бровями  -  от  капающего  со лба пота,
глазными костями - против поранении, а веком он может  быть совсем прикрыт".
Но почему не защищен глаз от  пагубных последствий удара кулаком, брошенного
камня  или  других  влияний, разрушающих глаз или по крайней мере нарушающих
силу  зрения? Потому  что  существо, образующее глаз,  не есть  всемогущее и
всезнающее существо,  не есть  бог. Если бы глаз сотворило  всевидящее око и
всесильная рука, то и глаз был  бы защищен против всех возможных опасностей.
Но существо, образовавшее глаз, не подумало при образовании  его о брошенном
камне, об  ударе кулака и о бесчисленных Других разрушительных воздействиях,
потому что природа вообще не думает, а следовательно, и не знает  наперед об
опасностях, могущих постигнуть какой-либо орган или существо, как это  знает
бог.  Каждое  существо,  каждый  орган  защищен  лишь   против  определенных
опасностей,  против   определенных   воздействий,  и  эта   защита  едина  с
определенными  свойствами   этого   существа,  этого  органа,  едина  с  его
существованием, так что без  этой защиты  он  и существовать не мог  бы. Раз
что-нибудь  должно  существовать,  то  оно  должно  иметь  и  средства   для
существования, раз что-нибудь должно жить и хочет жить, то оно должно быть и
в состоянии отстоять свою  жизнь, защитить ее, стало быть, против враждебных
нападений. Жизнь  есть  борьба, война; непосредственно вместе  с жизнью дано
одновременно и оружие как средство ее сохранения.
     Глупо  поэтому нарочито выдвигать оружие, средства защиты  и  делать их
доказательством  существования   провидения.   Если  жизнь  необходима,   то
необходимо и средство  сохранения  жизни. Раз есть  война, то есть и оружие:
нет войны  без оружия. Стало быть,  если  хотят удивляться средствам  защиты
органа,  защиты животного, то следует удивляться существованию этого органа,
этого  животного.  Все  эти  средства защиты  по своей  природе ограничены и
составляют нечто единое  со свойствами данного органа,  данного существа; но
именно в силу своего единства с природой существа, с природой органа, они не
являются  доказательствами   наличия  намеренно  или  произвольно  творящего
существа, и именно в силу своей ограниченности не  являются доказательствами
существования всемогущего  и всезнающего бога,  ибо бог  защищает  существо,
защищает  орган  против  всех,  какие только  возможны,  опасностей.  Каждое
существо возникло при условиях, заключавших  в себе не больше того, что было
достаточно для создания данного существа, каждое существо стремится посильно
отстоять  себя,  сохранить  себя,  сколько   это  только  возможно,  сколько
позволяет  ему  его  ограниченная  природа; каждое  существо имеет  инстинкт
самосохранения. Из этого инстинкта самосохранения,  который, однако, един  с
индивидуальной природой  органа  или существа, но отнюдь не от всемогущего и
всезнающего существа происходят оружия, средства защиты животных и органов.
     Наконец, я  должен еще упомянуть  об одном возражении,  которое  делают
теисты против прежних  атеистов,  или натуралистов,  производивших  людей  и
животных  из природы без участия бога, производивших, впрочем,  способом, не
являвшимся,  разумеется, достаточно научным.  Если  природа  некогда создала
животных и людей, первично произведя их на свет без уже имеющихся животных и
людей,  то почему этого не  случается больше  теперь? Я отвечаю: потому  что
всему в  природе есть  свое время, потому что природа может лишь то, к  чему
даны необходимые условия; если поэтому теперь уже больше не происходит того,
что  происходило некогда,  то  были  тогда  такие  условия,  которые  теперь
отсутствуют.  Но, может  быть,  когда-нибудь  наступит время, когда  природа
сделает опять то же самое, когда старые  породы  животных и люди  исчезнут и
новые  люди,  новые  породы   возникнут.  Вопрос,  почему  этого  больше  не
происходит теперь, представляется мне таким же, как если бы спросили, почему
дерево дает плоды только осенью, а цветы - весной, разве не могло бы оно без
перерыва  цвести и  давать плоды? Или почему  данное животное лишь  в данное
время находится в периоде течки, разве не могло бы оно постоянно вожделеть и
беременеть?  Только индивидуальность, только,  так  сказать, неповторяемость
есть соль земли,  соль природы; только индивидуальность есть оплодотворяющее
и творческое начало; только  совершенно индивидуальные условия или отношения
на земле, революции  земли,  которые  в том виде,  как  они были,  больше не
повторились, создали  органические существа, по крайней  мере те, которые со
времени последней геологической эпохи на земле существуют, и в том виде, как
они  существуют. И человек, или дух человеческий, не  всегда, не  во  всякое
время  создает  оригинальные вещи; нет!  всегда  бывает  только определенная
эпоха  в  жизни  человека,  счастливейшая,  наиболее  благоприятная,  бывают
события  в  жизни,  жизненные моменты, жизненные  условия,  которые позже не
встретятся, не  повторятся,  по  крайней  мере  в своей  первичной свежести,
только  в   эти   моменты  человек  создает  оригинальные  произведения;   в
большинстве  же  других моментов он только повторяется,  он  только умножает
свои оригинальные создания путем ординарного, обычного их воспроизведения.
     Этим замечанием я заканчиваю главу о  природе.  Я этим  выполнил первую
часть  своей  задачи. Эта задача  заключалась  в  том,  чтобы доказать,  что
человек должен вести  свое происхождение не от неба, а от земли, не от бога,
а от природы, что человек должен начинать свою жизнь и свое  мышление вместе
с природой, что природа не есть действие отличного от нее существа, но - как
говорят  философы -  есть  причина  себя  самой,  что  она не  творение,  не
существо, сделанное  или созданное из  ничего, а  существо  самостоятельное,
об®яснимое  лишь  из себя  и  производимое  лишь  из себя, что происхождение
органических существ,  происхождение Земли, происхождение  даже Солнца, если
мы его мыслим себе происшедшим, всегда было  естественным процессом, что мы,
чтобы  наглядно  представить  себе их происхождение и сделать  его понятным,
должны   исходить   не  от  человека,  художника,  ремесленника,  мыслителя,
строящего мир  из своих  мыслей,  а от природы, как древние народы, которые,
следуя  своему  верному  природному  инстинкту  -  по  крайней мере в  своем
религиозном и философском учении о происхождении мира - сделали естественный
процесс, процесс  рождения, прообразом и творческим принципом мира, что  как
растения произошли  от ростка,  животное  от животного, человек от человека,
так  и  все  в  природе  от   естественного  существа,  ему  подобного,  ему
родственного  по  своему веществу и существу, короче говоря, что  природа не
может быть  произведена от  духа, не  может быть об®яснена  из бога, ибо все
свойства  бога,  поскольку  они  не  очевидно  человеческие,  сами  взяты  и
произведены от природы.
     Но как  ни  очевидно само  собой,  что чувственное,  телесное  существо
природы не может быть выведено из духовного, то есть абстрактного, существа,
- есть все же в нас нечто, что делает для нас это выведение правдоподобным и
заставляет  казаться  естественным, даже необходимым, нечто,  что противится
тому, чтобы  естественное,  чувственное, телесное существо мыслить себе  как
первое, изначальное, как существо, через которое нельзя перейти;
     есть  в нас нечто,  из чего  вышла вера, представление о том,  что мир,
природа, есть продукт духа, что она  даже  произошла  из ничего.  Но  я  это
возражение уже  устранил  и раз®яснил, показав, что  человек из чувственного
выводит общее и это общее затем предпосылает чувственному как основание.
     Поэтому  способность  человека  к  абстракции  и  с ней связанная  сила
воображения  (потому  что  только  силой  своего воображения  делает человек
самостоятельными  абстрактные, общие понятия, мыслит  себе их  как существа,
как  идеи)  побуждают  его  выйти  за  пределы  чувственного  и  производить
телесный, чувственный мир от нечувственного, абстрактного существа. Но глупо
эту суб®ективную, человеческую необходимость  делать об®ективной потому, что
человек, когда он возвысился однажды от чувственного к сверхчувственному, то
есть  к  мыслимому, абстрактному, общему,  -  затем  от общего, абстрактного
спускается  к  конкретному  и это  конкретное  выводит  из общего, глупо, не
замечая этого, выводить это конкретное из общего. Что это ошибочно, явствует
уже  из  того, что для того, чтобы телесное,  материальное иметь возможность
вывести   из   духа,   приходится  прибегать  к   пустому,   фантастическому
представлению о сотворении из  ничего. Но если я говорю, что мир сотворен из
ничего,  то я этим ничего  не  говорю; это  ничто есть пустая отговорка, при
помощи  которой  я уклоняюсь от  вопроса:  откуда  же взял  дух  недуховные,
материальные, телесные вещества для мира? Это ничто, хотя  оно было  некогда
таким же священным пунктом веры, как и существование бога, есть не что иное,
как одно из бесчисленных  теологических, или поповских, ухищрений и  уловок,
которыми в течение веков обманывали людей. Сказать, как  Яков Беме и Гегель,
вместо: бог  создал мир из ничего,- он  создал  его из себя как из  духовной
материи,  - значит  лишь  уклониться  от  этого "ничего".  Как я уже  раньше
показал, я таким образом не подвинусь ни на один шаг вперед, ибо как вывести
из  духовной материи,  из  бога  вообще  материю  действительную? Сколько бы
поэтому ни измышляли теологических и спекулятивных ухищрений и уловок, чтобы
иметь возможность произвести мир  от  бога, но одно остается в силе: то, что
делает мир миром, чувственное - чувственным, материю - материей, есть нечто,
что  теологически  и философски  не  может  быть  откуда-нибудь  выведено  и
об®яснено,  нечто непроизводное, имеющее просто свое бытие, нечто, что можно
брать  лишь как  таковое, понимаемое  лишь из себя и  через посредство себя.
Этим я заканчиваю первую часть своей задачи.
     Я  перехожу  теперь ко второй, и  последней, части моей задачи, которая
заключается в том, чтобы доказать, что  бог  отличный от природы есть не что
иное,  как  собственное существо  человека, точно так же, как в первой части
мне надлежало показать, что  отличный от человека бог  есть не что иное, как
природа или существо природы. Или:
     в  первой  части мне нужно  было  доказать,  что  существо естественной
религии есть природа, что в природе и  естественной религии  ничто другое не
раскрывается и не обнаруживается, как природа; теперь мне надлежит доказать,
что  в религии  духа  ничто  другое  не  выражается и не  раскрывается,  как
существо человеческого духа. Я уже  в своих первых лекциях об®яснял, что я в
этих лекциях  не  касаюсь  второстепенных  различий в  религии, что  я свожу
религию  всего   лишь  к  двум  разновидностям  или  противоположностям,   к
естественной религии и к религии человеческой, или духовной, - к язычеству и
христианству. Я перехожу  теперь  поэтому от сущности  естественной религии,
или  язычества, к сущности христианства. Но прежде, чем переходить к  самому
христианству,   необходимо,   по  крайней   мере  вкратце,  охарактеризовать
переходные  ступени, те побуждения, которые отвлекают  человека  от природы,
возвращают его назад к самому себе, заставляют  его искать свое  спасение не
вне себя, а  в  себе; при этом, однако, необходимо подробно  коснуться и тех
моментов,  которые одинаково  относятся и  к религии духа,  и к естественной
религии,  следовательно, к  религии  вообще,  и  которые имеют  чрезвычайную
важность для понимания сущности религии; эти моменты, однако, соответственно
той последовательности, которой человек вынужден следовать как в речи, так и
в мышлении, могут  быть лишь теперь разобраны, по крайней мере, полностью. О
переходе от  естественной религии к теизму в собственном  смысле  слова, или
монотеизму, говорят в "Сущности религии" параграфы 26-41.
     Природа есть первый предмет религии, но природа там, где она религиозно
почитается,  является  для  человека  предметом не как  природа,  какой  она
является  нам,  а как  человекоподобное или, вернее, человеческое  существо.
Человек, стоя  на точке зрения  естественной религии, молится солнцу, потому
что  он  видит, как  все от него  зависит, как  ни  одно растение,  ни  одно
животное,  ни один человек не может  без него существовать, но  он все же не
почитал бы его религиозно, не молился бы  ему,  если бы не  представлял себе
солнце в виде существа, которое по собственной  воле,  как человек, движется
по небу,  если  бы не представлял  себе действия солнца в  виде добровольных
даров,  которые оно исключительно по  доброте своей  посылает земле. Если бы
человек рассматривал природу такой, какова она есть, глазами, которыми мы ее
рассматриваем, то отпало бы всякое побудительное  основание для религиозного
почитания. Ведь чувство, влекущее человека к почитанию какого-либо предмета,
предполагает заранее,  что предмет к этому почитанию  не нечувствителен, что
он, стало быть,  имеет чувство,  что он имеет  сердце  и притом человеческое
сердце,  чувствительное к человеческим обстоятельствам. Так, греки  во время
персидской войны молились ветрам, принося  им жертвы, но только потому,  что
они смотрели  на  них,  как на соратников,  как на союзников против  персов.
Афиняне особенно почитали Борея, северный ветер, и просили его о содействии,
но они и рассматривали его, как рассказывает Геродот, как им дружественное и
даже родственное существо, ибо он имел своей женой дочь их царя  Эрехтея. Но
что  же превращает естественный предмет в  человеческое существо?  Фантазия,
сила  воображения. Это она представляет нам существо иным,  чем  оно  есть в
действительности;  это  она  заставляет  природу  являться  человеку  в  том
чарующем  и   заколдовывающем  глаз,   ослепляющем   свете,   для   которого
человеческий  язык придумал выражение: божественность,  божество,  бог:  это
она,  стало быть,  создала  богов людей.  Я уже говорил,  что  слово  "бог",
"божество" есть  первоначально  только  общее имя, а не имя собственное, что
слово "бог" первоначально  означало не суб®ект,  а  определение, то есть  не
существо, а качество, подходящее или прилагаемое к каждому предмету, который
представляется  человеку в свете  фантазии  божественным  существом, который
производит  на  человека,  так  сказать,  божественное  впечатление.  Всякий
предмет  может  поэтому  сделаться   богом,   или,  что  то   же,  предметом
религиозного  почитания. Я  говорю,  что одно  и  то  же:  бог  или  предмет
религиозного  почитания;  ибо  нет  другого   отличительного   признака  для
божества, как религиозное почитание: бог есть то, что религиозно почитается.
Но  религиозно почитается  предмет только в том случае, если и поскольку  он
является существом, предметом фантазии или силы воображения.

        ДВАДЦАТАЯ ЛЕКЦИЯ.
     Всякий  предмет  не  только  может  почитаться,  но  и  на  самом  деле
почитается человеком за бога, или-что то же,  - религиозно  почитается.  Эта
точка зрения есть так называемый фетишизм, когда  человек без всякой критики
и различения делает своими богами всевозможные предметы и вещи, будут ли они
искусственными или  естественными произведениями природы или  человека. Так,
например, негры  в Сиерра-Леоне  избирают  себе своими богами  рога, раковые
клешни, гвозди, булыжники, раковины улиток, головы птиц,  корни; носят их на
шее в мешочке, убранном бусами и другими украшениями (Бастгольм, в указанном
месте).  "Таитяне  поклонялись  флагам  и  вымпелам   европейских  кораблей,
мадагаскарцы считали за богов  математические  инструменты, остяки оказывали
религиозное почитание нюренбергским часам, имевшим фигуру медведя" (Майнерс,
в  указанном месте). Но почему  люди  делали своими  богами раковины улиток,
раковые клешни,  флаги и вымпела? Тому причиной фантазия,  сила воображения,
которая тем  могущественнее, чем более велико невежество человека. Дикари не
знают,  что   такое  часы,  флаг,  математический  инструмент;  они  поэтому
воображают,  что  эти  предметы  представляют  собой  что-то  иное, чем  они
являются  в действительности;  они делают  из них  фантастическое  существо,
фетиша, бога. Теоретическая причина,  или источник,  религии  и ее предмета,
бога, есть поэтому фантазия, сила воображения.
     Христиане обозначают теоретическую  способность к религии словом  вера.
Религиозный и  верующий для них  - одно и  то же; одно и то же  - неверие  и
отрицание  бога, или  нерелигиозность.  Но  если  мы  ближе  исследуем,  что
обозначает   это  слово,  то  окажется,  что  оно  не  что  иное,  как  сила
воображения.  Вера, говорит  Лютер, величайший авторитет  в  данной области,
величайший  герой  веры  среди немцев, как  его  называли, немецкий  апостол
Павел, "вера", говорит он, например, в своем толковании первой книги Моисея,
"поистине всемогуща... Для верующего все  возможно. Ибо вера делает так, что
ничто становится чем-то, и из предметов, как бы они ни были  невозможны, она
делает  возможное".  Но  это  всемогущество  веры  есть  лишь  всемогущество
фантазии, силы воображения. Символами  христианской веры - по  крайней мере,
согласно  вере Лютера  - являются крещение  и причастие.  Вещество,  материя
крещения есть вода, материя причастия вино и хлеб, но  для веры естественная
вода крещения есть духовная вода, как говорит Лютер,  хлеб есть тело, вино -
кровь господа, то есть это сила воображения превращает вино в  кровь, хлеб в
тело. Вера  верит в чудеса,  можно  даже сказать, что вера и вера  в  чудеса
едины; вера не связывает себя законами природы; вера свободна, неограничена;
она полагает  все возможным. "Разве  для господа что-нибудь  невозможно?" Но
эта не связанная никакими законами природы сила веры,  или сила бога, именно
и  есть  сила  воображения,  для  которой  нет   ничего  невозможного.  Вера
устремляет свой взор на невидимое; "вера относится не к тому, что видимо,  -
говорится в Библии, - а к тому, что невидимо".  Но и сила воображения  имеет
дело не с тем, что  видимо, а с тем, что  невидимо.  Сила воображения  имеет
дело только с предметами и  существами, которых уже более нет, или  еще нет,
или которых, по крайней мере, нет налицо. "Вера, - говорит Лютер в указанном
толковании, - непосредственно тяготеет к тому, что  еще есть сплошное ничто,
и  ждет,  чтобы оно стало  всем".  "Вера, -  говорит он в другом  месте, уже
отмеченном  в  моем "Лютере",  -  имеет  дело,  собственно говоря,  только с
будущим, а не  с настоящим".  Поэтому  верующий  не падает  духом, если  ему
сейчас  плохо;  он  надеется  на  лучшее  будущее. Но  главный предмет  силы
воображения  есть  именно будущее. Прошлое, хотя и  является также предметом
фантазии, не занимает нас, не интересует нас так, как будущее; ибо оно лежит
позади нас; оно неизменно;  оно прошло. Чего же нам о нем  много заботиться?
Но другое дело  - будущее,  которое  нам  еще предстоит.  И, конечно, в этом
отношении Лютер совершенно прав, когда  он порицает неверие в будущее, когда
он  порицает  человека за  то,  что  тот  отчаивается,  не находя  выхода  в
настоящий момент, ибо  сегодняшний  день  не  есть  день  светопреставления;
настоящее  не  есть  конец истории. Все еще может  сложиться по-иному, чем в
настоящее время,  как бы ни был печален  взгляд на настоящее.  В особенности
это относится к  социальным и политическим делам,  к делам, которые касаются
человечества  в  его  целом;  ибо  отдельного человека  постигает,  конечно,
несчастье,  когда  надежда  на  улучшение  или на  перемену исчезает,  когда
"отчаяние является обязанностью".
     Бог,  говорят  христиане,  не есть  предмет  чувственности; его  нельзя
видеть, нельзя  чувствовать; но он не является также,  говорят,  по  крайней
мере, правоверные христиане,  и предметом разума; ибо разум опирается только
на чувст