канов, - доктора железо прописывают...
   С аппетитом уничтожили остатки пирога, запивая кипяточком.
   - Ох, этот туман!.. - вздохнул Федя, вынимая старинные отцовские часы.  -
Подождем до полудня, авось поредеет. Но как только чуть видимость - в  лодку
и за весла. Упустим время - с берега могут заметить.  Выходит,  все  не  так
просто оборачивается... Вот что, друзья, - обвел он  взглядом  товарищей,  -
надо вахтенного на палубу поставить.
   - Правильно, капитан! - одобрил Ломов. - Давай меня первого
   Матрос тут же вышел. Никитин, прихватив самодельный мешок, отправился  за
углем.
   Великанов и Таня остались одни. С минуту прошло  в  молчании.  Потом  они
как-то враз посмотрели друг на друга
   - Ты рад, что встретил меня? - спросила Таня
   - Очень, - стараясь опять не покраснеть, ответил Федя. "Это самая большая
удача в моей жизни", - подумал он, любуясь  каштановыми  косами,  уложенными
короной. Он хотел сказать еще что-то, сам точно не зная что, но  послышались
торопливые шаги, особенно гулкие на пустом судне.
   В каюту вошел Сергей Ломов.
   - Наш "Тюлень" проглядывается!  -  звучно  доложил  он,  мельком  отметив
смущение молодого капитана и девушки. - Никитина я уже позвал.
   Стали собираться.
   Спустившись к лодке, они при свете  лучше  разглядели  грустную  картину.
Когда-то тут работала умная машина, а теперь - запустение.  Днище  распорото
острыми камнями,  занесено  песком.  Вверху,  на  поперечной  балке,  висели
забытые ржавые тали... Остатки железных трапов и решеток... И мерные  гулкие
удары моря. Но теперь они были слабее и тише.
   - Хорошая иллюстрация к урокам по морской практике, -  пробормотал  Федя,
оглядывая мертвое судно. - Не хотел бы я когда-нибудь...
   Оставив без сожаления железную пещеру, дружно заработали  веслами.  Из-за
пелены холодного тумана  все  отчетливее  вырисовывались  очертания  "Синего
тюленя".
   На черном борту  парохода  висел  забытый  штормтрап.  Первым  на  палубу
взобрался Ломов и помог девушке. Никитин, ступив на борт, сразу  бросился  в
машинное отделение, а Федя - в каюту старшего помощника.
   И так, вентиль отработанного пара на батарее закрыт.
   Второе, что сделал Великанов, - разыскал ручной лот.  Это  очень  простое
приспособление для промера небольших глубин: плетеная веревка - лотлинь -  и
на конце свинцовая гиря. Веревка разбита на сажени и футы, а на донышке гири
- выемка для прихватывания грунта. В выемку кладут говяжье сало,  к  нему  и
прилипает ил, либо песок, либо мелкая ракушка.
   Великанов и Ломов сошли в лодку. Матрос греб, а Федя опускал гирю на  дно
и замечал глубины возле парохода. В мореходке его научили пользоваться лотом
даже в темноте. И сейчас Федя легко, на ощупь определял разбивку лотлиня.
   - Топорик, четыре зубчика, флагдук...  -  бормотал  он,  пропуская  между
пальцев кожаные заметы.
   Для того чтобы сняться с мели, знать глубины очень важно,  иначе  корабль
может еще плотнее засесть в песок.
   Как показали средние промеры, глубины резко  увеличивались  невдалеке  от
левого борта, влево и дорога на чистую воду. С правого борта не меряли,  там
все еще ходила крупная волна. Можно было предположить, что  песчаная  отмель
тянется от восточного берега почти до парохода.

   Глава четырнадцатая

   СПЕКТАКЛЬ ПРОДОЛЖАЕТСЯ

   Из  ворот  двухэтажного  особняка  на   Полтавской   выкатил   автомобиль
кирпичного цвета с откидным верхом и круглым радиатором.  Полковник  Курасов
скромно устроился на заднем сиденье. Он был в полной форме, на фуражке сияла
царская черно-желтая кокарда; в складках начищенных  сапог  отражались  лучи
яркого владивостокского солнца. Сегодня торжественный день - избрание нового
правителя земли Приамурской.
   На повороте автомобиль пронзительным воплем вспугнул извозчика  и  помчал
полковника по Светланке.
   День выдался на редкость ясный. Легкий  ветер,  заставляя  отворачиваться
прохожих, нес по неопрятной улице пыль, обрывки газет.
   В городе царило оживление. Непрерывно  позванивая,  бежали  переполненные
трамваи. Покрикивая на зевак,  рысцой  трусили  извозчики.  Пели  на  разные
голоса рожки автомобилей.
   Курасову было совсем невесело. После темного  кабинета  солнце  неприятно
слепило  глаза.  Последние  дни   он   работал   над   обзорным   донесением
правительству. Документ получился удивительно безрадостным. Силы красных все
прибывали: то  стрелковый  батальон,  то  эшелон  боеприпасов,  то  батарея.
Правда, и у них не все ладно: не хватало  продовольствия  и  обмундирования,
мало пушек, плохо с комсоставом, мало лошадей...  Но  полковник  чувствовал,
как чья-то могучая рука неуклонно  направляла  усилия  красного  лагеря.  Их
войска пока не представляли прямой угрозы, но дальние и ближние осведомители
все чаще и чаще  засекали  поезда  с  военными  грузами  на  железнодорожном
участке Чита - Хабаровск. А что у нас? Разлад,  мертвечина...  Забайкальское
подполье понемногу  разваливается.  Большевистская  чрезвычайка  вылавливает
одного за другим наших людей. И в Приморье все  на  мертвой  точке.  Если  в
войсках пока нет убыли, то нет и роста.
   Полковник повернулся, поправил надавившую  бок  жесткую  кобуру...  Вчера
генерал Дитерихс должен был прочесть его донесение. Генерал  Дитерихс...  Он
еще не стар, здоров  и  энергичен.  Но  достаточно  ли  он  умен?  Управлять
государством,  даже  небольшим,  куда  сложнее,  чем  командовать  армейским
корпусом. А он и командующий не  ахти  какой!  Генерал  часто  повторяет:  я
русский, я люблю Россию... Но Курасов мало верит его словам,  показное  это.
Знают они друг друга давно!.. Потом полковник вспомнил про  неудачный  визит
Спиридона Меркулова и японского коммерсанта к профессору Силантьеву.  Вот  у
кого надо  Дитерихсу  поучиться  патриотизму!  Курасов  улыбнулся,  вспомнив
доклад одного из адъютантов Меркулова, как их встретил профессор.
   Автомобиль резко затормозил, шофер выскочил и открыл полковнику дверцу.
   У входа в здание  театра  стояли  часовые.  Матрос  с  одной  стороны,  и
забайкальский казак  -  с  другой.  Чуть  в  стороне  выстроились  тупорылые
автомобили, лихачи на резиновом ходу и просто "ваньки".  Придерживая  шашку,
со ступенек сбежал бравый  адъютантик,  вскочил  в  пролетку  и  помчался  в
направлении кафедральной церкви.
   В театре начиналось священнодействие.  Сегодня  земский  собор,  завершая
свою работу, изберет нового приамурского главу. Из зала заседания до часовых
доносятся то громкие возгласы, то пение и взрывы аплодисментов.
   Полковник Курасов  вошел,  стараясь  не  скрипнуть  дверью.  Кажется,  не
опоздал. За столом президиума шепчется с братцем грустный Спиридон Меркулов.
Он во френче и желтых высоких сапогах.  Хорошо  заметны  четыре  дырочки  на
больших "штатских" пуговицах френча. Как видно, сейчас начнут.
   В президиуме десятка два человек. Кроме Меркуловых, Андерсон, Макарович и
другие. Отдельно, в кресле  слева,  -  генерал-лейтенант  Дитерихс.  На  нем
серебряные погоны,  аксельбант  на  правом  плече.  Серый  мундир  подпирает
воротником шею. На сухом лице выделяется  длинный  нос.  Над  выпуклым  лбом
ежиком торчат волосы. Время от времени он достает  платок  и  сморкается.  У
генерала, как всегда, насморк. Николай Меркулов чувствует себя уверенно.  Он
высоко держит голову, выпячивает грудь. У него очень круглое лицо,  короткий
нос с широкими ноздрями. Одет в светлый однобортный пиджак, при галстуке.
   Спиридон Меркулов открывает заседание. Он опустил голову,  смотрит  вниз.
Члены собора стоя поют "Царю небесный".
   Речи, споры, пререкания позади; по существу, все  решено.  У  собравшихся
приподнятое настроение. Как-никак дело подходит к концу. Перед  голосованием
- еще одна молитва: "Днесь спасения отверзи нам двери..."
   В центре внимания  урна,  поставленная  рядом  с  трибуной.  По  традиции
голосование происходит при полном молчании. Результат - 213 белых шаров и 19
черных.
   Дитерихс избран.
   Депутаты дружно поют "Многая лета".
   Спиридон  Меркулов  берет  заключительное   слово;   он   поправил   усы,
откашлялся. Не заметно, чтобы он волновался; пустые, но пышные, "на прессу",
фразы подготовлены и отрепетированы им заранее. Курасов заметил,  что  френч
на нем несколько помят и сапоги не блестят как обычно.
   - Ваше превосходительство, господин правитель,  -  начинает  Меркулов.  -
Господь призвал вас на путь тяжелого, но  великого  дела  возрождения  нашей
истерзанной  родины.  Она  ждет  своего  избавителя,  ждет  его  с  востока.
Всевышний наставил вас на подвиг, начатый здесь полтора  года  назад  вашими
единомышленниками. - В голосе оратора прозвучала нотка скорби  и  покорность
промыслу божьему.
   Меркулов приостановился и посмотрел в  президиум.  Макарович  и  Андерсон
одобрительно кивнули ему.  Николаю  Меркулову  жарко.  Он  оттягивает  тугой
воротник, вытирает лоб, отдувшиеся красные щеки.
   - Дело было трудное, но господь благословил нас, -  продолжал  оратор.  -
Доказательство тому - настоящий собор  и  величие  перелома  новой  эпохи  в
русской истории, которая вершится ныне здесь. Тернист  будет  наш  путь,  но
вам,  славный  герой,  умудренный  государственной  деятельностью,  известны
дороги, которыми вы поведете  нашу  любимую  родину.  От  вас  зависит,  как
повелевать событиями...
   "Какое самомнение, - поморщился Курасов, слушая Меркулова. - "Новая эпоха
в русской истории"... Он воображает, что может творить историю..."
   Члены земского собора во все глаза смотрели на нового правителя. Дитерихс
был неподвижен и бесстрастен.
   На соборе,  продолжавшемся  несколько  дней,  военные  внешне  вели  себя
скромно. Дитерихс заявил, что  он  не  находит  возможным  выступать  против
своего руководителя Спн-ридона Меркулова,  а  остальные  депутаты  от  армии
имели право только голосовать, не участвуя в обсуждении. Сказать по  правде,
генерал Дитерихс не был популярен среди  депутатов.  Но  другого  выхода  не
было: или назад с повинной к Меркуловым, или Дитерихс.
   Бурными аплодисментами земцы проводили  Меркулова  с  трибуны.  Еще  один
адъютант, позванивая шпорами,  выбежал  из  зала  и  бросился  к  извозчику.
"Предупредить попов", - догадался Курасов. Сам он ко  всем  этим  церемониям
относился несколько иронически.
   - Прошу вождя  Приамурского  государственного  образования  занять  место
главы правительства, - торжественно произнес Меркулов и  первый  захлопал  в
ладоши.
   Генерал-лейтенант  Дитерихс,  с   постным   выражением   на   лице,   под
аплодисменты и крики "ура", пересел в кресло Спиридона Меркулова. Теперь все
увидели, что генерал небольшого роста, сутулый, правое плечо ниже левого.  А
ноги в коротких сапожках - кривые.
   Экс-правитель перешел в ложу правительства.
   - Если богу угодно было призвать меня на служение... на  великом  славном
пути освобождения дорогой родины, - тонким, будто  плачущим  голосом  сказал
Дитерихс, - я понесу свое служение свято, с верой, что господь  бог  поможет
мне.  В  вашем  лице,  господа,  я  благодарю  представителей  народа  земли
Приамурской... - Генерал обернулся к Меркулову: -  Горячо  признателен  вам,
Спиридон Денисович, за ваши сердечные и искренние пожелания...
   "Я знаю и  ты  знаешь,  насколько  они  сердечны  и  искренни",  -  думал
Меркулов, аплодируя своему преемнику.
   - Я буду счастлив умереть, - продолжал Дитерихс, - на твоей родной груди,
моя любимая, святая земля Великой державной России...
   Церемония в театре окончена. Два офицера широко распахивают  двери  зала.
Делегаты, с приличествующими случаю лицами,  выходят  на  улицу.  Шествие  к
кафедральному  собору  вытягивается  по   Светланской.   Несколько   духовых
оркестров поочередно играют "Коль славен".
   На улице толпа; не часто увидишь такое  сборище  духовенства,  генералов,
министров, купечества. Люди на тротуарах, на  балконах,  забрались  даже  на
крыши.
   В церкви Дитерихс приносит присягу. Под купольным сводом  разносится  его
жидкий голос:
   - Обещаю и  клянусь  всемогущим  богом  перед  святым  его  евангелием  и
животворящим  крестом  господним,  что  возглавление,  по  воле  и  избранию
Приамурского земского собора, верховной власти Приамурского государственного
образования со званием правителя, - генерал перехватил воздух, -  приемлю  и
сим возлагаю на себя на время смуты и неустроения народного с единой  мыслью
- о благе  и  пользе  Приамурского  края  и  сохранения  его  как  достояния
Российской державы...
   На соборной площади шпалерами выстроены войска. На синей глади бухты суда
расцветились флагами...
   По окончании присяги и молебствия земцы под перезвон колоколов  вышли  на
площадь. За ними  из  церкви,  крестясь  и  надевая  шапки,  повалил  народ.
Дитерихс  явно  оживился.   Льстивые   речи,   церковная   служба,   войска,
приветственным ревом встречающие своего полководца, - все это  не  могло  не
взбодрить его генеральское "я".
   Молодцеватой походкой Дитерихс идет вдоль шеренг" скаутов. У него  слегка
кружится  голова,  будто  бы  выпил  шампанского.  Он   милостиво   потрогал
старческой рукой румяную щеку правофлангового.  Мальчики  дружно  прокричали
ему "ура"
   Матери махали кружевными платочками.  Потом  Дитерихс  перецеловал  ручки
зрелому  цветнику  генеральских  жен  и  несколько  свысока  поздоровался  с
представителями не слишком многочисленного дипломатического корпуса.
   В общем, генерал сегодня именинник, ни  о  чем  плохом  ему  не  хотелось
думать.
   - Ба! - увидел он стоявшего в стороне контрразведчика Курасова. - Дорогой
полковник, сколько лет, сколько зим! - Дитерихс обнял его за плечи и повел с
собой. Его свита, чтобы не мешать, поотстала. - Сегодня  я  не  отпущу  вас,
Николай Иванович. Мы пообедаем вместе, правда?
   - Я тоже рад, Михаил Константинович, - ответил полковник. - И от обеда не
откажусь.
   - Последний раз мы виделись с вами в кабинете  у  адмирала,  -  продолжал
Дитерихс. - Через несколько дней его предали. Как это ужасно! Да, да, помню,
вы предупреждали... Времени прошло  немного,  а  сколько  пережито,  сколько
свершилось... Я рад, что такой человек, как вы, будет рядом со  мной  в  эти
тяжкие дни...
   Дитерихс  и  Курасов  вместе  учились  в  Академии  генерального   штаба,
встречались на Дальнем Востоке во время русско-японской войны.  В  Омске,  у
Колчака, их дороги опять сошлись. Генерал уважал и даже  немного  побаивался
умного и решительного контрразведчика. После разгрома омского правителя  они
не видели друг друга: Дитерихс укрылся в Харбине, а Курасов присоединился  к
каппелевским войскам. И вот теперь снова встретились.
   В одном из лучших зданий  города  земцы  давали  обед  в  честь  высокого
избранника. Приподняв правое плечо,  семеня  кривыми  ногами,  Дитерихс  вел
полковника по  широкой  мраморной  лестнице,  крытой  ковровой  дорожкой.  В
большом зале сервированы длинные столы. Гремит музыка, много разодетых  дам.
Снуют официанты. К Дитерихсу подскочил метрдотель. Они поднялись еще  этажом
выше.
   - Приготовлено здесь, - распахнув дверь отдельного кабинета,  почтительно
склонился метрдотель.
   - Прошу  вас,  садитесь,  полковник.  -  Дитерихс  указал  на  столик.  -
Подождите меня немного. Подкрепитесь, мой дорогой.
   Курасов выпил водки, закусил  бельм  грибком.  "Что  ж,  -  думал  он,  -
интересно поговорить с генералом... У Колчака он старался перехитрить самого
себя. Посмотрим... Черт, а я действительно проголодался".
   И полковник подвинул поближе блюдо с холодным поросенком.
   Снизу доносилась музыка, голоса ораторов, плеск  аплодисментов,  хлопанье
пробок шампанского. Временами прорывался могучий бас Николая Меркулова.
   Генерал Дитерихс вернулся слегка порозовевший.
   - Дорогой мой, вот мы и  одни...  Дайте,  я  отдышусь.  Сумасшедшие,  они
вздумали кидать меня кверху... Братья Меркуловы...  в  общем,  они  премилые
русские люди...  И  остальные  там,  на  банкете...  Как  все  обрадовались,
наверно, когда я сказал, что сокращу расходы на содержание нашего  аппарата.
Я уменьшу жалованье. Я назначу себе оклад  всего  триста  рублей,  генералам
только  по  сто...  не  больше.  Россия,  бедная  Россия!  -  На  глазах   у
расчувствовавшегося правителя навернулись слезы. - Ну, приступим. - Он вынул
платок и старательно вытер нос, потом приладил салфетку.
   - Не обольщайтесь, Михаил Константинович, - сказал полковник, -  премилые
Меркуловы - отъявленные мошенники.  Половина  тех,  что  обедают  внизу,  не
заслуживают вашего доверия. Они готовы продать все, что угодно, и вас в  том
числе. Это...
   Вошел официант. На столе появился ароматный бульон с кулебякой.
   Дитерихс, значительно подвинув брови, вопросительно глянул на полковника,
но только вздохнул и поглубже засунул край салфетки  за  пуговицу  парадного
кителя.
   - Меня  вдохновила  чистота  русской  идеи,  -  отведав  бульона,  сказал
генерал. - Мы вернемся к великим временам. Земская дума, совет внешних  дел,
совет земской думы, поместный совет, поместный собор...
   Дитерихс увлекся. Полковник слушал его молча, опустив глаза на кулебяку.
   - Но, Михаил Константинович, теперь мало кто помнит старину, - попробовал
возразить он.
   - Должны помнить! Истинно русский  человек  помнит.  -  Дитерихс  стукнул
ручкой ножа по  тарелке.  -  Я  утверждаю:  только  религиозные  люди  могут
возвеличить Приамурское государство. Надо опираться на простого религиозного
человека. Нельзя повторять ошибки Колчака.
   Не раз сменились блюда на столе, а генерал все говорил, говорил...
   - Хорошо, пусть будет так, - вытирая губы, сказал Курасов. - Но  перемена
вывесок хоть на боярскую думу ничего не изменит в  наших  военных  силах.  А
потом, великий Наполеон когда-то сказал, что  чужие  ошибки  не  делают  нас
умнее.
   - Вы неправы, реформа поднимет дух народа, а народ воодушевит войска...
   В это мгновение взгляд Дитерихса случайно упал на зеленые обои  кабинета.
На обоях повторялся рисунок -  огромный  букет  роз,  отштампованный  яркими
красками. Но не цветы привлекли внимание  генерала:  от  самого  потолка  до
спинки дивана по стене тянулась  извилистая  черная  трещина,  что-то  очень
напоминавшая правителю. Он напряг память, но безуспешно.
   - Не забываете ли вы, Михаил Константинович, что  японцы  скоро  покидают
Владивосток? - услышал генерал голос Курасова. - Не слишком ли мало  времени
осталось у нас для столь крупных преобразований?.. Кстати, вы  познакомились
с моим последним донесением?
   - Гм... Адъютант мне что-то докладывал. Я не помню сейчас... -  промямлил
Дитерихс, но тут же оживился, его  острые  маленькие  глазки  засверкали.  -
Японцы уходят, да. Это хорошо и плохо. Нам придется остаться один на один  с
большевиками - это плохо. Но русский народ воспрянет духом. Население видело
в японцах врага и не хотело поддерживать правительство, ну,  как  сказать...
прояпонское, что ли. Уход японцев объединит  нас  с  народом.  Вы  понимаете
меня, Николай Иванович?
   - Понимаю, но...
   "Как он мог не прочитать мой обзор?  -  негодовал  в  душе  полковник.  -
Индюк, на что он надеется?"
   - Какое еще "но"?
   - И вдруг народ поддержит  не  нас,  а  большевиков  и  будем  не  мы,  а
Дальневосточная республика?
   - Это исключено. Наши войска будут стоять на страже.
   - Наши войска,-зло сказал Курасов, -  одна  дивизия.  Можно  ли  с  одной
дивизией воевать против всей России? Ну, пусть с  двумя,  если  святые  отцы
приведут нам новобранцев.
   Дитерихс недовольно засопел. Полковник  усмехнулся  и,  чиркнув  спичкой,
разжег сигару.
   -  Позволительно  ли,  Михаил  Константинович,  узнать:  какую  цель   вы
поставили перед собой?  Я  говорю  о  военных  планах,  -  задымив,  спросил
Курасов.
   Дитерихс отхлебнул вина и долго молчал. Он лениво, не поворачивая головы,
опять покосился на черную извилистую линию, бежавшую по зеленым  обоям.  Что
это такое? И вдруг вспомнил: