угого существа, кроме человеческого
(суб®ективного); человеческое  существо для  нее - и  притом более,  чем все
боги - есть абсолютное,  единственное существо, которое имеет  бытие; тем не
менее, однако,  к своему  величайшему изумлению, она наталкивается  в  самом
человеке на Не-я; она делает  поэтому нечеловеческое существо в  человеке, в
свою очередь, человеческим, Не-я превращает в Я, которое так же  имеет  руки
(вообще орудия или силы для произвольной деятельности), как и человек, с тою
лишь  разницей,  что  божественные руки делают то,  чего  человеческие  руки
делать не могут. Нам следует, таким образом,  отметить две  черты в религии.
Одна, это  -  то  смирение,  с которым  человек  признает, что  все,  чем он
является и что он имеет, он имеет не  от себя; даже свою собственную жизнь и
свое тело  он имеет в аренде, но не в собственности и поэтому в любой момент
может быть их лишен, - кто поручится, что я не потеряю свой рассудок? - что,
стало  быть, он не имеет ни малейшего основания для чванства  и высокомерия.
Понятие  Я,  то есть того  вообще,  что  человек  себе  приписывает,  весьма
неопределенно и относительно, и в той мере, в какой он расширяет это понятие
или его  суживает, суживается или расширяется и понятие или  представление о
божественной  деятельности.  Человек  может,  -  правда,  часто  из  простой
религиозной  галантности  и лести  по отношению к  богам,  - зайти даже  так
далеко, что он станет во всем себе отказывать; потому что то обстоятельство,
что я  ощущаю, что я сознателен, что  я есмь  Я, это, ведь, в  конце концов,
тоже результат  предпосылок,  находящихся  вне  Я,  дело природы или бога. В
самом деле:  чем больше  человек уходит в  себя,  тем  больше видит  он, как
исчезает различие  между  природой и человеком, или Я, тем более познает он,
что  он  есть  сознательное   бессознательное  или  одно   из   сознательных
бессознательных,  что он  есть  Не-я,  являющееся как  Я,  или одно из  них.
Поэтому  человек  есть самое глубокое и самое глубокомысленное  существо. Но
человек не понимает  и  не выносит своей собственной глубины  и  раскалывает
поэтому  спое существо на Я без Не-я, которое он  называет богом, и Не-я без
Я, которое он называет природой.
     "Муж,  -  говорит Софокл  в  Аяксе-биченосце,  -  даже если он  и имеет
могучее тело, должен постоянно думать о  том и бояться того,  что  он  и  от
малейшего  несчастного случая может  погибнуть". "Мы, люди,  не что  иное, -
говорит  он там же, -  как легкие  тени, лишенные существа. Если ты  об этом
подумаешь, то никогда  не произнесешь  дерзкого слова против богов и никогда
не будешь кичиться тем, что сильнее или богаче других, ибо один единственный
день может отнять  у тебя все, что ты имеешь". Когда Аякс покинул отчий дом,
то отец сказал ему:  "Мой сын, стремись к  победе, но пусть победой бог тебя
дарит". Аякс, однако,  дал на это  глупый и дерзкий ответ: "Отец! при помощи
богов и слабый врага осилит: я же и без них стяжать надеюсь доблести венец".
Эта речь храброго Аякса была,  без сомнения, не только не  религиозна, но  и
необдуманна, потому что и у самого храброго, и  у самого сильного мужа может
за   ночь  парализовать  руку  простой  ревматический  припадок  или  вообще
какой-нибудь  несчастный случай. Таким  образом, если  Аякс и не хотел иметь
никакого дела  с богами, то  все же ему бы  следовало включить в  свою  речь
скромное  "если"   и  сказать:  "если  со  мной  не  случится  какого-нибудь
несчастья,  я одержу  победу".  Религиозность есть поэтому не  что иное, как
добродетель  скромности,  добродетель   умеренности,  в  смысле   греческого
благоразумия;  бог   любит,  говорит  Софокл,  благоразумных,  то  есть   ту
добродетель, благодаря которой  человек не переступает границ своей природы,
не превосходит в своих мыслях и требованиях меру и возможности человеческого
существа,  не притязает  на то,  что несвойственно человеку, ту добродетель,
благодаря которой он отказывается от гордого звания творца, а  произведения,
созидаемые им, даже произведения кузнечного и ткацкого ремесел, не зачисляет
себе в заслугу, потому что способности  к данному искусству  и приемы его он
имеет от природы, а не от себя. Будь религиозен! значит:
     подумай, что ты такое: - человек, смертный!  Не так называемое сознание
бога, а  сознание  человека  есть  первоначально  или  само по себе сущность
религии (в ее  неизменном, положительном смысле) - сознание или чувство, что
я человек, но не причина человека, что я живу, но не являюсь причиною жизни,
что я вижу, но не являюсь  причиною зрения. Хотеть упразднить религию в этом
смысле  было  бы  так  же  бессмысленно,  как  бессмысленно  было  бы хотеть
сделаться  художником, не имея таланта, а обладая только волей и  старанием.
Начинать какую-нибудь работу без таланта и, стало быть, без призвания значит
начинать  ее  без бога; начинать  же  ее,  имея  талант,  значит начинать  с
успехом,  значит  начинать  ее  с  богом.  "В нас, - говорит Овидий  в своих
Фастах, - живет некий бог, мы воспламеняемся,  когда он  нас возбуждает". Но
что такое этот бог  поэта? Олицетворенное поэтическое искусство, поэтический
талант,  опредмеченный  в  виде  божественного  существа.  "Все  попытки,  -
превосходно  говорит  Гете,  -  ввести  какое-нибудь  иностранное новшество,
потребность в котором  не коренится в глубинах самой нации, неразумны, и все
такого  рода надуманные  революции не  имеют успеха, ибо они не  имеют бога,
который  воздерживается  от  подобного  рода  негодных  поступков.  Но  если
существует  в народе действительная  потребность в большой реформе, то народ
имеет бога  на своей  стороне, и реформа удается". Это значит:  что творится
без надобности,  а стало быть, без  права, ибо право  нужды  есть  первичное
право, то  творится без  бога.  Где  нет необходимости  в революции, там  не
достает  у  революции и  настоящего побуждения, таланта,  головы,  и  она по
необходимости должна потерпеть крушение. Предприятие без бога, или,  что  то
же,  без успеха,  есть  предприятие  безголовое  и бесполезное. Другая черта
религии, которую следует  отметить  и  которую  мы  уже  отметили,  есть  то
высокомерие,  с  которым  человек, преисполненный лишь сознания собственного
значения,  все превращает  в  себе подобное,  очеловечивает  и таким образом
делает  также  отличную   от   человека  сущность   его  личным   существом,
следовательно, существом, которое  является предметом молитв, благодарений и
почитания. Религия  благодаря  тому,  что  она  делает  произвольное  чем-то
непроизвольным,  силы  и произведения  природы  -  дарами  и  благодеяниями,
обязывающими  человека  благодарностью  и  почитанием  по   отношению  к  их
творцам-богам,  -  религия  поэтому   имеет   за  собой  видимость  глубокой
гуманности   и  культуры,  между  тем  как  противоположная  точка   зрения,
рассматривающая и  принимающая  блага жизни как  непроизвольные произведения
природы, имеет против себя видимость бесчувственности и грубости. Уже Сенека
говорит  в своем сочинении о благодеяниях: "Ты  говоришь: все эти блага идут
от  природы. Но разве ты не сознаешь, говоря это, что ты употребляешь другое
название для бога? Ибо что другое природа, как не бог? Стало быть, ты ничего
не  говоришь,  неблагодарнейший  из смертных, когда  говоришь, что  ничем не
обязан  богу, а лишь  природе, ибо  нет  ни природы  без бога,  ни бога  без
природы, но оба они - одно и то же". Однако мы не должны дать себя ослеплять
этим  религиозным  ореолом  святости,  но  признать,  что  влечение человека
выводить  все  действия природы из одной  личной причины, добрые - из доброй
воли  или доброго существа, злые -  из злой  воли или злого  существа, имеет
свое основание  в грубейшем  эгоизме, что  лишь из  этого влечения произошли
религиозные  человеческие  жертвоприношения   и  другие  ужасы  человеческой
истории; ибо то же влечение, которое для блага, им получаемого, нуждается  в
личном  существе  для  благодарности  и любви,  нуждается и  для зла,  с ним
приключающегося, для того, чтобы  ненавидеть  и уничтожать,  также в  личном
существе, будь  то  еврей  или еретик, волшебник или  ведьма. Один  и тот же
огонь вздымался к небу в знак благодарности за блага природы и сжигал в виде
наказания  за  зло  природы  еретиков,  волшебников  и ведьм.  Если  поэтому
признаком  образования  и  гуманности является благодарение господа  бога за
благодетельный  дождь,  то  таким  же  признаком  образования  и  гуманности
является и навязывание в качестве вины дьяволу и  его товарищам вредоносного
града.  Там,  где  все  доброе  исходит  от  божественной  доброты,  там  по
необходимости все  злое исходит  от дьявольской злобы. Одно  не отделимо  от
другого. Но совершенно ведь очевидно, что  приписывание человеком злой  воли
действиям природы,  противоречащим его эгоизму, свидетельствует о величайшей
неразвитости.  Нам не нужно для того, чтобы в этом убедиться,  восходить  до
Ксеркса, который, согласно Геродоту, наказал 300 ударами кнутом  Геллеспонт,
в  досаде на то,  что через море нет моста; не нужно  переселяться на остров
Мадагаскар,  где умерщвляют детей,  которые  во  время  беременности и родов
причиняют своим матерям тягость и боли, будто бы  из-за того, что они злы, -
мы ведь и  сами видим, как наши  некультурные,  невежественные правительства
приписывают  все им  неприятные, исторически необходимые явления в  развитии
человечества злой  воле отдельных лиц, как некультурный человек лишь  потому
дурно обращается со своим скотом,  со своими детьми, со своими больными, что
он рассматривает ошибки или особенности природы, как действия преднамеренной
закоснелости, как  и  вообще чернь со злорадством приписывает  воле человека
то, что от него не  зависит, что он имеет от природы.  Стало  быть, таким же
признаком некультурности, грубости,  эгоизма, предубежденности  является то,
что  человек  противоположные,  благодетельные  явления природы  приписывает
доброй  или божественной  воле. Различение: "я  -  не  ты, ты - не я" - есть
основное условие, основной  принцип всякого образования,  всякой гуманности.
Тот же, кто  приписывает действия природы воле, тот не различает между собой
и природой,  между своим и ее  существом,  тот поэтому и не относится  к ней
так,   как   должен  относиться.   Истинное  отношение   к  предмету  должно
соответствовать  его  отличию  от меня,  от  моего существа;  это отношение,
правда, не есть религиозное,  но и не  up религиозное,  как это представляет
себе обыкновенная и ученая толпа, которая знает лишь противоположность между
верой и неверием, религией и нерелигиозностью, но не знает третьего, высшего
над ними обоими. Будь так добра, милая земля, - говорит религиозный человек,
-  и  дай мне  хорошую  жатву.  "Хочет  земля  или не хочет, она должна  мне
принести  плоды",  -  говорит  нерелигиозный  человек,  Полифем;  земля  мне
принесет,  -   говорит   настоящий,   чуждый  как   религиозности,   так   и
нерелигиозности, человек, - если я ей дам то, что подобает ее существу;  она
ни не хочет дать, ни не должна дать - дать вынужденно, против  своей  воли -
она просто только  даст, если  я с своей стороны исполню  все  условия,  при
которых она может что-либо дать или, вернее, произвести; ибо природа не дает
мне ничего, я должен все, - что, по крайней мере, не  имеет  непосредственно
ко  мне  отношения, -  сам  себе присвоить, и  притом  самым  насильственным
образом.  Мы  между  собою, в силу  разумных  и  эгоистических  соображений,
запрещаем убийство  и  воровство,  но  по  отношению к другим  существам, по
отношению к природе, мы все убийцы и воры. Кто дает мне право на зайца? Лиса
и коршун  имеют такой же голод и такое же право  существовать, как  и я. Кто
дает мне  право  на  грушу?  Она столько же  принадлежит муравью,  гусенице,
птице, четвероногому. Итак, кому же она собственно принадлежит? Тому, кто ее
берет. И за то, что я живу лишь убийством и кражей, я должен еще благодарить
богов? Как глупо! Я обязан по отношению  к богам благодарностью  лишь  в том
случае, если они мне докажут, что я им и в самом деле обязан своей жизнью, и
это они мне докажут лишь тогда, когда жареные  голуби прямо  с неба прилетят
мне в рот. Я говорю:
     жареные?  О!  Это  слишком  мало,  я  должен  сказать:  разжеванные   и
переваренные,  ибо  для  богов и  их  даров не  приличествуют  длительные  и
неэстетичные операции разжевывания и переваривания.  Как может  бог, который
создает мир в один миг из  ничего,  тратить так много времени и  стараний на
то,  чтобы образовать немного пищевой кашицы! И при этом мы опять убеждаемся
в  том, что божество состоит,  так  сказать,  из двух составных  частей,  из
которых одна  принадлежит фантазии  человека,  другая-  природе.  Молись!  -
говорит  одна  часть,  то есть бог, отличный от природы; работай!  - говорит
другая часть, то есть бог, не отличающийся от природы, а  лишь выражающий ее
существо;  ибо  природа -  рабочая пчела, боги же - трутни. Как же могу я от
трутней заимствовать пример и заповедь трудолюбия? Кто выводит природу и мир
из бога,  тот  утверждает,  что  голод происходит от  сытости,  нужда  -  от
избытка,   богатство   мыслей  -  от   их   легковесности,   работа   -   от
ничегонеделания, тот хочет  из  амброзии спечь себе черный хлеб,  из нектара
богов сварить себе пиво.
     Природа  есть  первичный бог,  первичный  предмет  религии; но она  для
религии является предметом не  как природа, а как человеческое существо, как
существо,  порожденное  душевными  настроениями,  фантазией,  мыслью.  Тайна
религии есть тождественность суб®ективного и об®ективного", то есть единство
человеческого   и   природного  существа,   но  при  этом  отличающегося  от
действительного существа  природы и человечества.  Разнообразны те  способы,
которыми человек очеловечивает существо природы и,  наоборот, - так  как оба
явления неотделимы друг от друга,  - опредмечивает, отчуждает свое существо;
мы,    однако,    ограничиваемся   лишь    двумя    -    метафизической    и
практически-поэтической -  формами  монотеизма. Последняя  особенно отличает
Ветхий  завет и Коран. Бог Корана  есть также,  как и  бог Ветхого  завета -
природа  или  мир,  действительное   живое  существо,   в  противоположность
искусственному,  мертвому,  деланному  существу идола,  не кусок мира, кусок
природы, как, например, камень, которому  поклонялись арабы  до Магомета, но
вся  нераздельная  великая природа.  Магомет, - рассказывает Джелаледдин,  -
послал одного ревностного магометанина обратить в ислам одного  неверующего.
"Каков твой бог? -  спросил  его  неверующий.  - Он из  золота,  серебра или
меди?" Молния поразила безбожника, и он упал  мертвым.  Это - весьма грубый,
но убедительный урок, как различаются  живой и искусственный боги. "Скажи, -
говорится,  например, в Коране, в 10-й  суре, - кто  снабжает вас небесной и
земной едой? Или кто имеет власть над слухом и зрением? Кто производит жизнь
из  смерти  или  смерть  из  жизни? Кто  господин  всех  вещей?  Конечно, вы
ответите: бог.  Так скажите,  разве  вы не  хотите  его бояться?" "Бог  дает
прорасти, - говорится в 6-й суре, - семени и финиковой косточке...
     Он вызывает утреннюю зарю и дает ночь для отдыха, и солнце и луну - для
исчисления времени. Это устройство идет  от всемогущего и всемудрого. Это он
посылает  воду  с  неба, благодаря ей мы имеем  семена  всех предметов и всю
зелень,  и  хлеб,  растущий рядами, и  пальмовые  деревья,  с ветвей которых
свешиваются  финики, и  сады с  виноградом, оливками и гранатами всех родов.
Посмотрите на их плоды, когда они подрастут и созреют. Воистину, здесь много
знамений для верующих людей". "Это бог,  - говорится в  13-й суре,  - поднял
небеса на  высоту,  без того, чтобы подпирать их видимыми столбами... Это он
же раздвинул землю  на большое  пространство  и  установил на ней неизменные
горы и создал реки и каждый вид плода разделил на  два  пола. Он делает так,
что  ночь  покрывает  день...  И  он же  вам  показывает молнию, которую  вы
созерцаете в страхе  и надежде, и напитывает тучи дождем. Гром возвещает ему
хвалу,  и ангелы  превозносят  его с  трепетом. Он  посылает  свои  молнии и
уничтожает,  кого  хочет, и все-таки  люди  спорят  о  нем,  о  всемогущем".
Отличительные  признаки  или  проявления истинного бога,  бога-подлинника, в
противоположность  богу-копии,  то  есть  идолу,  суть  проявления  природы.
Изображение идола не может произвести  ни живых существ, ни  вкусных плодов,
ни плодоносящего дождя, ни  устрашающей  грозы. Это может  лишь бог, который
является богом от природы, а не сделан богом  лишь людьми, и который поэтому
имеет не  только видимость, но и сущность живого,  действительного существа.
Бог  же,  чьи проявления  и отличительные  признаки суть проявления природы,
есть не что иное, как природа, однако, как уже говорилось, не кусок природы,
который имеется здесь, но не имеется там, который существует сегодня, но  не
существует завтра и именно  поэтому представляется и увековечивается в  виде
изображения, а совокупность природы. "Когда темнота ночи, - говорится в  6-й
суре,- его (Авраама) прикрыла своей тенью,  он увидел  звезду  и сказал: это
мой господин. Но когда она закатилась, то он сказал: я не люблю заходящих. И
когда он увидел восходящим месяц, то он  сказал: воистину, это мой господин.
Но  когда и месяц зашел,  то сказал он: если мой господин мной не руководит,
то я  таков же, как и  этот блуждающий  народ. Но  когда  он  увидел  солнце
восходящим,  то  он сказал:  вот это мой  бог,  ибо это величайшее существо.
Когда  же  и  солнце закатилось, то сказал  он: о, народ  мой, я  больше  не
участвую  в вашем идолослужении, я обращаю лицо свое к тому, кто создал небо
и землю". Быть всегда и везде, быть вездесущим, - вот отличительный  признак
истинного бога, но ведь и природа существует везде. Где нет природы, там нет
и меня, а там, где я,  там есть и природа. "Куда уйти мне" от тебя, природа?
И "куда бежать" от  твоего существа? "Взойду ли на небо, и там природа. Лягу
ли в преисподнюю, - глядь,  и там природа". Где жизнь, там и природа, и, где
нет жизни, там тоже  природа; все полно природой; как же хочешь ты бежать от
нее? Но бог в Коране, как и в Ветхом завете, есть природа и в то же время не
природа, отрицание ее, а потому суб®ективное, то есть личное, - как человек,
знающее  и  мыслящее, как  человек,  желающее  и  действующее,  -  существо.
Проявления  природы, составляющие предмет  религии,  являются одновременно и
проявлениями человеческого невежества  и  воображения;  сущность или причина
этих проявлений природы  является  одновременно  и  сущностью  человеческого
невежества или воображения. Человек отделен от природы пропастью невежества;
он не знает,  как  растет трава,  как  формируется ребенок  в  чреве матери,
каково происхождение дождя, молнии или грома.  "Обозрел ли ты, - говорится в
книге Иова, - широту земли? Скажи,  если знаешь все это. Видел ли ты, откуда
берется град? Кто отец дождя? Знаешь ли  ты законы  неба?"  Действия природы
поэтому в  качестве  явлений,  -  ни  причины,  ни  материи, ни естественных
условий которых человек не  знает, - являются  для  него действиями силы, не
имеющей   вообще   границ   и  не  обусловленной,  для  которой  нет  ничего
невозможного, которая произвела даже мир из ничего, потому что она  и по сей
час еще производит действия природы из ничего  -  этой  бездны человеческого
невежества.  Бездонно человеческое  невежество,  и безгранична  человеческая
сила воображения;  сила природы, лишенная, по невежеству, своего основания и
благодаря фантазии - своих границ, есть божественное всемогущество. Действия
природы как творения божественного всемогущества не отличаются уже  более от
сверх®естественных действий; от чудес, от предметов веры;  это та  же  сила,
которая производит ес