о  искали  лодку.  Она  стояла,  как  в  доке,  во
впадинке берега под жердями, прикрытыми  еловым  корьем  и  сухими  ветками.
Лодка оказалась хорошо сделанной унимагдой, с изображением лебедя на носу.
   Возле лагеря их остановил часовой. Солдат оказался придирчивым и не хотел
признавать моряков за своих. Заладил одно: "Почему из леса вышли,  а  может,
вы партизаны?"
   Виктор Никитин заспорил, часовой клацнул  затвором  и  подал  сигнал.  На
свисток подошел разводящий. Он узнал друзей и разрешил пропустить. В  лагере
чувствовалась тревога и растерянность: солдаты  бродили,  не  расставаясь  с
винтовками, подсумки полны патронов. За грудой камней стоял пулемет рылом  к
лесу. При нем дежурили солдаты, перепоясанные патронными лентами.
   "Боитесь, сволочи, - подумал со злорадством Федя. - Подождите, не то  еще
будет!"
   Около избушки их увидел старик буфетчик и индюком зашипел на Федю:
   - Где шляешься? Иди мой посуду... Пять  глубоких  тарелок,  семь  мелких,
четыре вилки, девять ножей и три ложки - корми кают-компанию как  хочешь.  А
чай - из кочегарских кружек: стакан я только для капитана успел  прихватить.
- Буфетчик потер  ладонью  серую  щетину  на  подбородке.  -  Торопились,  а
пароход-то стоит себе, голубчик, и не деется ему ничего. И погодка на  ведро
идет... Капитан говорил: к завтрему катер на него сгоняем.
   Никитин и Федя заговорщически переглянулись и спрятали усмешку.
   - Мы по ягоды ходили, в лесу малины много. Это тебе, Евграф Спиридонович.
- Федя протянул буфетчику каппелевскую фуражку, полную ягод.
   - Крупная, как из сада; спасибо, снесу капитану к чаю.
   - Сам ешь, - сказал Ломов. - Капитан  не  заслужил...  Пароход-то,  -  он
показал на черный силуэт, поднимавшийся над водой, - кто погубил? Знали  бы,
что Гроссе отдашь, - собирать не стали.

   * * *

   В избушке, куда буфетчик послал Федю, только что отобедали, но за  столом
было не очень весело, хотя коньяк и виски начальство не забыло на пароходе.
   Оскар Казимирович сидел хмурый,  недовольный.  Он  был  в  отвратительном
настроении. Вряд ли  может  понять  его  состояние  простой  смертный.  Даже
капитан, которому не  приходилось  оставить  на  камнях  свое  судно,  не  в
состоянии себе представить, как огорчился  Гроссе.  Он  ждал  погоды.  Пусть
только стихнет ветер - он немедленно начнет снимать "Си-неге тюленя".
   В голове Оскара Казимировича возникали всевозможные планы.  Он  припомнил
все, что случилось на его  глазах  в  многолетних  плаваниях  и  о  чем  ему
рассказывали.  Перечитал  все,  что  написано  по  этому  поводу  в   пухлом
английском справочнике. Когда Гроссе вспоминал Владивосток, сердце сжималось
в предчувствии неприятного  разговора  в  кабинете  директора  распорядителя
Доброфлота...  Тросы,  якоря,  верпы...  Задний  и  передний  ход...  Номера
балластных танков, которые надо откачивать сначала и под  конец...  Вот  чем
была  забита  бедная  капитанская  голова.  Кстати,  он  теперь  думал,  что
"неизвестные величины" ему мало помогут.
   "А здесь еще эта мерзкая женщина", - морщился Оскар Казимирович, и не без
основания: "мерзкая женщина", сестра милосердия, болтала без умолку.
   - Наш корабль, - вещала она в обычном своем духе, - захватили привидения.
Сейчас они ходят по палубе, сидят в наших каютах, лежат в наших  постелях...
Гремят кости, звенят цепи, трепещут белые одеяния... Души  погибших  в  море
собрались   на   свой   пир.   Наверно,   там   командует   новый   капитан.
Капитан-смерть...
   - Лидия Сергеевна, - Гроссе брюзгливо выпятил губу, - извините,  дорогая,
но вы говорите глупости, неприятные глупости. Почему вдруг на нашем пароходе
привидения?!
   - А потому, что вы иконы с него сняли, - проворчал поручик Сыротестов,  -
вот вам и пожалуйста. - Ему было наплевать на привидения, а сказал он это  в
защиту Лидии Сергеевны.
   Капитан еще больше помрачнел.
   - По русскому обычаю  нельзя  оставлять  иконы  на  гибнущем  корабле,  -
возразил он. - Грешно-с, так православные не поступают.
   - Мужчины, - не унималась Веретягина, - я предлагаю поход к  привидениям.
К ним в гости, на новоселье. Возьмем бутылку коньяку, разопьем с  ними...  Я
объявляю поход сегодня ночью; захватим икону...
   - Лидия Сергеевна, - повысил голос Гроссе,- я прошу вас  прекратить  это.
Вы  святотатствуете.  Нехорошо-с,  грешно-с...  -  Он  заволновался  и  стал
перекладывать с места на место резиновый кисет с табаком.
   - Оскар Казимирович, откушайте, - послышался угодливый  голос  буфетчика,
вошедшего с блюдцем малины. - Свежая, матросы из лесу вам принесли.
   Капитан молча посмотрел на ягоды и, обычно столь  вежливый,  принялся  за
них, не предложив даже даме.
   Впрочем, Веретягина не обратила на это внимания. Слегка раскачиваясь, она
декламировала:

   Как тяжко мертвому среди люден,
   Живым и страстным притворяться!
   Но надо, надо в общество втираться,
   Скрывая для карьеры лязг костеи...

   Скучно мне... Мне кажется, я тоже мертва... И вы... Как скучно мне...  Вы
принимаете  мое  предложение,  поручик,  мой  верный   рыцарь?   Мы   славно
развлечемся на пароходе.
   - Я запрещаю! - Гроссе ударил кулачком о стол.  -  Без  моего  разрешения
никто не смеет... - Он покраснел и задохнулся.
   - Друг мой, никто  не  намерен  покушаться  на  ваши  права,  -  вмешался
Сыротестов, - однако... ваше поведение не... не... - Он искал  слова.  -  Вы
должны быть джентльменом в присутствии женщины. Я вынужден напомнить вам  об
этом.
   Сыротестов  и  на  берегу  не  почувствовал  себя  увереннее:  тревога  о
миллионах давала знать.  Он  был  зол.  Капитана  он  тоже  считал  основным
виновником аварии, хотя продолжать экспедицию для наказания партизан уже  не
думал. Какого черта! Пушнина, его главная цель, была здесь, рядом. Разве  он
мог покинуть пароход? Поручик с нетерпением  ждал  момента,  когда  заставит
матросов и солдат перевезти на берег драгоценные соболиные шкурки. Тогда  он
будет знать, что делать. Но это  потом.  Пока  же  занимал  время  тем,  что
привычно пристраивал к своей фамилии графский титул.
   Сыротестов не хотел больше думать про поимку партизан, но это  совсем  не
значило, что он их не боялся. Страх, мучительный и липкий, не оставлял его с
момента вступления на землю. И опять прежде всего  из-за  пушнины.  "Если  я
перевезу меха на берег, - думал он, - а партизаны  вызнают,  они  непременно
нападут на нас... Кто же не позарится на золотые шкурки!" Ему казалось,  что
тайга, окружающая бухту, угрожала ему со  всех  сторон  днем  и  ночью.  Ему
мерещилось одно и то же: из леса, стреляя  на  ходу,  бегут  люди,  окружают
лагерь... Что будет дальше, он боялся даже представить.
   Причины аварии на "Синем тюлене" поручик так и не понял.  Капитан  Гроссе
из каких-то своих соображений не  стал  посвящать  его  в  подробности.  Но,
перебирая в памяти  события  последних  дней,  он  вспомнил  слова  старшего
механика Фомичева о злоумышленниках. Тогда на пароходе  погас  электрический
свет, и механик убежал, не успев договорить "Надо будет расспросить его  при
первом удобном случае", - решил Сыротестов.
   А Лидия Сергеевна вконец разобиделась.
   - Пешего сокола и галки дерут, - язвила она Гроссе. - Какой он капитан на
берегу?  Сергей,  вы  прикажите  солдатам,  они  арестуют  этого  плебея!  -
Веретягина пьяно указала пальцем на Оскара Казимировича. - Он смеет  стучать
кулаком, он смеет... - И в один  прием  выпила  большую  рюмку.  -  Господин
Тадзима, ваше слово... Как смотрит на это японское командование?
   - Капитан всегда есть капитан, - осклабился японец. - Первый после  бога.
Не надо здесь делать ослушание. Японец всегда уважает власть.
   При  любых  обстоятельствах  сохранять  спокойствие  -  это  было  давним
правилом Тадзимы. Если ему казалось, что внешние силы могут вывести  его  из
равновесия,  он  старался  думать  о  чем-нибудь  отвлеченном,  постороннем,
необычном. Два года назад он прочитал статью  немецкого  ученого  о  влиянии
длины кишок на психологию человека и теперь  любил  поразмышлять  над  этим.
Немецкий ученый утверждал, что кишки  арийца  длиннее  на  один  метр  кишок
остальных людей.  Хорошо  это  или  плохо?..  Ведь  более  длинные  кишки  -
особенность травоядных...
   Тадзиму,  естественно,  интересовала  длина  самурайских  кишок.  По  его
мнению, они были короче, чем  у  всех  прочих.  Он  даже  запомнил  наизусть
подходящую  цитату  и  повторял  ее  всегда,  когда  требовалось  поддержать
спокойствие духа. "То,  что  придает  волку  ненасытную  алчность,  то,  что
заставляет его бросаться на всякую добычу, забывая об  опасности,  почти  до
утраты чувства самосохранения, - это короткость  его  кишок.  Незначительная
длина кишок имеет следствием неполное усвоение пищи организмом волка.  Пища,
так сказать, почти только  проходит  через  кишки  волка.  Отсюда  возникает
неутолимая потребность в питании, ненасытная алчность. У меня, как у всякого
благородного самурая, должны быть короткие кишки", -  убеждал  себя  капитан
Тадзима.
   А  Лидия  Сергеевна  тем  временем  продолжала  препираться   с   Оскаром
Казимировичем насчет поездки  к  привидениям  на  "Синий  тюлень",  стараясь
натравить на него Сыротестова.
   - Вы, поручик, виноваты больше всех, -  неожиданно  перешел  в  нападение
Оскар Казимирович. - Надо  было  допросить  злоумышленника,  о  котором  вам
говорили. Ваши коллеги на Полтавской умеют это делать.
   Сыротестов не захотел спорить и только спросил:
   - Как его фамилия?
   - Никитин, Никитин, - сердился капитан. - Сколько раз нужно повторять!
   - Я займусь, - пробурчал поручик, - будьте уверены, капитан,  я  заставлю
его говорить.
   - Не забудьте и этого мерзавца,  Курочкина.  Если  он  не  исправит  свои
аппараты... И вообще надо следить за  людьми.  Когда  рукам  нечего  делать,
начинает работать голова.
   Федя в это время тихонько споласкивал тарелки и с тревогой  прислушивался
к разговору. Никитин...
   Надо немедленно предупредить Виктора... Ровно через пять минут  Великанов
снова вернулся к своим тарелкам.
   И экспедиция Лидии Сергеевны на пароход совсем не нравилась Феде. А вдруг
она настоит на своем, тронутая баба! Какая  она  сестра  милосердия!  Ей  бы
самой в больнице под  замком  сидеть...  И  водку  глушит  -  американцу  не
уступит. Кстати, где этот чудной поп? Тоже, божий слуга...  Как  он  молитвы
свои не путает? Федя слышал, что и  капитан  спрашивал  о  проповеднике,  но
никто толком не знал.  Кто-то  высказал  предположение,  что  Фостер  утонул
спьяну.
   Пожалуй, больше всех думал об исчезновении американца Тадзима. А вдруг он
остался на пароходе? В то, что проповедник мог утонуть, японец  верил  и  не
верил. Сейчас он больше всего хотел бы узнать  это  наверняка.  Но  не  надо
волноваться.   Общество   Лидии    Сергеевны    его    раздражало,    мешало
сосредоточиться.
   Старший помощник Обухов был молчаливее, чем всегда. Он подолгу неподвижно
сидел на табуретке и смотрел вниз,  словно  рассматривая  носки  сапог.  Его
тяготила непривычная обстановка и безделье, осточертела Веретягина:  "Доймет
она нас своими покойниками  и  привидениями!"  Вряд  ли  его  интересовал  и
остальной разговор в избе. После обеда Валентина Петровича всегда клонило ко
сну; как и всякий старпом, он любил выбрать для этого часик среди дня.
   Федя же сегодня был очень доволен  своей  должностью.  Перемывая  посуду,
прислуживая за столом, он оказался в курсе многого, что тут  было  задумано.
Настроение у него  было  и  тревожное  и  приподнятое.  Теперь  их  четверо,
радовался он. Мысль, что они вот-вот сломают  все  задуманные  здесь  планы,
переполняла радостью все его существо.
   Великанов понимал, что настоящая борьба  только  начинается;  как  пойдут
дела дальше, утверждать трудно. Но теперь он не один,  и  у  них  есть  свой
план.

   * * *

   Вечером, когда совсем посинело  небо,  у  перепада  речки  раздался  крик
кабарги. Где-то в кустах ответно проплакал филин.
   Трое друзей встретили Таню, вывели лодку-унимагду и,  не  теряя  времени,
двинулись к пароходу. Никитин и Ломов работали веслами  с  лопастями  о  два
конца. Федя сидел за кормовым  веслом,  как  и  подобало  капитану.  У  Тани
воинственный вид: перепоясана патронной  лентой,  с  отцовской  двустволкой.
Девушка расположилась на носу  возле  деревянного  лебедя,  в  руках  у  нее
берестяная корзинка.
   - Поди, харчишки взяла? - поинтересовался Ломов.  -  Зачем?  На  пароходе
полны кладовые!
   - Какие это харчи! - Таня, отвернув платок, показала край пирога. -  Так,
перекусить на ходу. Ночью пекла.
   Белогвардейский лагерь спал. Только в избушке светились окна. У одной  из
палаток  дозорный  солдат  курил  махорку.  Когда  он  затягивался,   кончик
самокрутки светился, как раскаленный  уголек.  Вряд  ли  он  заметил  черную
продолговатую тень, скользнувшую из узких ворот лагуны в море.
   Лодочку изрядно покачивало. Волны одна за другой подкатывали под  плоское
днище и высоко приподнимали то нос, то корму. Вскоре под ногами заплескалась
вода, просочившаяся сквозь пазы,  -  Ломову  пришлось  взяться  за  жестяную
кружку - отливать воду. Иногда лодку встряхивало, и Таня крепко прижимала  к
себе корзиночку с пирогами.
   - Что за чертовщина!  -  вдруг  сказал  Федя.  -  Только  что  был  виден
пароход...
   Остальные в лодке повернули головы: парохода не было...
   Сырой тяжелый туман,  внезапно  наваливший  с  моря,  затопил,  растворил
судно. Сопки, черная полоса берега, огоньки в избушке тоже исчезли.
   "Куда держать?" - размышлял Федя. Он ощупывал в кармане круглый  школьный
компас и казнился, почему не заметил направление, пока "Синий тюлень" был на
виду.
   - Что будем делать, ребята? - спросил Федя.
   - Только не обратно, - отозвался Ломов.
   Федя повертел в руках свой компасик, подумал. Лодку  сильно  швырнуло  на
волне.  Таня  вскрикнула  и  еле  удержалась  на  скамейке,  ухватившись  за
лебединую шею. Ломов снова взялся отчерпывать воду.
   - Греби, не то развернет лагом, опрокинет! - крикнул Великанов, торопливо
помогая кормовым веслом. - Будем искать пароход.
   Напряженно прислушиваясь, они плыли в тумане, как  в  молоке.  Время  шло
медленно. И как бы не вынесло в море...
   - Берег! Я слышу прибой. - Ломов показал  влево.  -  Тише,  ребята,  суши
весла.
   Сомнений не было, прибой рокотал совсем близко.
   - Значит, вышли к северному  берегу  бухты,  -  сказал  Федя.  -  Пройдем
буруны, за ними...
   Но тут белый, как в бане, пар-туман потемнел над головами мореходов.
   - Пароход! - крикнул Виктор Никитин, даже пригнувшись от неожиданности.
   Все заметили, что сразу стало тише: корпус судна прикрыл лодку от  идущей
с моря зыби.
   - Это не "Синий тюлень", - сказал  Федя,  когда  лодка  с  легким  стуком
прислонилась к железной стенке. - Пробоина и ржавый. - Он ощупал борт. - Это
тот, что еще до войны на камни мыса Звонарева наткнулся. Забыл,  как  звать,
иностранец какой-то.
   - Да, - отозвался Ломов, тоже потрогав железо. - Одна ржавчина... А  что,
если здесь переждать? - несмело предложил он. - Отсюда к нашему-то недалеко,
но сейчас по морю бродить - до беды недолго. Давайте подождем,  может,  хоть
чуть получше будет видимость.
   - Согласен, - кивнул Федя. - Ну-ка, подгребайте в эту щель.
   Лодка медленно вошла в разверстое чрево парохода.  Волны  гулко  ухали  в
него. От ударов дрожали железные бока.
   Таня робела, ей казалось, что эта гора железа не  выдержит  и  обрушится.
Вспыхнул свет фонарика. Сначала  показалось,  что  лодка  в  ржавой  пещере.
Присмотревшись, увидели по бортам шпангоуты.
   - Здесь была машина, - сказал Никитин. - Вон трап, остатки решеток, а там
световые люки.
   - А машины на берегу, - оживилась Таня. - Я сама видела.  Их  уже  песком
занесло. Наверно, про этот  пароход  отец  рассказывал.  Матросы  тут  сарай
построили, когда спасать судно хотели.  В  сарае  полно  всяких  шестеренок,
болтов, гаек... большие... - Девушка показала руками. И поежилась: -  Озябла
я.
   - Лодку здесь привяжем, - скомандовал Федя. - Поищем камбуз.  Может,  цел
остался, погреемся. - Он ласково посмотрел на Таню. - Гляди-ка, лицо  совсем
синее.
   - А чем топить? - спросил Ломов.
   - Найдем; чтоб на пароходе да не сохранилась какая-никакая деревяшка...
   Оставив лодку у ступенек, стали подниматься по железным лестницам.
   - Смотрите, уголь! - Никитин показал лучом фонарика на  черные  кучки  на
стрингерах. - На неделю хватит.
   Машинист  шел  впереди,  осматривая  и  ощупывая  каждую   подозрительную
ступеньку.
   Подъем  на  палубу  оказался  нелегким  делом  -  словно  восхождение  на
Авачинскую сопку. Не раз приходилось  перелезать  через  опасные  трещины  и
разрывы. Да и сама палуба в некоторых местах была повреждена. Полуоторванные
листы дребезжали от ударов волн.
   Ломов снял курточку и, завязав рукава, стал собирать уголь.
   Коридором они вошли в большое помещение.
   - Кают-компания, - определил Федя, - а здесь трап к капитану.
   - Пойдемте к капитану, - предложила Таня. -  На  минутку...  Мне  хочется
посмотреть, что там.
   Поднялись еще повыше. Дверь в каюту сорвана. Деревянная обшивка почти вся
осыпалась. Из мебели остался  покореженный  письменный  стол,  в  спальне  -
широкая деревянная кровать с панцирной сеткой. К большой радости  друзей,  в
каюте стояла чугунная печка. Труба выходила в один из иллюминаторов.
   - Ну вот, теперь у нас все, что надо, -  довольно  сказал  Федя.  -  Топи
печь, Виктор, по твоей части... А я иллюминаторы закрою.
   Только два иллюминатора в капитанском жилище оказались с целыми стеклами.
Остальные разбиты или задраены глухарями. У Тани в корзинке, кроме  пирогов,
нашлись свечи. Одну зажгли, поставили на стол.
   Никитин молча вынул нож и стоя принялся щепать лучину из планок  обшивки.
Ломов заметил на полу полотнище двери и приставил его на место.
   Таня осмотрелась кругом, вздохнула.
   - Капитан, наверно, старый был, опытный... а нашелся и на него камень.
   Сухие щепки ярко разгорелись. Никитин насыпал сверху угля. Скоро  Феде  и
Сергею пришлось сбросить суконные куртки, а Таня развязала платок.
   Друзья устали, переволновались, и не мудрено, что заснули,  едва  дожевав
пирог.
   Их не беспокоили глухие раскаты прибоя, гудевшие в пустом корабле,  будто
в раковине.
   Первым проснулся Сергей Ломов. Он поднял  голову  и  прислушался.  Прибой
по-прежнему бился в борта.  В  каюте  сыро,  холодно  и  полутемно.  Бледный
рассвет еле сочился сквозь иллюминатор с уцелевшим стеклом.
   Ломов вышел наружу. Туман стоял стеной. Железная палуба, надстройка - все
сырое, на всем осела влага. Это не удивило матроса. Какой моряк не знал, что
в этих местах туманы особенно густеют  под  утро.  И  все-таки  с  рассветом
лучше. Вот уже можно рассмотреть  фок-мачту  с  обрывками  такелажа,  темные
провалы трюмов...
   Сергей  разбудил  товарищей,  когда  печка  в  капитанской  каюте   снова
разогрелась, задышала теплом.
   - Чайку бы... - сладко потянулся Никитин. - Со вчерашнего дня ни капли во
рту. И Танюша на рыбу в пирогах соли не пожалела...
   - Вода есть, - ответил Ломов. - Дождевая. А вот чайник...
   - Поищем и чайник. Где тут камбуз? - спросила Таня. - Пойдемте,  все  это
очень интересно.
   Обход начали с буфета. Таня  первой  увидела  на  штормовых  крючках  три
совершенно целые  фарфоровые  чашки.  В  кают-компании  нашлись  два  медных
чайника, но они оказались никуда не годными - сплошные дыры.
   Посередине камбуза стояла  несокрушимо,  как  крепость,  чугунная  плита.
Среди кастрюль, больших и маленьких, одна оказалась совсем хорошей.  Видимо,
в ней было что-то жирное, и это сохранило металл.
   Воду взяли в штурманской рубке. Пароход стоял с небольшим креном,  и  она
скопилась на правом борту. На вкус вода  отдавала  ржавчиной,  но  никто  не
привередничал.
   - Даже полезно, - заявил Вели