и. Все, что для этой цели было безразлично, я
оставлял  в  стороне. Исторические  описания  различных религий  и  народных
мифологий без познания религии можно встретить в бесчисленных книгах. Но так
же, как я писал, так же  я  буду и читать лекции. Цель моих сочинений, как и
моих лекций, это превратить  людей из теологов в антропологов, из теофилов -
в  филантропов,  из  кандидатов  потустороннего  мира  -  в  студентов  мира
здешнего, из  религиозных  и  политических  камердинеров  небесной и  земной
монархии и аристократии - в  свободных  и  исполненных  самосознания граждан
земли.  Моя  цель  поэтому меньше  всего отрицательная,  отрицающая,  она  -
положительная, да и отрицаю я только для того, чтобы затем утверждать;
     я  отрицаю лишь фантастическое, призрачное существо теологии и религии,
чтобы утвердить  действительное  существо человека. Ни  с  одним  словом  не
творили   столько   злоупотреблений  в   новейшее  время,   как   со  словом
отрицательный. Если я в сфере познания,  науки  что-нибудь  отрицаю,  то для
этого я должен привести  основания. Основания же учат,  проливают свет, дают
мне познания; каждое  научное  отрицание  есть положительный  духовный  акт.
Конечно, вывод из  моего учения тот, что бога нет, то есть нет абстрактного,
нечувственного  существа, отличного  от природы и людей  и  вершащего судьбы
мира и человечества по своему собственному благоусмотрению; но это отрицание
есть  лишь  вывод из познания  существа бога, из познания,  что это существо
выражает не что иное, как, с  одной стороны, существо природы, а с другой  -
существо человека.  Правда, это учение можно назвать  атеизмом, ибо ведь все
на  свете, говорят, должно  носить свою  кличку,  но  не  следует  при  этом
забывать,  что  этим  именем  еще  ничего  не  сказано,  как  не  сказано  и
противоположным именем  теизма.  Теос, бог  есть  голое имя,  выражающее все
возможное, и содержание его бывает столь же различно, как различны времена и
люди;  поэтому  все дело  в  том,  что кто  понимает  под именем бога.  Так,
например, в восемнадцатом  веке христианское  правоверие  замыкало  значение
этого  слова в  такие  педантически узкие  границы,  что  даже  Платон  слыл
атеистом, ибо он  не  учил  о  сотворении  мира  из  ничего  и,  стало быть,
недостаточно отделял творца от  его творений. Так и Спиноза в семнадцатом  и
восемнадцатом  веках  почти  единогласно  об®явлен атеистом,  так что,  если
память мне не изменяет, в одном латинском словаре восемнадцатого века атеист
переводится  даже словами assecia Spinozae (последователь  Спинозы);  однако
девятнадцатый век вычеркнул Спинозу из рядов атеистов. Так меняются времена,
а с ними вместе и боги людей.  Как мало сказано словами:  "есть бог", или "я
верую в бога", так же мало сказано и  словами: "бога нет", или "я не верую в
бога".  Все  дело в  том,  каковы  содержание,  основа, дух теизма  и каковы
содержание, основа,  дух атеизма. Я перехожу, однако, к самому предмету,  то
есть, к моему сочинению о  "Сущности  религии",  которое я положил  в основу
этих лекций.

        ЧЕТВЕРТАЯ ЛЕКЦИЯ.
     Первый  параграф в "Сущности религии"  вкратце  гласит: Основу  религии
составляет чувство зависимости человека;  в первоначальном смысле природа  и
есть предмет этого чувства зависимости;  природа есть, таким образом, первый
об®ект  религии.  Содержание  этого параграфа распадается на две части. Одна
часть  об®ясняет суб®ективное  происхождение или основу  религии,  другая  -
характеризует первый, или  первоначальный, об®ект религии. Сначала поговорим
о  первой. Так называемые спекулятивные философы  издевались  над тем, что я
чувство зависимости об®являю источником религии. Слова "чувство зависимости"
находятся  у   них   на   плохом   счету  с   тех  пор,  как  Гегель  против
Шлейермахера,-который, как  известно, об®явил чувство  зависимости сущностью
религии, - пустил  остроту, что  соответственно этому и у собаки должна быть
религия, ибо она чувствует себя зависимой от  своего господина. Впрочем, так
называемые спекулятивные философы - это те философы, которые не свои понятия
сообразуют с вещами,  а,  наоборот,  скорее вещи - с  понятиями.  И  поэтому
совершенно  безразлично,  удовлетворяет  ли  мое   об®яснение  спекулятивных
философов; дело  идет только о том,  отвечает ли оно своему  предмету, своей
сути. А приведенное об®яснение им отвечает.
     Если  мы  рассмотрим  религии так  называемых дикарей,  о  которых  нам
сообщают путешественники,  как равно и  религии культурных  народов, если мы
заглянем в нашу собственную, непосредственно и без  обмана нашему наблюдению
доступную  душу,   то  мы  не  найдем  другого,  соответствующего  и  широко
захватывающего  психологического   об®яснения  религии,  кроме  чувства  или
сознания зависимости. Древние атеисты и даже очень многие как древние, так и
новейшие  теисты об®являли причиной религии страх, который, однако,  ведь не
что иное, как самое распространенное, бросающееся в глаза проявление чувства
зависимости, Общеизвестно  изречение  римского поэта:  Primus in  orbe  deos
fecit timor, то  есть  страх первый сотворил  в мире  богов. У  римлян  даже
слово:  страх, inetus, имеет  значение религии, и,  наоборот, слово  religio
иногда означает  страх, боязнь;  потому dies  religiosus,  религиозный  день
означал у них то же, что несчастливый день, день, которого боятся. Даже наше
немецкое  Ehrfurcht  -  выражение  высочайшего,  религиозного  почитания   -
составлено,  как  показывает  само  слово,  из  Ehre  (почитание)  и  Furcht
(боязнь).
     Об®яснение   религии  из   страха   подтверждается   прежде  всего  тем
наблюдением, что почти все или  во всяком  случае очень  многие  первобытные
народы  делают  предметом своей религии вызывающие страх и ужас явления  или
действия природы. Более примитивные, например народы Африки, Северной Азии и
Америки "боятся, - как это приводит Мейнерс из  описаний путешествий в своей
"Всеобщей критической истории религий",-"рек в тех местах, где они  образуют
опасные водовороты  или пороги.  Когда  они  проезжают  по таким  местам, то
просят о пощаде или прощении или ударяют себя в грудь и бросают разгневанным
божествам  умилостивительные жертвы.  Многие негритянские  царьки, избравшие
море своим фетишем, до такой степени боятся его, что не осмеливаются даже на
него  взглянуть,  не то  что по  нем проехать,  потому что  они  верят,  что
лицезрение  этого  страшного божества убьет их на месте". Так, по  словам В.
Марсдена  в  его  "Естественном и  гражданском  описании  острова  Суматры";
редшанги, живущие глубже в стране, жертвуют морю, когда они его в первый раз
видят, пироги и сладкое печенье и просят его не причинять им  вреда. Правда,
готтентоты, как выражаются  авторы путешествий, теистически настроенные и не
могущие выйти  за  пределы своих религиозных  представлений, верят  в высшее
существо,  но  не  почитают  его;  они, наоборот,  почитают,  "злого  духа",
который,  по  их мнению, является виновником  всех  бед,  их постигающих  на
свете.  Я  должен,  однако,  заметить,  что  известия,  сообщаемые  авторами
путешествий,   по  крайней  мере  авторами  более  ранними,  о   религиозных
представлениях  готтентотов,  как  и вообще  дикарей,  весьма противоречивы.
Также и  в  Индии  имеются  местности,  "где  большая  часть  обитателей  не
отправляет  других религиозных  служб, как только служб злым духам... Каждая
из  этих злых сил имеет свое особое название, и  ей  воздаются  тем  большие
почести,   чем   она   представляется  страшнее   и  могущественнее"  (Штур,
"Религиозные   системы   языческих  народов   Востока").  Точно  так   же  и
американские     племена,    даже     такие,    которые,    по    сообщениям
наблюдателей-теистов,  признают  "высшее существо",  почитают  только  "злых
духов",  или существа, которым они приписывают все худое и злое, все болезни
и горести, которые их  постигают, - почитают, чтобы через  это почитание  их
смягчить,  а  стало  быть,  из страха.  Римляне  в  числе  предметов  своего
религиозного почитания имели  даже  болезни и эпидемии,  лихорадку,  хлебную
ржу,  в честь  которой  они  ежегодно  справляли праздник, детоубийство  под
именем  Орбоны,  несчастье, словом,  предметы, почитание  которых  не имело,
очевидно,  другого  основания,  кроме  страха, как  это  уже  отмечали  сами
древние, например,  Плиний Старший,  и  другой  цели, кроме  как  сделать их
безвредными, что также уже было отмечено древними, например Геллием, который
говорит, что одних богов почитали и чествовали, чтобы  они приносили пользу,
других - примиряли с собой и смягчали, чтобы они  не навредили.  Даже  самый
страх имел в Риме свой храм, также и в Спарте, где, впрочем, по крайней мере
по  свидетельству  Плутарха,  он имел  значение  моральное,  значение страха
постыдных, дурных поступков.
     Об®яснение    религии    из    страха   подтверждается,   далее,    тем
обстоятельством, что даже  у духовно выше стоящих  народов  высшее  божество
есть  олицетворение  явлений  природы,  вызывающих  в  людях высшую  степень
страха, божество грозы, молнии и грома. Есть даже  народы, у которых нет для
бога другого слова, как гром, у  которых, стало быть, религия - не что иное,
как потрясающее впечатление, которое  производит  природа на  человека своим
громом при посредстве  слуха,  органа страха.  Даже у гениальных греков, как
известно,  высший  бог есть  просто громовержец. Точно так  же  и у  древних
германцев,  по крайней мере северогерманцев, равно как и у финнов и латышей,
старейшим и первым, наиболее почитаемым богом был бог Торр (Thorr) или Донар
(Donar), то есть бог грома.  Если английский философ Гоббс выводит разум  из
ушей,  потому что он  отождествляет разум с слышимым словом,  то  можно, и с
гораздо большим  правом  на  основании приведенных  фактов, согласно которым
гром вбил  людям веру  в  бога, признать барабанную перепонку  в ухе  местом
резонанса для  религиозных чувств и ухо маткой, из  которой выходят  боги. В
самом деле, если бы у человека были только глаза и руки, вкус и обоняние, то
он не имел бы религии, потому  что все  эти  чувства  суть органы  критики и
скепсиса.  Единственное  чувство, теряющееся среди  лабиринта уха  в царстве
духов или  призраков  прошедшего  или будущего,  единственное  мистическое и
религиозное чувство  страха, есть  слух, как это уже верно отметили древние,
говоря:
     "свидетель, который видел, стоит более, чем  тысячи свидетелей, которые
слышали",  и "глаза надежнее, чем уши", или "то, что видишь, вернее, чем то,
что слышишь". Поэтому и последняя, наиболее духовная, религия - христианская
- сознательно опирается только на слово, как она говорит: на божие слово, и,
следовательно,  на слух. "Вера, -  говорит Лютер, - возникает  при  слушании
проповеди о господе". "Только слух, - говорит он в другом месте, - требуется
в церкви господа". Отсюда, кстати сказать, ясно, как  поверхностно подходить
к  религии, особенно к ее  первопричинам,  с  пустыми фразами об абсолютном,
сверхчувственном  и  бесконечном, и  делать  так, как будто  бы  человек  не
обладает никакими чувствами, так что они не принимаются в расчет, когда речь
идет о религии. Без  чувств всегда бесчувственно-бессмысленна речь человека.
Однако вернемся от этого вводного замечания к нашему изложению.
     Об®яснение происхождения религии  из страха подтверждается далее и тем,
что даже и  христиане, которые, по  крайней  мере теоретически,  приписывают
религии совершенно сверхчувственное, божественное происхождение и  характер,
настраиваются религиозно главным образом в тех случаях, в те  моменты жизни,
когда  в  человеке  возбуждается  страх. Когда,  например,  его  величество,
царствующий  король Пруссии,  который  нынешними благочестивыми  христианами
зовется  "христианским королем" по преимуществу  и как  таковой  почитается,
когда он созвал об®единенный ландтаг, то распорядился, чтобы во всех церквах
призывалось содействие божественного существа. Каковы,  однако, были  мотивы
этого религиозного  душевного  движения и распоряжения его  величества? Одна
только боязнь, что злые тенденции нового времени могут пагубно  повлиять  на
те планы и соображения, которые имелись в виду при образовании об®единенного
ландтага,    этого    мастерского    произведения    христианско-германского
государственного  искусства. Когда - чтобы взять  другой  пример - несколько
лет тому назад случился неурожай, то во всех христианских церквах искренно и
горячо молили господа бога, чтобы он дал свое благословение; тогда были даже
установлены особые молитвенные и покаянные дни.  Какова же  была причина?  -
Боязнь, голода. Именно поэтому бывает также, что христиане готовы свалить на
неверующих и "безбожников" все напасти, и поэтому же  - впрочем, разумеется,
исключительно из христианской любви и заботливости о  душах - они испытывают
величайшее  злорадство,  когда  с  "безбожниками"  случается  несчастье, ибо
христиане  верят,  что те через  это  обратятся  к  богу, станут верующими и
религиозно  настроенными.  Вообще  христианские  теологи  и  ученые, правда,
порицают,  по  крайней мере  с кафедры ив писаниях, когда  явление, подобное
только что приведенным, рассматривается  как  характерное  для  религиозного
убеждения; но для религии, по крайней мере религии в обычном или,  вернее, в
историческом  смысле этого слова, господствующем в  мире, характерно не  то,
что имеет значение  в книгах, а что имеет значение в жизни. Христиане только
тем отличаются от так называемых язычников или некультурных народов, что они
причины тех явлений,  которые вызывают  их религиозный страх,  возводят не к
отдельным божествам, а к особым свойствам их бога. Они обращаются не к  злым
богам;  но они  обращаются к  своему  богу, когда  он  -  как  они  верят  -
разгневан, или дабы  он  на них  не разгневался  и не наказывал  их  злом  и
несчастием.  Таким  образом,  подобно  тому как  злые  боги  являются  почти
единственными  об®ектами  почитания  у  примитивных народов, подобно  тому и
разгневанный  или злой бог  есть  главнейший предмет  почитания христианских
народов. А, стало быть, и у них главнейшая причина религии есть страх (1). В
подтверждение этого об®яснения я привожу, наконец, еще и  то,  что христиане
или  религиозные  философы  и  теологи  упрекали  Спинозу,  стоиков,  вообще
пантеистов, у которых бог есть не что иное, строго говоря, как только чистая
сущность природы, - что их бог не есть бог, то есть не настоящий религиозный
бог,  ибо  он  не является  предметом  любви  и страха,  а  только предметом
холодного,  бесстрастного  ума.  Поэтому,  если  они  и отвергали об®яснение
возникновения религии из  страха, дававшееся древними атеистами, то косвенно
они  все  же  тем  самым  признавали,  что  страх  есть,  по  крайней  мере,
существенная составная часть религии.
     Тем не  менее страх не есть полное, достаточное основание,  об®ясняющее
религию,  но  не  только  из  одних  тех  соображений,   которые  приводятся
некоторыми,  что страх-де  есть преходящий аффект; потому  что  ведь предмет
страха по  крайней  мере  в представлении остается; ведь специфическая черта
страха есть та,  что он действует и вне  пределов настоящего момента, что он
дрожит  и  перед  возможным будущим злом, но потому,  что вслед  за страхом,
когда  опасность  минуты  прошла, наступает  аффект  противоположный,  и это
чувство, противоположное страху, имеет связь с тем же предметом, в чем можно
убедиться при малейшем  внимании  и  размышлении.  Это чувство есть  чувство
освобождения от опасности, от  страха  и трепета, чувство восторга, радости,
любви, благодарности.  Явления природы, возбуждающие страх и ужас, относятся
большей частью к наиболее благодетельным по своим последствиям. Бог, который
своей  молнией поражает деревья, зверей и людей, тот же  бог освежает своими
дождевыми потоками поля и луга. Откуда зло, оттуда приходит и добро,  откуда
страх, оттуда и радость. Почему бы в своем душевном  настроении человеку  не
об®единить  того,  что само  имеет  в природе одну  и ту  же причину? Только
народы,  живущие  одним  сегодняшним  моментом,  слишком  слабые, тупые  или
легкомысленные, чтобы связывать различные впечатления, имеют поэтому к своей
матери божьей один  лишь страх и предметами своего религиозного почитания  -
одних только злых, страшных богов. Иначе у народа, который из-за впечатлений
от  предмета,  вызывающих  минутный страх  и ужас, не  забывает  его  добрых
благодетельных свойств. Здесь  предмет страха  делается  также  и  предметом
почитания, любви, благодарности. Так, у древних германцев, по крайней мере у
северогерманцев,  бог  Торр, громовержец,  "благодетельный,  добрый боец  за
людей", "покровитель  земледелия,  бог мягкий,  расположенный к  людям"  (В.
Мюллер,  "История и система  древнегерманской религии"), потому что он,  бог
грозы, одновременно и бог оплодотворяющего дождя и солнечного света. Было бы
поэтому  в высшей  степени односторонне, даже  несправедливо по отношению  к
религии, если бы я сделал страх единственной причиной, об®ясняющей  религию.
Я существенно отличаюсь от прежних атеистов, а  также пантеистов,  имевших в
этом  отношении  взгляды,  одинаковые с атеистами,  как например, Спиноза, -
именно тем, что я беру для  об®яснения религии не только отрицательные, но и
положительные   мотивы,  не  только  невежество  и  страх,  но  и   чувства,
противоположные  страху,  -  положительные  чувства радости,  благодарности,
любви и  почитания, что  я утверждаю,  что  обожествляет  как  страх, так  и
любовь, радость, почитание. "Ощущения нужды и опасности, которые преодолены,
-  говорю я в  моих комментариях к "Сущности религии",  -  совсем  иные, чем
ощущения нужды  или опасности,  имеющиеся  в наличности  или  предстоящие. В
одном  случае  я  устанавливаю  свое  отношение  к  предмету,  в  другом   я
устанавливаю отношение предмета во  мне; в одном - я  пою хвалебные песни, в
другом - жалобные; там я благодарю, здесь я прошу. Ощущение нужды практично,
телеологично, чувство  благодарности  поэтично,  эстетично.  Ощущение  нужды
преходяще,  чувство же благодарности длительно; оно завязывает узы  любви  и
дружбы. Ощущение нужды - грубо, чувство благодарности - благородное чувство;
одно почитает свой предмет  лишь  в несчастье,  другое  также и в  счастье".
Здесь мы имеем психологическое об®яснение религии не  только с ее дурной, но
и с ее благородной стороны. Но если я не хочу и не могу назвать ни страх, ни
радость или любовь  единой  об®ясняющей  причиной  религии,  то какое другое
обозначение найду я - характерное, универсальное,  охватывающее обе стороны,
- как не чувство  зависимости? Страх  есть чувство смерти, радость - чувство
жизни.  Страх  есть  чувство  зависимости  от  предмета,  без  которого  или
благодаря  которому  я ничто, предмета, во власти которого  меня уничтожить.
Радость,   любовь,  благодарность  есть  чувство  зависимости  от  предмета,
благодаря  которому я что-то собой  представляю,  который дает  мне чувство,
сознание, что  я  благодаря  ему живу, благодаря ему  существую.  Так  как я
благодаря  природе или  богу живу  и  существую,  то я  люблю его; так как я
благодаря природе  страдаю  и  погибаю, то я  боюсь  и  страшусь  ее. Короче
говоря, кто человеку дает средства или источники жизненного счастья, того он
любит, а  кто  у  него эти  средства берет или  имеет силу их взять, того он
боится. Но и то и другое об®единяется в предмете религии, - то, что является
источником  жизни, в своем отрицании, когда  его у меня нет, - есть источник
смерти.  "Все исходит от бога, - говорится у  Сираха, - счастье и несчастье,
жизнь и смерть, бедность и богатство". "Идолов,  - говорится в книге Баруха,
-  не следует принимать за  богов  или их так называть, ибо  они не могут ни
наказывать,   ни   помогать...  Они  не  могут   царей  ни