соединенными  обе  только  что
указанные черты. Но предметом религии, предметом культа является не  thauma,
чудо,  a oneiar, утешение, защита,  то есть не существо,  поскольку оно есть
предмет удивления, а существо, составляющее предмет страха и надежды;
     оно является предметом культа не за свои качества, вызывающие удивление
и изумление, а за  свои качества,  обосновывающие и сохраняющие человеческое
существование и возбуждающие чувство зависимости.
     То же самое применимо и к культу животных, сколько бы богов-животных ни
было  обязано  своим  существованием  thauma,  лишенному  критики  глазению,
бессмысленному   удивлению,   не   знающему   границ  произволу  религиозных
предрассудков.  Мы  не  должны поэтому  удивляться и стыдиться, что  человек
почитал животных, ибо человек любил и почитал в них только себя самого; он -
по    крайней    мере   там,   где   культ   животных   представляет   собой
культурно-историческое явление, - почитал животных только за их услуги перед
человечеством, а стало быть, перед ним самим,  не из животных, а из гуманных
побуждений.
     Что человек,  почитая животных, почитает себя, тому пример  мы  имеем в
том,  как человек в настоящее  время еще расценивает животных. Охотник ценит
только животных, пригодных для охоты, крестьянин - нужных для земледелия, то
есть охотник  ценит  в животном процесс охоты, составляющий его  собственное
существо, крестьянин - только хозяйство, являющееся его  собственной душой и
практическим божеством. Поэтому и  в культе животных мы имеем доказательство
и  пример  того  утверждения,  что  в  религии  человек  опредмечивает  лишь
собственное  существо. Сколь различны люди,  сколь различны  их потребности,
сколь  различна  их существенная,  характеризующая их точка зрения, столь же
различны -  по  крайней мере у народов, принадлежащих  к  истории культуры -
животные,  которых  они  главным  образом  почитают,  так  что  по  качеству
животных,  которые служили  предметом  почитания,  можно  судить  и  о самом
качестве людей, их почитавших. Так, собака,  замечает Роде в своем сочинении
"Священная сага и вся религиозная система древних бактрийцев, мидян и парсов
или  зендского  народа",  "была  для  парсов,  живших  сначала одним  только
скотоводством,  важнейшей опорой в борьбе против звериного ариманского мира,
то есть против волков и других  хищных животных, поэтому наказывался смертью
тот, кто убивал пригодную собаку  или  беременную суку. Египтянину  не нужно
было бояться при обработке  своей земли ни  волков, ни других хищных зверей.
Крысы и мыши, вредившие ему, были орудиями Тифона, поэтому кошка исполняла у
него ту роль,  которая возложена была на  собаку у  зендского народа". Но не
только  культурную  практику  народа,  а  и его теоретическое существо,  его
духовную точку зрения вообще об®ективирует нам культ животных - естественный
культ вообще; ибо там, где человек почитает животных и растения, там он  еще
не  человек,  подобный  нам,  там  он  отождествляет  себя  с  животными   и
растениями,  там они для него  частью человеческие, частью сверхчеловеческие
существа. Так, например, в "Зенд-Авесте" собака  подчинена законам наравне с
человеком. "Если собака  укусит  домашнее  животное  или  человека,  то  для
первого раза  ей  отрезают правое  ухо, для второго - левое, для  третьего -
правую ногу, для четвертого -  левую, для пятого - хвост".  Так, троглодиты,
согласно Диодору, называли  быка и  корову, барана  и  овцу отцом и матерью,
потому что они постоянно получали свою ежедневную пищу от них, а не от своих
кровных родителей. Так, индейцы в  Гватемале,  по сообщению Мейнерса, верят,
подобно африканским неграм, что жизнь  каждого человека неразрывно связана с
жизнью определенного животного и что если  братское животное будет убито, то
и человек должен умереть. Так,  и Сакунтала  говорит цветам:  "Я чувствую  к
этим  растениям  любовь  сестры".  Прекрасный  пример отличия  человеческого
существа,  стоящего  на  точке  зрения  восточного  почитания  природы,   от
человеческого  существа,  имеющего  нашу точку  зрения,  дает  нам  анекдот,
рассказанный В. Джонсом,  что, когда  однажды у него  лежал  на столе цветок
лотоса для исследования,  пришел к нему чужеземец из Непала, и как только он
увидал цветок,  он  благоговейно  пал  ниц.  Какая разница  между человеком,
набожно  падающим ниц перед цветком, и человеком, смотрящим на цветок только
с точки зрения ботаники!

        СЕДЬМАЯ ЛЕКЦИЯ.
     Утверждение,   что  человек   в   животных  почитает   самого  себя,  -
утверждение, не опрокидываемое даже тем культом  животных, который  не имеет
под  собой  культурно-исторических,  рациональных оснований,  который  своим
существованием  обязан  лишь  страху  или  даже   особым  случайностям   или
идиосинкразии, ибо где человек почитает какое-либо существо  без  основания,
там он  опредмечивает в нем лишь собственное неразумие  и безумие,  - с этим
утверждением,  говорю  я, мы пришли к самому  важному положению параграфа, к
положению,  что человек почитает богом то, от чего он считает зависимой свою
жизнь  или  в зависимость от  чего  он верит; что именно поэтому  в предмете
почитания сказывается, обнаруживается лишь та цена, которую он придает своей
жизни,  себе вообще,  что, стало  быть, почитание бога зависит от  почитания
человека, Это  положение  есть,  правда,  лишь  предвосхищение,  антиципация
результата и дальнейшего  содержания этих лекций; но так как оно встречается
уже в этом параграфе, так как оно чрезвычайно важно для всего развития моего
взгляда  на  религию,  то  пусть оно  станет предметом рассмотрения  уже  по
данному поводу,  когда  речь идет о культе животных,  который,  поскольку  в
основе  его лежит разумный  смысл, именно  и подтверждает и делает очевидной
истину этого положения.
     Подводя итог изложенному, скажем:  там,  где культ животных возвышается
до  значения культурного  момента,  явления из  истории религий,  достойного
упоминания, - там он имеет человеческую, эгоистическую, основу. Я употребляю
к  ужасу  лицемерных  теологов  и  фантастов-философов  слово  "эгоизм"  для
обозначения основы и сущности религии. Некритические критики, цепляющиеся за
слова, высокомудро высосали поэтому из  моей  философии,  что ее результатом
является эгоизм, и  что именно поэтому я и не проник в сущность  религии. Но
если я слово "эгоизм", - заметьте, - употребляю в значении философского  или
универсального  принципа,  то  понимаю я  под  ним не  эгоизм в обыкновенном
смысле этого слова, как это может усмотреть всякий, хоть немного способный к
критике, из тех сочетаний, из той связи, из того противоположения, в которых
я употребляю слово "эгоизм";
     употребляю  же я его в противоположение к  теологии  или вере в бога, в
понимании которой,  если  эта  вера строга и последовательна, каждая любовь,
раз она не имеет своею целью и предметом бога, даже и любовь к другим людям,
есть  эгоизм; я  понимаю  поэтому  под этим  словом  не  эгоизм человека  по
отношению к человеку,  нравственный эгоизм, не  тот эгоизм, который во всем,
что он делает, даже как будто для других, соблюдает лишь свою выгоду, не тот
эгоизм, который является  характерной чертой филистера и буржуа и составляет
прямую  противоположность  всякому  дерзанию в  мышлении и действии, всякому
воодушевлению, всякой гениальности и любви. Я понимаю под эгоизмом  человека
соответствующее  его природе, а  стало быть, и разуму, -  ибо разум человека
ведь  не  что  иное,  как  сознательная  природа его,  -  его самопризнание,
самоутверждение  по   отношению   ко  всем  неестественным  и  бесчеловечным
требованиям, которые пред®являют к нему теологическое лицемерие, религиозная
и спекулятивная фантастика, политическая грубость и деспотизм. Я понимаю под
эгоизмом  эгоизм необходимый, неизбежный, не моральный,  как я уже сказал, а
метафизический, то  есть эгоизм, основывающийся на существе человека без его
ведома и воли, тот эгоизм, без которого человек не может жить: ибо для того,
чтобы жить,  я должен  постоянно  присваивать  себе то,  что мне полезно,  и
отстранять  то, что мне враждебно и вредно, тот эгоизм,  стало быть, который
коренится  в самом организме, в усвоении усвояемой  материи и в выбрасывании
неусвояемой. Я  понимаю под эгоизмом любовь человека к самому  себе, то есть
любовь  к  человеческому  существу,  ту  любовь,  которая   есть  импульс  к
удовлетворению   и   развитию  всех  тех  влечений   и   наклонностей,   без
удовлетворения и  развития которых человек не  есть  настоящий,  совершенный
человек и не может им быть; я понимаю под эгоизмом любовь индивидуума к себе
подобным индивидуумам, - ибо что я без них, что я без любви к существам, мне
подобным?  -  любовь  индивидуума  к самому себе лишь  постольку,  поскольку
всякая любовь  к предмету, к существу есть косвенно  любовь  к самому  себе,
потому  что  я ведь могу  любить лишь то, что  отвечает  моему идеалу, моему
чувству, моему существу.  Короче говоря, я понимаю под эгоизмом тот инстинкт
самосохранения, в силу которого  человек не  приносит  в жертву себя, своего
разума, своего чувства, своего тела  духовным - если взять  примеры из ближе
всего нам знакомого культа животных - духовным ослам и баранам, политическим
волкам и тиграм, философским сверчкам и совам, тот инстинкт разума,  который
говорит  человеку,  что  глупо,  бессмысленно из религиозного  самоотрицания
давать  вшам, блохам  и клопам высасывать кровь  из тела и разум из  головы,
давать  отравлять себя гадюкам и змеям, поедать себя  - тиграм и волкам; тот
инстинкт  разума,  который,  когда даже человек заблудится  или опустится до
почитания животных, кричит  ему:  почитай  только тех животных, в которых ты
почитаешь самого себя,  животных, которые тебе полезны, тебе нужны; ибо даже
животных,   которых  ты  почитаешь,  не  имея  для  их  почитания  разумного
основания, ты почитаешь ведь только потому, что ты, по крайней мере, веришь,
ты воображаешь, что почитание их не  без пользы для тебя. Впрочем, выражение
"польза" как я уже об®яснял  в моих  комментариях и дополнениях к  "Сущности
религии",  вульгарно,  неподходяще,  противоречит  религиозному  смыслу; ибо
полезна и вещь; но то, что есть бог, предмет религиозного почитания, не есть
вещь,  а  есть существо; полезный же  есть выражение простой потребляемости,
способности быть использованным,  выражение  пассивности;  но  деятельность,
жизнь есть существенное свойство богов, как это уже  верно  отметил Плутарх.
Религиозное понятие  полезности есть  выражение благодетельности; ибо только
благодетельность,  а  не  полезность  внушает  мне  чувства   благодарности,
почитания,  любви, и только эти чувства по своей природе, по своему действию
религиозны. Природа вообще, растения и животные  в особенности почитаются за
их благодетельность - если выражаться языком религиозным или поэтическим, за
их полезность -  если говорить  на  языке  не религиозном,  а  обыденном или
прозаическом,  за их необходимость,  невозможность без  них  существовать  -
выражаясь философски.
     Культ  животных поэтому,  - по крайней мере  там, где он имеет разумный
религиозный смысл, - имеет принцип, общий со всяким культом; или: то, что  в
глазах  людей, сколько-нибудь соображающих,  возвышает  животных до предмета
религиозного почитания, то, что является  основой их почитания, то  же самое
есть  основа  почитания и  каждого  другого предмета;  основа  же  эта  есть
полезность  или  благодетельность.  Боги людей  различаются только сообразно
различию благодеяний, оказываемых богами людям, различаются только сообразно
различию влечений  и  потребностей  человека, удовлетворяемых  ими; предметы
религии   различаются  только   сообразно  различию   способностей  или  сил
человеческого  существа, к которым  они имеют касательство.  Так,  например,
Аполлон  есть врач психических,  моральных болезней,  Асклепий-врач болезней
физических, телесных. Но основа  почитания, принцип  их божественности,  то,
что их делает богами, это -  их  отношение  к человеку,  их  полезность,  их
благодетельность, это - человеческий эгоизм; ибо если я не люблю себя прежде
всего, не  почитаю себя, то как могу я любить и почитать то, что мне полезно
и  благодетельно? Как я  могу  любить  врача, если я  не  люблю  здоровья? -
учителя, если я не хочу удовлетворить  мою жажду знания? Как я могу почитать
свет, если у  меня  нет глаз,  которые ищут света, нуждаются в  свете? Как я
могу превозносить  и восхвалять  творца или источник  моей жизни, если я сам
себя презираю? Как поклоняться и признавать об®ективно высшее существо, если
я не имею в себе суб®ективно высшего существа? Как признавать бога вне себя,
если я сам себе,  правда, на иной манер, - не являюсь  богом? Как  верить во
внешнего бога, не предполагая существования внутреннего, суб®ективного?
     Но что  такое это высшее существо в человеке,  от  которого зависят все
другие высшие  существа, все боги вне его?  Это - понятие, включающее в себя
все  его  человеческие  влечения,  потребности,  наклонности, это  вообще  -
существование, жизнь  человека, ибо  она ведь  охватывает  собой все. Только
потому делает человек богом или божественным существом  то, от  чего зависит
его  жизнь,  что для него его жизнь есть божественное существо, божественное
благо или предмет. Когда человек говорит:
     "жизнь не есть высшее из благ", то он берет жизнь в  узком, подчиненном
смысле, тогда человек стоит на точке зрения несчастия,  разрыва, а отнюдь не
на точке  зрения нормальной  жизни; он, правда,  отвергает тогда,  презирает
жизнь, но презирает  только  потому,  что его  жизни не  хватает свойств или
благ,  существенно принадлежащих  нормальной жизни, потому, что  это уже  не
жизнь.  Так, например,  когда человек лишен  свободы, когда  он  раб  чужого
произвола, то он может, он должен эту жизнь презирать, но только потому, что
она недостаточная, ничтожная  жизнь, жизнь, которой не достает существенного
условия   и  свойства  человеческой  жизни,  самопроизвольного  движения   и
самоопределения. На этом основывается и самоубийство. Самоубийца посягает не
на свою  жизнь; она у него уже отнята. Поэтому он убивает себя; он разрушает
лишь видимость; он  отбрасывает лишь скорлупу, из  которой уже давно, по его
ли вине  или  без  вины  с  его  стороны,  выедено  нутро.  Но  в  здоровом,
закономерном состоянии и если  разуметь  под жизнью  понятие, заключающее  в
себе все блага, имеющие  существенное отношение  к  человеку, жизнь поистине
есть высшее благо, высшая сущность человека.
     Подобно  тому, как я для всех моих главных и основных положений привожу
эмпирические, исторические примеры и подтверждения, ибо я хочу лишь осознать
и  высказать  то, что думают и  говорят другие, люди вообще, так и для этого
утверждения я привожу в моих дополнениях и комментариях к "Сущности религии"
некоторые места  из  Аристотеля,  Плутарха,  Гомера  и  Лютера.  Несколькими
цитатами  я  не  хочу,   разумеется,  доказать  истинности  того  или  иного
изречения,  в  чем  меня  упрекали  смешные некритические  критики.  Я люблю
краткость, в немногих словах я высказываю то, что другие высказывают в целых
фолиантах.  Но, разумеется,  большинство ученых  и философов отличается тем,
что они только тогда убеждаются в вескости довода, когда он преподносится им
в виде фолианта  или,  по  крайней  мере, основательно  толстой  книги.  Эти
несколько цитат  приводятся вместо  множества, они имеют всеобщее  значение,
они могут быть подтверждены тысячью и еще тысячью ученых цитат;
     но все эти тысячи  не скажут больше,  по  крайней мере качественно, чем
эти несколько мест. Что, однако, бесконечно больше ученой цитаты, что  имеет
бесконечно  большее значение, так  это практика, жизнь. И жизнь подтверждает
нам на каждом шагу, который мы делаем, при каждом взгляде, который мы на нее
бросаем, истину  того положения,  что жизнь для людей есть  высшее благо.  И
точно так же она прежде всего подтверждает религию и ее историю; ибо подобно
тому, как  философия  в  конечном  счете есть  не  что иное,  как  искусство
мышления,  так и религия есть  в  конечном  счете не что иное, как искусство
жизни, которое поэтому приносит в наше поле зрения и в наше сознание не  что
иное,  как силы  и  влечения, непосредственно  движущие жизнь  человека. Эта
истина и есть общий, всеохватывающий принцип  всех  религий. Только  потому,
что  жизнь  бессознательно и  непроизвольно  в  силу необходимости  является
человеку  божественным благом  и  существом, человек  сознательно  делает  в
религии богом  то,  от  чего  в действительности или  только  в  воображении
зависит  происхождение  и  сохранение  этого  божественного   блага.  Всякое
удовлетворение влечения,  будь  это  влечение низшего или  высшего  порядка,
физическое  или духовное, практическое или теоретическое,  представляет  для
человека  божественное  наслаждение, и  только поэтому  чтит он предметы или
существа,  от  которых   это  удовлетворение  зависит,  чтит  как  чудесные,
достойные  поклонения,  божественные  существа. Народ, не  имеющий  духовных
влечений, не имеет и духовных богов. Народ, для которого разум, как суб®ект,
то  есть как человеческая сила и  деятельность, не есть нечто  божественное,
никогда и  ни в каком случае  не  сделает предметом  своего почитания, своим
богом порождение разума. Как могу я мудрость сделать богиней в виде Минервы,
если  для меня мудрость уже сама по себе ни есть божественное существо?  Как
могу я вообще обожествлять существо, от которого зависит моя жизнь, если для
меня   жизнь  не  представляет  ничего  божественного?  Только   различие  в
человеческих влечениях,  потребностях,  способностях, только это различие  в
них  и их  размещение по рангам определяет поэтому различие  и размещение по
рангам и среди богов и религий. Масштаб, критерий божества, и именно поэтому
источник  богов,  человек  имеет  у  себя  и  в  себе.  Что  этому  критерию
соответствует, есть бог, что ему противоречит, бога не представляет. Но этот
критерий есть эгоизм в распространительном смысле этого слова.
     Отношение    предмета   к    человеку,   удовлетворение    потребности,
необходимость,  благотворность   -  вот  причины,   почему   человек  делает
какой-либо  предмет  своим  богом.  Абсолютное  существо есть  для человека,
помимо  его собственного  сознания,  сам  человек, так называемые абсолютные
существа, боги - относительные, от человека зависимые существа, они для него
лишь  постольку боги, поскольку они служат  его существу, поскольку они  ему
полезны,  помогают,  соответствуют,  словом-благотворны.  Почему  высмеивали
греки богов  египтян: крокодилов, кошек, ибисов? Потому, что боги египтян не
соответствовали существу, потребностям греков. В чем же заключалась причина,
что для них только греческие боги имели  значение богов? В богах ли самих по
себе? Нет! Она  была в  греках; в богах  -  лишь  косвенно,  лишь постольку,
поскольку  они  были  существами,  соответствующими существу  греков (5). Но
почему христиане отвергали языческих греческих и римских богов? Потому,  что
их религиозный вкус изменился, потому, что языческие боги не давали им того,
чего они хотели.  Почему,  таким образом,  для  них  только их бог есть бог?
Потому,  что  он есть  сущность  их  существа,  им подобен, потому,  что  он
соответствует их потребностям, их желаниям, их представлениям.
     Мы отправлялись  сначала от самых  общих и обычных  явлений  религии  и
отсюда уже перешли к чувству зависимости; но сейчас мы вернулись через и  за
пределы  чувства   зависимости  назад  и   открыли  в   качестве  последнего
суб®ективного основания религии человеческий эгоизм в указанном смысле, хотя
и  эгоизм  в  самом вульгарном  и  обычном  смысле  этого  слова  играет  не
подчиненную  роль  в  религия.  Но  я его оставляю  в стороне.  Спрашивается
тол