напивались хуже русский грузчик... Не выпускаете из рук святую  книгу.  Хоть
сейчас-то не прикидывайтесь. Если не ошибаюсь, вы имеете чин майора.
   - Не ваше дело, капитан Тадзима, читать мне мораль Японское  командование
обирает бедный русский народ. Наш господь, Джисус  Крайст,  не  любит  таких
поступков. Последние крохи, оставшиеся от большевиков, вы, как это  сказать,
хотите скласть себе в карман. Ваш генерал Точибана...
   - Оставьте генерала... - опять послышалось  характерное  шипение.  Японец
втянул воздух сквозь зубы. - Вы жалеете русский народ, вы,  американцы?!  Вы
делаете мне смешно. А русская  железная  дорога,  а  сибирское  золото?  Кто
первый туда запустил руку? Вы хотите, чтобы японцы брали для вас каштаны  из
огня.
   - О-ла-ла! Вы купили семь  русских  миноносцев  за  сорок  тысяч  рублей,
оккупировали Сахалин, ловите рыбу и вывозите лес откуда хотите. Ничего  себе
каштаны... Наш господь, Джисус Крайст...
   - Бросьте, господин Фостер! Разве вы  против  свободной  коммерции:  один
продает за сколько хочет, а другой...
   - Если бы вы знали по-английски, господин офицер, я мог бы гораздо  лучше
объяснить, как называется такая коммерция. Но вы поймете и по-русски...  Как
это сказать - вы очень негодяй.  И  ваш  Точибана  тоже.  Я  делал  бы  себе
харакири, вместо того чтобы служить с таким человеком! - Проповедник  смачно
сплюнул.
   - Я прощу вас, майор! - взвизгнул Тадзима.
   - Вы, японцы, хотите захватить русские земли.  Великая  Япония,  размером
меньше  штата  Орегон,  целится  на  Сибирь.  Так  ведь,  господин  капитан?
Осторожнее, можете не проглотить.
   Тадзима снова шумно втянул воздух.
   - О, когда-нибудь японец рассчитается с  янки.  Мы  навсегда  отучим  вас
совать к нам свой длинный нос.
   - Смотрите, чтобы русские не отрубили ваш... Хотя это неважная  плата  за
все, что вы награбили на Дальнем Востоке.
   - Ах, так... - зашипел японец
   Глаза Феди стали привыкать к темноте, и он заметил, что веревка,  которой
был перетянут брезент, лежала	на палубе.
   "Обнаглели, черти! - рассердился  Великанов.  -  Кто  им  разрешил  здесь
хозяйничать?"
   Голоса смолкли, зато послышался глухой  топот  ног  и  натужное  дыхание.
Потом упало что-то тяжелое и мягкое.
   "Господа офицеры спорят всерьез", - усмехнулся Федя.
   Возня  и  сопение  над  тюками  груза  усиливались,   оттуда   доносились
неразборчивые слова на японском и английском языках.
   - Господин майор! - сказал наконец японец. Голос задыхающийся, хриплый. -
Нам не следует ссориться на этом пароходе.
   - О'кей. Я тоже так думаю, -  согласился,  отдуваясь,  американец.  -  Но
прежде скажите, что вы сдаетесь.
   - Сдаюсь, - прохрипел Тадзима.
   Возня прекратилась.  Некоторое  время  противники  молчали.  Федя  слышал
только прерывистое дыхание.
   - О пушнине на  пароходе  знает  лишь  Сыротестов,  -  сказал  неожиданно
миролюбиво японец, - и, может быть, Лидия Сергеевна. Не знают даже капитан и
полковник Курасов.  Какую  выгоду  для  себя  мы  можем  сделать  при  такой
ситуации, давайте продумаем.
   - Нет, об этом знает японское  командование.  При  таких  обстоятельствах
вряд ли вас это может серьезно интересовать. Деньги за меха получит  генерал
Точибапа. Как это сказать? Я хорошо знаю ваши порядки... А я верю  только  в
личную заинтересованность. Награда в размере месячного жалованья в  счет  не
идет.
   - Генерал Точибана не знает об этой пушнине, - не сразу отозвался японец.
- Я получил  сведения  частным  образом  и  совершенно  случайно.  Версия  о
карательной экспедиции  японским  командованием  принята  всерьез.  Заняться
мехами я решил на свой риск и испуг.
   - Вот как, господин Тадзима? Ну что ж, тогда мы договоримся. О'кей! У вас
есть нож?
   Федя услышал хруст вспоротой парусины и весь ушел в слух.
   - Здесь действительно шерсть, - разочарованно протянул американец. - Нет,
погодите... Упаковка хорошо придумана. Соболь,  настоящий  якутский  соболь.
Если во всех тюках... Но подождите, я хочу знать  качество  меха,  посветите
сюда. О-о, - сразу сказал  он,  -  очень  прекрасный  мех,  нежный.  -  Феде
показалось, что Фостер встряхивает шкурку.  -  Смотрите,  господин  Тадзима,
какой ровный темно-бурый цвет, и подшерсток серый, с синеватым отливом. О-о,
это соболь высшего класса! - торжественно заявил проповедник.
   - Вы, я вижу, неплохо разбираетесь в пушнине.
   - О-ла-ла, неплохо? У меня меховой магазин в Чикаго. Здесь, в этой  куче,
миллионы долларов. Много миллионов!
   Японец звучно втянул воздух.  Федя  сначала  ничего  не  понял.  О  какой
пушнине идет речь? В твиндек погружена шерсть. А если это оказались  соболя,
все равно - груз. А за груз,  принятый  в  судовые  трюмы,  отвечает  экипаж
парохода, значит, и он, Великанов. А эти!..
   Разговор  японца  с  американским  проповедником  потряс   Федю.   "Какая
наглость! Они делят наше добро. Начали с драки и договорились.  Оказывается,
у нас драгоценный груз. Значит, эти  иностранцы  охотились  на  пароходе  за
собольками". Великанов был готов тут же расправиться  с  ними.  "Осторожнее,
Федор, не делай ничего  сгоряча",  -  подсказал  ему  внутренний  голос.  Он
подумал еще: почему грузовые документы выписаны на шерсть, когда здесь меха?
Настоящий обман. А ведь соболиные шкурки ой как могут  пригодиться!  Но  это
потом. А сейчас надо посторонним,  пассажирам-иностранцам,  отбить  охоту  к
пароходным грузам. Проклятые, как они вызнали, чего, видимо, почти никто  не
знает? И тут Великанов опять сказал себе: "Зачем пушнину так  замаскировали?
И какое до нее дело Сыротестову, офицеру-карателю?"
   Все это надо обмозговать, а пока Великанов решил, что пора вмешаться.
   - Кто позволил вам, господа, вскрывать без  разрешения  не  принадлежащий
вам груз? - строго спросил он, выступая из-за тюков.
   Офицеры отпрянули от пушнины и не сразу нашлись что ответить.
   - Прошу покинуть трюм и находиться там, где указано капитаном! - приказал
Федя
   - Да,  да,  -  часто  закивал  японец,  -  мы  уйдем.  Мы  просто  хотели
посмотреть, что это за товар. Может быть, можно его купить? Хе-хе...  Каждый
японец есть купец, хе-хе
   Великанов быстро пошел вперед. За  ним  офицеры,  освещая  путь  фонарем.
Каждый раз, когда Федя оборачивался, японец угодливо кланялся.
   Выйдя на палубу, Федя наткнулся на пожарный шланг, оставленный кем-то  из
матросов. Бормоча нечто нелестное по их адресу, он стал сворачивать шланг.
   И это погубило его.
   Когда Великанов очутился в проходе между  бортом  и  надстройкой,  позади
послышался  характерный  звук:  японец  глубоко  втянул  воздух.  Это   было
последнее, что услышал Федя. Тадзима и  Фостер,  будто  сговорившись,  разом
кинулись на юношу. Удар чем-то тяжелым по затылку лишил Федю сознания...
   Он пришел в себя от холода, в воде.  И  снова  увидел  нависший  над  ним
огромный серебристый диск луны и мириады звезд, а на блестящей скатерти моря
- темный корпус парохода. На корме  светился  близким,  человеческим  светом
гакабортный огонь.
   Вращаясь, с легким шепотом вспенивая воду, совсем рядом  прошла  вертушка
лага: последнее, что связывало его с пароходом. Федя хотел уцепиться, но  не
успел.
   "Погиб!" - полыхнуло в сознании.
   - Помогите! - крикнул Федя. - Помогите!
   "Не услышат. - В его душу ворвался страх. - Не  услышат..."  На  пароходе
кто-то открыл дверь на палубу. Федя увидел поручни, планшир,  кусочек  белой
надстройки с иллюминатором... Он представил теплую, светлую каюту,  койку  с
чистым бельем. И опять закричал... "Как же они? Почему не слышат?" И тут  же
представил рулевого в рубке, Обухова, задумавшегося над картой. Они не могут
услышать... Остальные спят. А Таня?  Только  в  этот  миг  он  осознал,  как
очутился в воде. "Негодяи, они бросили меня за борт из-за пушнины... Чтобы я
не сказал... Хотели убить... - Великанова пронзила острая ненависть.  -  Так
нет же, я буду жить, не видать вам соболя!"
   Когда Федя понял, что "Синий тюлень" не остановится, не  вернется,  мысли
сразу  перекинулись  на  другое.  Заговорил  инстинкт  самосохранения.   "Мы
подходили к мысу Звонарева, когда я сдавал вахту, - вспоминал Федя. - Обухов
еще был недоволен, что так близко от берега... Сколько же  сейчас  до  него,
две, три мили? Может быть, доплыву... Должен доплыть".
   Он будто воочию увидел пароход, недвижно умиравший на камнях. Тот  самый,
на котором они вчетвером, кажется, совсем недавно, ночевали.  И  Таня...  Да
нет, вот же он и в самом деле виден... Луна  все  же  помогла  определиться,
рассмотреть корабль. "В капитанской каюте  камелек,  можно  развести  огонь,
согреться. Только бы не туман! Доплыву".
   И Федя поплыл. Раза два он оборачивался с  тайной  надеждой,  что  "Синий
тюлень" повернет к нему. Но скоро и гакабортный огонь исчез.  Лишь  на  небе
голубовато светилась небесная королева,  указывая  морякам  путь,  и  высоко
блестел Юпитер.
   Яркая луна казалась Феде огромным серебряным рублем, медленно  катившимся
между  звезд,  даже  бородатую  царскую  голову  он  ясно  различал  на   ее
поверхности.
   Вода темная, тихая. Огромная рыба проплыла совсем близко. Может  быть,  и
не рыба, а сивуч или нерпа, их много у дальневосточных берегов.  Феде  стало
не по себе, страшно. Ему казалось, что в  воде  к  нему  беззвучно  крадутся
неизвестные рыбы с острыми зубами, осьминоги со смертоносными щупальцами.  А
он один, и никто не может подать ему руку помощи. И еще  этот  холод...  Так
холодно ему никогда не было.
   На половине пути  силы  стали  оставлять  юношу.  Предательский  удар  по
затылку сделал свое дело. Его мутило, в  лазах  то  темнело,  то  зажигались
колючие искры. Руки и ноги едва слушались...
   А берег? Освещенные лунным светом, серебрились его темные контуры. Но  он
еще далеко.
   - Я должен доплыть, должен, - твердил Федя. - Я мужчина.
   Однако он вряд ли  бы  доплыл,  не  встреться  ствол  большого  дерева  с
ветвистыми корнями. Звезды благоприятствовали Феде.  Сначала  он  испугался,
увидев  корневище,  торчащее  над  водой,  испугался,  все  в  нем  замерло,
напряглось В голову пришли мысли о морских драконах. Потом понял и поплыл  к
дереву. Ему казалось, что он быстро движется,  сильно  загребая  руками.  На
самом же деле он едва шевелился. Ветер с Сихотэ-Алиня, побывавший в  зеленой
тайге, принес с собой знакомые запахи. Пахло сухими травами, сосной,  дымом.
Федя почувствовал землю и подбодрился.
   Сознание покидало юношу, когда  он  наконец  ухватился  за  корень.  Чуть
только просветлело в глазах, попытался взобраться на ствол. Но это оказалось
нелегко.  Дерево  с  хлюпаньем  поворачивалось,  и  Федя  срывался  в  воду.
Стискивая стучащие зубы, он начинал снова и  снова  и  наконец  оседлал-таки
зыбкую твердь. Как он был счастлив! Отдышавшись, Федя  снял  с  себя  лишнюю
одежду. Долго растирал окоченевшие ноги, стараясь  не  потерять  равновесия.
Потом отдыхал, лежа на корявом стволе, лицом к  небу.  Оно  было  далекое  и
холодное. Звезды  ярко  горели.  Земной  шар  успел  немного  повернуться  к
востоку. Звезды сместились, и ковш Большой Медведицы,  казалось,  наклонился
еще больше.
   "Сейчас около трех ночи, - прикинул юноша по звездам. - Собачья вахта,  -
пришло ему в голову, - с полуночи до четырех часов.  Вот  на  каком  мостике
пришлось стоять самую трудную вахту... Хочется спать. Сейчас луна.  А  когда
небо закрыто тучами или туман? Знаешь, что впереди должен быть  берег  -  он
обозначен на карте, - и ничего не видишь. На пароходе тихо, все спят,  кроме
вахтенных машинистов и кочегаров, но они-то не высовывают  носа  на  палубу.
Безопасность судна и человеческие жизни доверены тебе..."
   Феде плохо. Луна, а в глазах темнеет. Собачья вахта...  Нет,  он  получил
задание, надо терпеть.  "Интересы  революции  должны  быть  выше  всего",  -
вспомнил он чьи-то слова. - Но при чем здесь революция?.."
   Хочется спать. Странное  чувство.  И  холодно,  и  клонит  ко  сну.  Феде
казалось, что он наблюдает за собой со стороны. "Ты на вахте,  -  сказал  он
себе, - надо плыть".
   Что помогло Великанову? Физическая выносливость, сила воли или  ненависть
к врагу? Наверное, все вместе. И он доплыл. Из  последних  сил  выбрался  на
прибрежные скалы и долго лежал пластом, бездумно глядя на звездное небо.
   - Юпитер все великое приносит, Венера все прекрасное дарит,  -  прошептал
Федя невесть  откуда  взявшиеся  строки.  Он  был  в  белых  подштанниках  и
полосатой матросской тельняшке - остальное осталось на плавучем дереве.
   Холод поставил его на ноги, он совсем пришел в себя, и  радость  охватила
его. "Я жив, буду жить", - гремела внутри Феди песня победы.  Он  чувствовал
жизнь, запах ее, вкус. Шатаясь от слабости, юноша пошел к кораблю. Берег был
сплошь завален огромными камнями. Не ощущая боли, он ступал босыми ногами по
острым каменным обломкам. Он оказался на этот раз у правого  борта,  пароход
высился над ним темной громадой.
   Здесь сохранились остатки парадного трапа, упершегося нижней площадкой  в
плоский камень. В прошлый раз никто  не  заметил  его.  На  ступеньках  Федя
передохнул и, чуть затихла дрожь в мышцах ног, поднялся на палубу.
   Таинственно выглядел погибший корабль  при  луне...  Федя  вспомнил,  как
однажды во Владивостоке, возвращаясь домой (провожал Таню на Первую  речку),
завернул на  кладбище.  Как  и  сейчас,  тогда  сияла  полная  луна.  Дважды
безжизненными выглядели каменные надгробия, кресты,  ржавые  решетки  оград,
даже живые цветы казались бумажными...
   Осторожно, не доверяя лунному свету, Федя пробирался к капитанской каюте.
Босые ноги ступали тихо,  шагов  не  слыхать.  Железо  еще  хранило  остатки
дневного  солнечного  тепла.  Дважды  он  чуть  не  провалился   куда-то   в
преисподнюю, до крови зашиб палец. Но  вот  и  кают-компания;  голубой  свет
призрачно падал в выбитые иллюминаторы. В буфете совсем  темно.  Здесь  Таня
нашла чашки. Как тепло было в тот вечер...  Печка  раскалилась,  даже  труба
стала пурпурной. Таня рассказывала что-то интересное. Одна  чашка  оказалась
разбитой. Таня повесила ее снова на крючок... Юноша протянул руку и  нащупал
чашку, снял ее, подержал в руках...
   "Но как я разведу огонь без спичек?" - пришла новая мысль.
   Очень холодно,  зубы  опять  непроизвольно  выбивали  дробь,  кожа  стала
шершавой от пупырышек. Противно ныл затылок. Может быть, спички  найдутся  в
каюте.
   Но что это?
   Протяжные, печальные звуки наполнили парохо