проклясть,   ни
благословить".  И  точно так  же Коран  обращается  в 26  суре к  служителям
идолов: "Слышат ли они (идолы) вас, когда вы их призываете? Или могут ли они
вам чем-либо быть полезны или в чем повредить?". Это значит: только то  есть
предмет религиозного почитания, только то есть бог, что может  проклинать  и
благословлять, вредить или оказывать  пользу, убивать и воскрешать, радовать
и ужасать.
     Чувство  зависимости есть  поэтому  единственно  верное,  универсальное
название   и  понятие  для  обозначения   и   об®яснения  психологической  и
суб®ективной  основы  религии.  Правда,  в  действительности  не  существует
чувства  зависимости  как  такового, а  всегда  только  определенные, особые
чувства, - как, например (возьмем примеры из естественной религии),  чувство
голода, нездоровья, страха смерти, печаль  при пасмурной и радость при ясной
погоде, скорбь по затраченным напрасно усилиям, по надеждам,  не сбывшимся в
результате  разрушительных  явлений природы,  - в чем человек чувствует себя
зависимым;  но  задача,  коренящаяся  в  природе  мышления  и речи,  в том и
заключается, чтобы  частные явления  действительности сводить к  таким общим
названиям и понятиям.
     Исправив  и  дополнив  об®яснение  религии  из  страха,  я  должен  еще
упомянуть  о другом психологическом  об®яснении  религии. Греческие философы
говорили,  что  изумление  перед  закономерностью движения  небесных  светил
породило религию, то есть  почитание самих звезд  или существа, управляющего
их  движением.  Однако  ясно  без  дальнейших замечаний, что это  об®яснение
религии  имеет  отношение к небу,  но  не к  земле, к глазу, но не к  другим
чувствам, только к теории, но отнюдь не к практике человека. Конечно, звезды
были причиной и предметом почитания, но совсем не как об®екты теоретических,
астрономических  наблюдений,  а  поскольку  они  рассматривались  как  силы,
властвующие  над   жизнью  человека,  и,  стало  быть,  поскольку  они  были
предметами  человеческих  страха и  надежд.  Как раз  на  примере  звезд  мы
отчетливо  видим,  что  только тогда  существо  или  вещь  являются об®ектом
религии, когда  они  являются предметом, причиной страха смерти или  радости
жизни,  когда  они,  стало  быть,  являются  об®ектом  чувства  зависимости.
Правильно говорится  поэтому в одном французском сочинении, вышедшем в  1768
г.,  "De I'origine  des principes  relig'ieux" ("О происхождении религиозных
принципов"): "Гром и  непогода, бедствия войны, чума и голодовка, эпидемии и
смерть в большей мере убедили человека в существовании  бога, то есть  более
религиозно настроили, более  убедили  в  его зависимости и  конечности,  чем
постоянная гармония природы и все доказательства Кларка и Лейбница". Простой
и  постоянный  порядок  не приковывает  к  себе  внимание  человека.  Только
события, граничащие с чудом,  могут его вновь оживить.  Я никогда не слышал,
чтобы народ говорил: бог наказывает пьяницу, потому что он теряет свой разум
и здоровье. Но как  часто я  слышал, как крестьяне моей деревни  утверждали:
бог  наказывает  пьяниц, потому  что  один пьяный сломал  себе  ногу,  когда
собрался идти домой.

        ПЯТАЯ ЛЕКЦИЯ.
     Историческими  примерами  мы  подкрепили  сведение  религии  к  чувству
зависимости.   Но   это  положение   на  взгляд   здравомыслящего   человека
подкрепляется и само из себя;
     ибо  само собой очевидно,  что  религия  есть лишь признак или свойство
существа, которое  необходимо устанавливает  отношение  к другому  существу,
которое - не бог, то есть не лишенное потребностей, независимое, бесконечное
существо.  Чувство  зависимости  и чувство конечности поэтому едины суть. Но
самое чувствительное,  самое больное  чувство  конечности для  человека есть
чувство или сознание, что он  когда-нибудь  и в самом деле  кончится, что он
умрет.  Если бы  человек не  умирал,  если бы он жил вечно,  если бы,  таким
образом,  не  было  смерти,  то не было бы и религии. Ничего нет,  - говорит
Софокл в "Антигоне", - сильнее человека; он пересекает моря,  буравит землю,
укрощает зверей, защищает себя от жары и дождя, от всего находит средства, -
только  смерти не может избежать. Человек  и смертный, бог и бессмертный - у
древних одно  и то же.  Только  могила человека, -  говорю  я поэтому в моих
пояснениях к "Сущности религии", - есть  место  рождения богов.  Чувственный
знак или пример этой связи  смерти  с  религией мы имеем в том, что  в седой
древности могилы умерших  были одновременно  и храмами богов, что, далее,  у
большинства  народов  служение мертвым,  умершим,  есть  существенная  часть
религии, у некоторых даже единственная, вся религия в целом; но ведь мысль о
моих умерших предшественниках как  раз и есть  то,  что мне, живущему, всего
более  напоминает  о  моей  будущей  смерти. "Никогда,  -  говорит языческий
философ Сенека в своих  письмах, - никогда душевное  настроение смертного не
бывает божественнее  (или, говоря нашим языком, религиознее),  чем  когда он
думает  о своей смертности  и знает,  что человек  для  того и живет,  чтобы
когда-нибудь умереть". И в Ветхом Завете говорится: "Господи, научи же меня,
что меня должен когда-нибудь постигнуть конец и жизнь моя имеет свою цель, и
я должен уйти!", "Научи нас подумать над тем, что мы должны умереть, дабы мы
поумнели", "Подумай о нем: как он  умер, так  и ты должен умереть", "Сегодня
царь, а завтра - мертв". Религиозная  же мысль - и совершенно  независимо от
представления о боге  - есть  мысль  о  смерти,  ибо  здесь  я  сознаю  свою
конечность. Но  если  ясно, что нет религии без смерти,  то ясно также,  что
характерным выражением для основы религии является  чувство зависимости (2);
ибо  что сильнее, резче внушает мне сознание или чувство, что я не от одного
себя завишу, что я не могу так долго жить, как хочу, - как не именно смерть?
Но я должен сейчас же  наперед заметить, что для меня чувство зависимости не
составляет всей  религии, что оно для меня лишь  происхождение, лишь  базис,
лишь  основа  религии; ибо в  религии  человек ищет одновременно  и средства
против того, от  чего он  чувствует  себя зависимым.  Так,  средством против
смерти  является  вера  в бессмертие.  И единственное  религиозное  желание,
единственная молитва, которую  грубый, первобытный человек обращает к своему
божеству, есть молитва качинских татар, обращенная к солнцу:
     "Не убивай меня".
     Я перехожу теперь ко второй части параграфа, к первому об®екту религии.
Мне  не  нужно много  тратить  по  этому поводу слов,  так  как теперь почти
общепризнано,  что  старейшая  или первая  религия  людей  есть естественная
религия,  что даже  позднейшие духовные и  политические  боги  народов, боги
греков и римлян,  были сначала  только существами природы. Так один, хотя он
впоследствии преимущественно  политическое существо, а  именно - бог  войны,
первоначально не что иное, подобно  Зевсу греков, Юпитеру  римлян, как небо,
поэтому солнце называется его глазом. Природа  поэтому была и служит до  сих
пор у первобытных народов  предметом религиозного почитания, совсем  не  как
символ или орудие существа или бога, спрятавшегося за спиною природы,  а как
таковая, как природа.
     Содержание  второго параграфа,  коротко говоря,  есть то, что  религия,
хотя  и присуща существу человека или  враждебна ему, но не религия в смысле
теологии или теизма, подлинной веры в бога, а только религия,  поскольку она
не выражает ничего другого, как чувство  конечности или зависимости человека
от природы.
     Я должен к этому параграфу прежде всего  заметить, что я здесь различаю
между  религией  и теизмом,  верой  в  существо,  отличное  от природы и  от
человека, хотя  в  своей  предыдущей  лекции я сказал,  что предмет  религии
вообще называется богом. И в  самом  деле, теизм,  теология, вера в  бога до
такой степени отождествили себя  с религией,  что  не иметь бога,  не  иметь
теологического существа, не иметь религии - у нас равнозначно. Но здесь речь
идет о  первоначальных  элементах  религии. Именно теизм,  теология  вырвали
человека из связи с миром, изолировали и сделали его высокомерным существом,
"Я", возвышающимся над природой. И  только уже стоя на  этой  точке  зрения,
религия  отождествляет  себя   с  теологией,  с  верой  в  неестественное  и
сверх®естественное  существо,  как  в  истинное и  божеское.  Первоначально,
однако, религия  ничего  другого  не  выражает,  как ощущение  человеком его
связи, его единства с природой и миром.
     В  моей "Сущности христианства"  я высказал,  что  тайны религии  могут
найти  свое разрешение и свое раз®яснение не только в антропологии, но также
и  в  патологии. По этому поводу  чуждые природе теологи и философы пришли в
ужас.  Но что  представляет  собой  естественная религия в ее празднествах и
обычаях, имеющих отношение к важнейшим явлениям природы и их выражающих, как
не эстетическую патологию? Часто также и очень неэстетическую.
     Что другое представляют  собой эти весенние,  летние,  осенние и зимние
празднества, встречаемые  нами  в  древних религиях,  как не воспроизведение
различных впечатлений, которые  оказывают  на  человека  различные явления и
действия  природы? Горе  и печаль  по поводу смерти  человека  или по поводу
убывания  света  и  тепла, радость по  поводу рождения  человека,  по поводу
возвращения света  и тепла после  холодных дней зимы  или  по поводу урожая,
страх  и  ужас  перед  явлениями природы и в  самом  деле страшными  или, по
крайней мере, кажущимися страшными  человеку, как, например, при солнечных и
лунных  затмениях,  -  все  эти  простые,  естественные  ощущения  и аффекты
являются   суб®ективным    содержанием   естественной    религии.    Религия
первоначально   не   представляет   ничего  отдельного,   различающегося  от
человеческого  существа.  Лишь  с течением времени, лишь в  позднейшем своем
развитии являет она собой что-то отдельное, выступает с особыми претензиями.
И только  против  этой  вызывающей,  высокомерной духовной религии,  которая
именно поэтому имеет своим представителем особое официальное сословие, иду я
войной. Я сам - хотя  и атеист - признаю себя открыто  сторонником религии в
указанном  смысле, естественной  религии. Я  ненавижу тот  идеализм, который
вырывает человека из природы;
     я  не  стыжусь моей зависимости  от  природы,  я открыто  признаю,  что
действия природы не только  влияют на мою  поверхность, на мою кожу, на  мое
тело, но и на  мою сердцевину, мою  душу,  что воздух, который я  вдыхаю при
ясной погоде, действует благотворно не только на  мои легкие,  но  и  на мою
голову, что свет солнца просветляет не только мои глаза, но и  мой дух и мое
сердце.  И я не нахожу,  чтобы  эта  зависимость  оказывалась  в  каком-либо
противоречии, как это полагают  христиане, с  моим  существом,  и не надеюсь
потому  ни на какое избавление от  этого противоречия. Я знаю также, что я -
конечное, смертное  существо, что я когда-нибудь не буду существовать.  Но я
полагаю это совершенно естественным, и именно  поэтому я вполне примиряюсь с
этой мыслью.
     Я утверждаю, далее, в своих сочинениях и докажу это в этих лекциях, что
в религии человек  опредмечивает  свое собственное  существо.  Это положение
подтверждают уже вами факты естественной религии. Ибо что другое запечатлели
мы в празднествах естественной религии, -  а в ее празднествах именно и дает
себя  знать  самым  непререкаемым образом  у  древних,  чувственных, простых
народов  сущность их религии, - что другое  запечатлели, как  не  ощущения и
впечатления,  которые   оказывает   на  человека  природа  в  ее   важнейших
проявлениях  и  в  важнейшие периоды  времени?  Французские философы  ничего
другого  не  видели в  религиях  древности,  как  физику  и  астрономию. Это
утверждение верно, если понимать  под ним -  в противоположность философам -
не научную физику или астрономию, а только эстетическую физику и астрономию;
в первоначальных элементах древних религий  мы лишь опредмечивали  ощущения,
впечатления, производимые на человека предметами физики и астрономии, до тех
пор,  пока эти  предметы  не сделались для него  об®ектами  науки. Правда, к
религиозному воззрению на природу  еще у древних народов, а  именно у  касты
жрецов, которой ведь одной у древних народов были доступны наука и ученость,
присоединялись еще и наблюдения, следовательно, элементы науки; но их нельзя
сделать  первичным  текстом  естественной  религии.  Если  я,  впрочем,  мое
воззрение отождествляю с естественной религией, то я прошу  не забывать, что
и естественно-природной религии  уже  присущ элемент, которого я не признаю;
ибо хотя предметом естественно-природной религии является  лишь природа, как
уже  показывает  само  название,  но  все же  человеку,  стоящему  на  своей
первоначальной  точке  зрения,  точке  зрения естественной  религии, природа
является не предметом, не такою,  какова она есть в действительности, а лишь
какою она представляется некультурному и неопытному уму, фантазии, духу, так
что  поэтому  уже  и  здесь  человек  имеет  сверх®естественные  желания,  а
следовательно, и  ставит  природе сверх®  или,  что  то  же,  неестественные
требования. Или иными, более отчетливыми словами:
     уже  и  естественная  религия  не  свободна  от предрассудков,  ибо  от
природы,  то есть  без  образования,  все  люди,  как Берно говорит Спиноза,
подвержены  предрассудкам. И я не хочу  поэтому взвалить на себя подозрение,
будто  если я говорю в защиту  естественной религии, то я поэтому хочу также
говорить и  в защиту религиозного предрассудка.  Я  не признаю  естественной
религии как-либо иначе,  в ином каком-либо об®еме, в ином каком-либо смысле,
чем в  том,  в  котором  я вообще  признаю  религию, также и христианскую; я
признаю  лишь ее  простую  основную  истину.  Но эта  истина только та,  что
человек зависим от природы,  что  он должен с природой жить в  согласии, что
он, даже исходя из своей  высшей, духовной точки зрения, не должен забывать,
что он дитя и член природы, что он должен природу, - и как основу и источник
своего существования, и как основу и источник своего духовного и.  телесного
здоровья,  -  всегда  почитать,  считать  священной,  ибо  только  через  ее
посредство человек  освобождается  от болезненных, взвинченных  требований и
желаний, как,  например, от сверх®естественного желания бессмертия. "Станьте
близки к природе, признайте ее матерью;
     тогда в землю спокойно опуститесь  вы  в некий день". Как я в "Сущности
христианства",  определяя человека целью для  человека,  ни  в малой мере не
хочу обожествлять его, как это мне глупым образом приписывали, обожествлять,
то есть делать богом в смысле теологически-религиозной веры,  которую я ведь
разлагаю  на ее человеческие антитеологические элементы, так же мало хочу  я
обожествлять природу, в  смысле  теологии или пантеизма, когда я полагаю  ее
основой  человеческого  существования, существом, от которого человек должен
себя  сознавать зависимым,  неотделимым. Как  я человеческую  личность  могу
почитать  и  любить,  не  обожествляя  ее,  не  игнорируя  даже ее ошибок  и
недостатков, так же точно могу я признавать  природу существом, без которого
я ничто, и  при  этом  не  забывать,  что  у нее недостает  сердца, разума и
сознания, которые она обретает  только в человеке, и не впадать, стало быть,
при  этом в ошибку  естественной религии  и философского пантеизма, делавших
природу   богом.   Истинная   образованность   и  истинная  задача  человека
заключаются  в том, чтобы брать вещи  и трактовать  их так,  как они есть, и
делать из них не больше, но и не меньше того, что они есть. Естественная  же
религия, пантеизм, делает из природы слишком много, как, наоборот, идеализм,
теизм,  христианство делают из нее слишком  мало, сводя на  нет. Наша задача
состоит  в  том,  чтобы  избежать   крайностей,  превосходных  степеней  или
преувеличений религиозного чувства и рассматривать природу, обращаться с ней
и почитать ее  такою,  какова  она есть, - как  нашу мать. Как нашей  родной
матери оказываем мы должное  ей  уважение,  и как  нам  не  нужно,  чтобы ее
почитать,  забывать о  границах ее  индивидуальности, ее  женского  существа
вообще, как мы в отношении к нашей родной матери не остаемся просто на точке
зрения ребенка, а относимся  к  ней с свободным  взрослым сознанием,  так же
точно  должны  мы  смотреть и на природу  не  глазами религиозных  детей,  а
глазами  взрослого  человека,  исполненного  самосознания.  Древние  народы,
которые от  избытка религиозного аффекта  и смиренного чувства  почитали все
возможное  богом,  которые  почти  на  все  смотрели  религиозными  глазами,
называли  и  родителей  богами,  как это,  например,  значится в одной гноме
Менандра. Но  как  для  нас  родители  не  являются  ничем, потому  что  они
перестали быть для  нас богами, потому что мы  не  наделяем их, как  древние
римляне и персы, правом власти над жизнью и смертью ребенка, следовательно -
привилегией  божества,  так  же  точно и природа, вообще  всякий  предмет не
превращается в ничто, в предмет ничтожный  только потому,  что мы лишили его
божественного ореола. Наоборот,  предмет лишь тогда обретает свое настоящее,
ему присущее достоинство, когда у него отнимают этот священный ореол; потому
что  до  тех  пор,  пока  какая-либо вещь  или существо  является  предметом
религиозного  почитания, до  тех пор оно  рядится в чужие перья,  а именно в
павлиньи перья человеческой фантазии.
     Содержание третьего  параграфа заключается  в том, что бытие и существо
человека, поскольку  он определенный человек, находится также  в зависимости
только  от определенной природы,  от  природы его  страны, и  поэтому он  по
необходимости и  с полным правом  делает  природу своего отечества предметом
своей религии.
     К этому параграфу я не имею  ничего другого добавить,  кроме  того, что
если неудивительно, что люди почитают природу вообще, то чему же удивляться,
зачем  сожалеть  или  смеяться  над  тем,  что  они  религиозно  почитают  в
особенности  ту природу, в  которой  они  живут и действуют,  которой  одной
только   они   обязаны   своим   своеобразным,   индивидуальным   существом,
следовательно - природу своего отечества. Если  по  этому поводу их порицать
или  высмеивать, то  надо вообще  высмеять и  отвергнуть  религию;  ибо если
чувство зависимости есть  основа религии, предметом же  чувства  зависимости
является  природа как  существо,  от которого  зависит жизнь,  существование
человека, то совершенно естественно также, что  не  природа вообще  или  как
таковая,  а природа данной страны составляет предмет религиозного почитания,
ибо  только данной стране обязан я своей жизнью, своим существом. Я ведь сам
не  человек вообще, а данный,  определенный, особенный  человек.  Так,  я  -
человек,  говорящий и думающий  по-немецки,  -  ведь  в действительности  не
существует языка вообще, а  только  тот или иной  язык. И эта определенность
характера  моего существа, моей  жизни  неотделимо зависит от данной  почвы,
данного климата;  особенно же  это относится  к древним народам, так что нет
ничего  смешного в том, что они религиозно почитали свои горы,  свои,  реки,
своих животных. Это тем менее  удивительно, что древним, примитивным народам
по недостатку  опыта и  образования их страна представлялась всей землей или
по меньшей мере  центром земли. Наконец, это тем менее удивительно у древних
народов, живших замкнуто, когда даже у  народов современных, цивилизованных,
живущих  среди  грандиозного  мирового оборота,  патриотизм  все  еще играет
религиозную роль. Ведь даже французы имеют  поговорку: "Господь бог - добрый
француз",  и даже в  наши  дни не стыдятся немцы, которые поистине  не имеют
основания,  по  крайней  мере  в политическом отношении, быть гордыми  своим
отечеством, - говорить о неме