.  Люблю  парком  и  березовым
веничком побаловаться, -  приговаривал  товарищ  Андрей.  -  Погрей-ка  нас,
Николай.
   Они улеглись на верхних полках, расположенных под прямым углом,  головами
друг к другу, поставили возле себя шайки с холодной водой.
   Севастьянов раз за разом выплеснул на камни три ведра. Воздух стал быстро
накаляться.
   - Побойтесь вы бога! - взмолился старичок с нижней  полки.  -  Все  нутро
ошпарили, в ушах перепонки хлопают!
   - Бог тут стороной, папаша,  -  отозвался  Руденко.  -  С  испокон  веков
повелось: парную кто поздоровше держит. Тут такое дело: любитель  -  парься,
не осилишь - иди в предбанник.
   - Ученого не учи, - ворчал старик, сползая  с  полки.  -  Поздоровше?  Да
разве мне с тобой равняться? Лет бы двадцать назад, ты бы у меня на карачках
из парильни убег.
   Осторожно,  держась  за  деревянный  поручень,  старичок   спустился   по
ступенькам. На его худой спине желтели прилипшие березовые листы.
   - Будто одни остались? - Товарищ Андрей повернул голову. - А  и  в  самом
деле жарковато. Ну ничего, потерпим...  Видать,  ты  с  хвостом  пришел,  а,
Василий Петрович?
   - Как увидел проклятого  полковника  на  причале,  -  виновато  отозвался
Руденко, - сразу к сердцу подкатилось. Ну, думал, не  жди,  Василий,  добра.
Трое суток по городу петлял, как заяц по первому снегу. Выходит,  выследили.
К нам во Владивосток, товарищ Андрей, мастера со всей России съехались... Да
что я... за вас боимся.
   Руденко намочил полотенце в холодной воде и обернул, как чалмой,  голову.
Лицо его с небольшим задорным  носом  покраснело,  пересекавший  бровь  шрам
побелел. Шрам был то белый,  то  багровый,  то  синий  -  в  зависимости  от
настроения и обстановки.
   - Откуда у тебя метка эта? - спросил подпольщик.
   - Колчаковцы оставили... Смотри-ка, - с любопытством заметил он, - уши  -
будто сухой лист на венике: от пару  сворачиваются.-  И  тут  же  неожиданно
крикнул: - Севастьянов! Ну-ка, плесни еще шаечку!
   Севастьянов плеснул. Он  сидел  в  самом  низу,  едва  вынося  накаленную
атмосферу.
   В парильню вошел бородатый мужчина с мальчиком. В открытую дверь  донесся
многоголосый говор, стук металлических шаек,  шум  бьющей  из  кранов  воды.
Сделав несколько шагов, бородач остановился.
   - Нажарили, дьяволы, - прикрывая ладонью  волосатый  рот,  сказал  он,  -
пропадем здесь, Ванюшка.
   И оба повернули обратно.
   - Понятно, Василь Петрович! Только не знаю, как ты, а мне впору следом за
ними...  Ну  ладно.  -  Товарищ  Андрей  поохладил  лицо  водой.  -   Слушай
внимательно.
   - Слушаю, товарищ Андрей.
   - Когда оружие партизанам отправите? Это первое.
   - Через три дня на катерах доставим. Пароходов пока попутных  нет,  да  и
опасно с пароходом.
   - Ладно. Скажи Кондрашеву: оружие на  прежнем  месте.  Он  знает  где.  -
Товарищ Андрей продолжал: - Передай своим, пусть  не  мешают  белогвардейцам
друг другу горло грызть Если мы их тронем - японцам на руку, повод  дадим  к
расправе с трудовыми массами... К сожалению, никаких  забастовок,  понял?  -
Подпольщик подышал над шайкой с холодной водой. - Они только этого и ждут. А
для нас одинаково -  что  торговый  дом  братьев  Меркуловых,  что  прокурор
Старковский, что генерал Дитерихс: хрен редьки не слаще... Пусть белобандиты
друг друга уничтожают, тем чище место будет.  А  партизаны  -  другое  дело.
Партизанам теперь пуще прежнего помогать надо.
   - Прижимают нас, товарищ Андрей.
   -  Недолго  осталось.  Так  и  скажи  своим.  Японцам  деваться   некуда,
просчитались. Хочешь не хочешь, а из Приморья выкатываться надо.
   - Ну, а сроки ты не укажешь?.. Чтоб ребятам сказать.
   Товарищ Андрей ответил не сразу. Он похлестал веником спину, опять смочил
лицо.
   - Число тебе и в Москве Центральный Комитет нашей партии  не  укажет.  На
месяц позже, на месяц раньше... А уж в  этом-то  году  обязательно  Приморье
очистим.
   - Так и говорить: в этом году, дескать.
   - Можешь, Василий Петрович. Ты  ведь  не  хуже  меня  знаешь:  у  беляков
разброд. Одни агитируют за единоличную власть атамана Семенова, другие -  за
военную диктатуру генерала Молчанова, третьи  -  за  Дитерихса.  Из  военных
частей идут слухи: недовольны и солдаты, и офицеры. Жалованье им не платят -
это одно. Контрразведка и там шастает - тоже раздражает. Оружия  и  патронов
японцы пока не дают. Дезертирство, перебежчиков много. К партизанам  пачками
идут. В общем, вконец разлагается белая армия.  Так  и  скажи:  недолго  еще
терпеть... Да вот еще что. Моряки пусть с пароходов не уходят. Белогады рады
своих людей поставить, тогда они на судах хозяева...
   - Товарищ Андрей, когда японцы уйдут, что с  Дальневосточной  республикой
будет? У нас многие интересуются.
   - Что будет? Ничего не будет. Она свое дело сделала,  здорово  оккупантам
поперек  горла  стала.  Большевики  ДВР   создали,   большевики   управляли,
большевики и ликвидируют ее. Одна власть в России будет, везде Советы.
   Товарищ Андрей спустился с полки, выплеснул согревшуюся  воду  из  шайки,
налил из медного ледяного крана, покрытого капельками испарины, окатился.
   - Теперь легче, - сказал он и потянулся. -  Слушай,  Василь  Петрович,  -
присмотрелся он, - ты что с крестом ходишь, веруешь крепко, что ли?
   - С детства привык, родители приучили, - ответил Руденко. - Да и  баба  у
меня с характером: без креста к себе не подпустит.  Попробуй-ка  снять,  дак
она... Недаром пословица есть: из-за щей  на  бабе  женятся,  из-за  бабы  в
монастырь постригаются. Прогоним белых, тогда и с богом разберемся.
   Разговор перешел на вольные темы: спешить им было не то что некуда, а  не
полагалось. На улице, на всей Первой речке сейчас все под прицелом. Вылезешь
до срока и как раз к полковнику Курасову в гости угодишь.
   Долго еще в парилке слышался молодой голос  старого  подпольщика  Андрея,
иногда - его дробный смех и заразительный хохоток  Василия  Петровича.  Коля
Севастьянов сидел в сторонке грустный, с  беспокойством  прислушиваясь,  что
делается за дверями парилки.  Время  от  времени  он  вставал  и  швырял  на
раскаленные камни шайку воды.
   - Довольно, нету больше терпенья, -  сказал  наконец  товарищ  Андрей.  -
Уходим в одиночку... Так ты передай морякам и  грузчикам:  выдержка  большая
нужна. Японцы объявить-то объявили об уходе,  да  им,  -  он  усмехнулся,  -
помочь надо. Ждите. Когда время придет,  мы  именем  революции  скажем,  что
нужно делать... Молодец, Коля, - сказал он Севастьянову, - хорошо поработал.
С таким банщиком не озябнешь.
   Первым из парной вышел товарищ Андрей. Одевшись, он разгладил на  стороны
мокрые волосы. Ему пришлось все-таки выпить  чашку  зеленого  чая,  поданную
хозяином бани Лин-си. Погодя ушел Николай Севастьянов. Через  час  на  улицу
вывалился перепарившийся Василий Петрович Руденко с  веником-распарышем  под
мышкой.
   В конце переулка, разбрызгивая грязь,  натужно  гудел,  буксуя,  японский
грузовик с зеленым парусиновым верхом.
   Несколько меркуловских солдат, поминая всех родителей старались  вытянуть
его из глинистой ямы.
   "За мной приезжали, - усмехнулся Руденко, поворачивая  в  противоположную
сторону, - заарестовать хотели. Ан нет, не вышло, господин полковник".
   Моряк еще раз вспомнил  полковника  Курасова  в  шляпе  и  легком  плаще,
караулившего его под дождем у причала.




   Глава седьмая

   В СТАЛАКТИТОВОЙ ПЕЩЕРЕ РАЗДАЛИСЬ ВЫСТРЕЛЫ

   "Синий тюлень", покачиваясь на волне,  разрезал  лиловые  воды  Японского
моря. Нагая дева, с распущенными золотыми волосами, скрестив руки на  груди,
пристально смотрела вдаль. Двадцать лет назад в  шотландском  городе  Глазго
деву вырезал из дерева мастер и накрепко приладил к самому носу  только  что
построенного судна. С тех пор она окуналась в  соленые  воды  многих  морей,
неизменно указывая дорогу кораблю.
   Солдаты - на второй палубе, а матросское  жилище  -  в  носовом  кубрике,
ближе всех к морской деве. Кубрик тесный, невзрачный. Шесть  коек  с  одного
борта, шесть с другого. Койки в два яруса; сбитые из досок, они смахивали на
гробы. Сквозь кубрик проходят две клюзовые трубы. Когда отдают или  выбирают
якорь - мертвый проснется. Посредине стол.  Справа  и  слева,  вдоль  нижних
коек, - скамейки. В торце стола - отдельная табуретка для боцмана.
   Зато в кубрике чисто. Вот и сейчас дневальный, молодой  матрос  Ломов,  с
ожесточением скоблит ножом сосновые доски обеденного стола  и  напевает:  "Я
родня океану, он старший мой брат..."
   Ломов - сильный парень, с обветренным лицом и грубыми, рублеными чертами.
Пять лет он проплавал юнгой на "Синем тюлене" и чувствовал  себя  заправским
моряком, носил круглую  скандинавскую  бородку,  курил  трубку.  На  четырех
койках спят матросы, оттуда несется разноголосый храп; одна завешена  куском
ситца, остальные пустуют.
   На палубе  раздались  шаги,  хлопнула  дверь.  В  кубрик  вошел  моряк  в
промасленной робе. На голове белый чехол с коричневых пятнах.  Это  машинист
Никитин.
   - Темнотища на палубе, - прижмурился Никитин. - Чистоту наводишь?  Ну-ну,
старайся, брат океана. - Он обвел взглядом кубрик  и  уселся  на  боцманскую
табуретку.
   Ломов перестал шкрябать по столешнице и смотрел на друга.
   - Знаешь новость? - понизил голос Никитин. - К берегу повернули. - Он был
смугл, с прямым тонким носом. В движениях быстр, по характеру нетерпелив.
   - К берегу? - недоверчиво переспросил Ломов. - Из поддувала твоя новость.
Поди, кочегары на лопате принесли?
   - Я не шучу. Механик говорил. Да ты сам посмотри: Полярная звезда  у  нас
по правому борту... Не об этом речь. Серега. Без пресной воды остались, хоть
пары спускай. Во Владивостоке с водолея качали во  все  цистерны,  а  теперь
вдруг оказалась присоленная.
   - Ничего себе молодчики в машине! - присвистнул Ломов. - И что же  делать
будем?
   - К берегу-то не за водой ли  идем?  Да...  Знаешь,  не  так  важно,  что
пропала вода, а как она пропала! Не сама же она присолилась...
   - Ты думаешь, кто-нибудь нарочно?
   - Уверен.
   - Но зачем... Кому это нужно?!
   - Вот этого я не знаю. - Никитин оглянулся и еще тише  сказал:  -  Может,
кто-нибудь   хочет   помешать   пароходу,   вернее,   солдатам   попасть   в
Императорскую?
   - Интересно... Сказать тебе по правде, - тоже почти шептал Ломов, - и мне
не по душе эта затея. Ты знаешь, для чего солдат-то везем... На партизан.  Я
бы сам...
   Никитин бесцеремонно закрыл  ладонью  рот  другу  и  показал  глазами  на
колыхнувшуюся зеленую занавеску над верхней койкой.
   - Многим не нравится, -  горячо,  сдерживаясь,  зашептал  Никитин,  -  да
молчат все. Боятся на Полтавскую попасть. А кто-то нашелся, не струсил!
   - Эх! Сграбастали Володьку Туманова, он бы нам  сразу  разъяснил,  что  к
чему.
   - Проклятое офицерье.
   - Вот что, Виктор, -  шепнул  Ломов,  -  попробуем  найти,  кто  с  водой
управился. Если еще что сотворит, за руку  поймаем.  Пусть  нас  в  компанию
берет. А то мы, выходит, и нашим и вашим - всем пляшем. Морякам вроде так не
пристало. Согласен?
   - Лады, - ответил Никитин, - будем в оба глядеть.
   - И что вы все  бубните?  -  неожиданно  произнес  хриплый  голос.  Из-за
занавески на приятелей выглянуло опухшее, с набрякшими глазами лицо судового
плотника. - Про партизан шептались? Вот  скажу  поручику,  он  из  вас  этих
партизан вместе с печенками вынет.
   - Ты что, спятил? - огрызнулся Никитин. - Вату из  ушей  вынь.  Партизаны
ему везде чудятся, слышь, Серега? Пойду-ка от греха подальше.
   Плотник грязно выругался и задернул занавеску.
   - Видал? - прошептал другу Ломов. - Все без занавесок обходятся, а  этому
свет глаза режет. Тут, брат, тонкое дело: не сразу  заметишь,  есть  он  или
нет. Сказал кто-нибудь лишнее слово - он к Сыротестову или к капитану бежит.
   - Гадюка.
   Машинист Никитин вышел. Ломов, покуривая трубочку, взялся  за  прерванную
уборку кубрика.
   Утром, едва солнце поднялось над порозовевшим морем, "Синий тюлень" встал
на якорь в закрытой от ветров пустынной бухте.  Только  на  северном  берегу
виднелось несколько домиков. От ночного тумана клочка не осталось.
   Темно-зеленая  стена  леса  обступила  бухту.  Деревья  подходили   почти
вплотную к берегу. У самой воды желтела полоска песка.  А  море  было  такое
спокойное и солнце такое яркое, что белые облачка в  синем  небе  светились.
Свет от них отражался на морской глади, как от жемчужных солнц.
   Из камбуза по пароходу распространяется дразнящий запах:  повар  в  белой
куртке и высоком колпаке жарит что-то на сковородке. Его  помощник  сидит  у
камбузовой двери и чистит картошку. Убирая каюты, Федя  видел,  как  матросы
спустили на воду четыре тупорылых кунгаса и моторный катер. На первую  баржу
погрузилось два десятка вооруженных солдат, а на катер сошли третий помощник
капитана, Лидия Сергеевна, в изящных туфельках, с красным крестом на  груди,
и поручик Сыротестов, перепоясанный новыми ремнями.
   Федя завидовал всем, кто уходит на берег.
   Каждый неведомый клочок земли, где ему  не  приходилось  бывать,  казался
таинственным  и  зовущим.  В  юноше  текла  кровь  его   отважных   предков,
мореходов-первооткрывателей.  Как  и  они,  Федя  жаждал  ступить  ногой  на
неведомую землю, хотя  бы  и  таящую  неожиданные  опасности.  Эх,  если  бы
можно... Он проследил глазами,  как  Веретягина  скрылась  в  рубке  катера,
посмотрел на близкий желанный берег и вздохнул.
   Выходя на  палубу  с  ночным  горшком  господина  поручика,  он  встретил
старшего помощника; фуражка Обухова была лихо сдвинута на затылок.
   - Ну-ка, Великанов, марш на кунгас! - неожиданно приказал он Феде,  будто
прочитал его мысли. - Назначаю тебя главнокомандующим на первый номер.
   Старпом кинул понимающий взгляд на фарфоровую вазу в руках юноши.
   - Отнести эту штуковину на место и бегом сюда! - весело повторил он.
   Видно было, что старпому приятно распоряжаться на палубе,  что  он  любит
свое дело. Обухов только что благополучно спустил на воду "малую флотилию" и
теперь искал, куда применить свою неиссякаемую энергию.
   - Спасибо, Валентин Петрович!
   Федя передал  приказ  старпома  старику  буфетчику  и,  не  дослушав  его
ворчания, мигом очутился на барже среди солдат.
   Матрос Ломов был тут же  и  прилаживал  руль.  Катерок  игриво  тарахтел,
готовый в любую минуту натянуть буксир.
   Старпом,  согнувшись  над  планширом,   торопливо   выкрикивал   третьему
помощнику бесконечные наставления.
   Последним спустился по трапу судовой плотник. Катер увел две  баржи,  две
остались, притулившись у борта парохода.

   * * *

   На зелено-желтом берегу собрались мужики. Они помогли вытащить  на  песок
кунгасы. Когда на землю  сошли  Сыротестов  и  Лидия  Сергеевна,  ее  тонкие
каблучки от каждого шага увязали в  песке,  оставляя  смешной  след.  Вокруг
шмыгала вездесущая ребятня. Поодаль прохаживались бабы и девки  в  цветастых
кофтах. Их длинные юбки волочились по траве.  Они  пересмеивались,  закрывая
лица руками.
   Высокие добротные дома  выглядели  старинными  крепостями.  Рубленные  из
толстых стволов лиственницы, все крытые под  железо.  Казалось,  не  хватало
только бойниц.
   Здесь жили староверы, поселившиеся лет десять назад.  Люди  старозаветной
книги, спасаясь от преследования официальной церкви и  государства,  уходили
все дальше и дальше на восток и наконец очутились на берегу Великого океана.
   - Ваше  благородие,  -  сказал,  кланяясь,  высокий  мужик,  как  все,  с
окладистой бородой, - у нас арестованный в  амбаре  сидит.  Допросите,  ваше
благородие.
   Поручику Сыротестову не хотелось отвлекаться, но ничего не поделаешь.  Да
и, признаться, ему приятно выглядеть в глазах Веретягиной важным лицом.
   - Выводи поскорее. Мне некогда, - недовольно сжав губы, согласился он  и,
вынув из поясного карманчика брелок, стал им небрежно поигрывать. Брелок был
не из обычных: на цепочке из женских каштановых волос  -  собачья  голова  и
метла, искусно вырезанные из дерева. Эмблема опричников Ивана Грозного.  Это
должно было означать: грызу врагов  и  выметаю  их  из  России.  Поручик  не
страдал скромностью в оценке своей роли на земле.
   Когда  сказали  об  арестованном,  в  глазах  Лидии  Сергеевны   зажглось
любопытство. Она встала рядом с офицером и взяла его под руку.
   - Как интересно, Сережа... - протянула она, раздувая тонкие ноздри.
   Двое парней в смазных сапогах вытолкнули из амбара задержанного - старика
ороча со связанными назад руками.
   - Ну, ты! - Парень с подбитым глазом толкнул старика в спину. - Подходь к
господину офицеру!
   Щурясь от солнца, ороч, в длинной рубахе  с  косым  воротником  и  унтах,
сделал несколько шагов.
   - Здравствуй, - сказал он, останавливаясь возле поручика.
   - Партизанов сюда  привел,  людей  коммуной  смущал,  -  говорил  бородач
староста. - Большевик, не иначе.
   Ороч спокойно посматривал то  на  офицера,  то  на  старосту.  Ничего  не
дрогнуло на его лице.
   Федя заметил у старика седую косу.
   - Большевик! - неестественно резким фальцетом вскрикнула Лидия Сергеевна,
округлив глаза  и  побледнев  -  Большевик!  -  Она  размахнулась,  по-бабьи
запрокинув голову, и ударила ороча по лицу.
   Бархатная шляпка свалилась у нее с головы и упала на траву.
   - Большевик! - истерично твердила Веретягина,  вцепившись  в  старика.  -
Убийца!..
   Ороч  не  шевельнулся.  Словно  деревянное   изваяние,   он   глядел   на
бесновавшуюся женщину.
   Поручик едва оттащил Лидию Сергеевну.
   - Друг мой, друг мой... - повторял он, картавя больше, чем обычно.
   На лице старика выступила кровь. Из царапин от острых ногтей  Веретягиной
по дорожкам морщин она тонкой стрункой бежала на реденькую седую бороду.
   Лидию Сергеевну тряс припадок.
   - Убейте его! - кричала она. - Зарубите, расстреляйте!  Негодяй,  как  он
смеет улыбаться!.. Пустите, я сама!  -  Она  пыталась  вытащить  из  кармана
пистолет.
   Мужики испуганно переглядывались. Кто-то из солдат сбегал в ближний дом и
принес воды. Жестяная кружка билась о зубы мадам Веретягиной.
   Ороч молчал. Его лицо ничего не выражало. Он лишь чуть  побольше  прикрыл
глаза.
   - Увести его, запереть! - нервно распорядился Сыротестов,  поддерживая  и
стараясь успокоить Лидию Сергеевну. - Видите, дама разволновалась. Я допрошу
потом.
   Арестованного опять втолкнули в амбар.
   Федя, видевший все это, с силой сжал чью-то руку. Ему ответили пожатием.
   - Собаки, белогады! - услышал он яростный шепот и оглянулся.
   Рядом стоял матрос Ломов, и лицом своим он владел хуже, чем ороч...

   * * *

   - Подводы готовы, ваше  благородие,  -  доложил  Сыротестову  фельдфебель
Тропарев, -разрешите людям садиться.
   ...Длинный обоз высоких телег, запряженных крепкими лошадьми,  растянулся
по поселку. Серое облако пыли, поднятое обозом, обильно  оседало  на  задних
подводах. Вот и околица; теперь дорога шла через перелески и кустарник.  Под
самыми лошадиными копытами через дорогу перекатился заяц  и  под  улюлюканье
солдат бросился в кусты... Неприятно и резко кричала какая-то птица.
   На передней телеге сидел поручик и мечтал. Он занимался излюбленным делом
- подгонял титулы к своей фамилии. Пышные  титулы  неодолимо  влекли  его  с
самого детства. "Князь Сыротестов-Приморский, - прикидывал он  и  сейчас.  -
Или:    граф     Сыротестов-Камчатский...     А     еще     лучше:     барон
Сыротестов-Тихоокеанский... Можно ли  купить  титул  за  деньги?  -  Поручик
слыхал, что можно. - Боже, как все  преображается!  Был  купеческий  сын,  и
вдруг - титулованная особа!.. Идешь по улице, и  вслед  тебе  шепоток:  "Это
граф  Сыротестов-Камчатский"...  Нет:  "Князь   Сыротестов-Тихоокеанский"...
Зашел в ресторан - лакеи в три  погибели:  "Пожалуйста,  ваше  сиятельство",
"Чего изволите, ваша светлость?" А может быть,  удастся  приобрести  фамилию
угасшего княжеского рода? Князь Голицы