аключают  никакого договора,  если они не  побуждаются  к этому  своими
снами. Самое ценное, что у них  есть,  то, что они, не задумываясь, защищали
бы  ценой  жизни,  они  отдают,  доверившись  сну.  Камчадалки  отдаются без
сопротивления  тому,  кто уверит  их в  том, что  во сне обладал  ими.  Один
ирокезец видел сон, что ему отрезали руку, и он ее себе отрезал; другой, что
он  убил  своего  друга, и  он  его убил" (Б. Констан, указанное сочинение).
Может ли власть воображения быть  доведена до высшей степени, чем здесь, где
виденная  во  сне потеря  руки  делается основой  и  законом  действительной
потери;  где виденное во сне воображаемое убийство  друга делается основой и
законом действительного  убийства, где,  стало быть, простому сну приносят в
жертву свое тело, свои руки, своего друга? (20) Как  для дикарей в настоящее
время, так  и для древних народов  сон имел значение божественного существа,
откровения,  явления бога. Даже христиане  отчасти и  теперь  считают сны за
божественные  внушения. Но то, в чем бог являет  свое откровение,  в чем  он
себя  проявляет,  есть  не что иное, как его существо.  Поэтому бог, который
являет свое откровение во время сна, есть не что иное,  как существо сна. Но
что же  такое существо сна? Не ограниченная законами  разума и  чувственного
воззрения,  необузданная сила  воображения или фантазия. Следует ли из того,
что  христиане давали себя преследовать за предметы своей веры, приносили им
в   жертву   свое   имущество   и   кровь,   следует  ли   их  истинность  и
действительность? Нисколько. Так же мало, как  из того,  что ирокез в  угоду
своему сну отсечет себе руку, следует, что он эту руку действительно потерял
во  сне; также  мало вообще  истинность  снов вытекает из того, что человек,
который дает  над собой власть снам, приносит  им в  жертву истину разумного
чувственного воззрения.
     Я привел сны, лишь как чувственные очевидные примеры религиозной власти
воображения над  человеком.  Но  я  утверждал  также,  что  сила воображения
религии не  есть  свободная сила художника, но  что она  имеет  практическую
эгоистическую цель,  или  что  сила воображения религии  имеет  свои корни в
чувстве  зависимости,  что  религиозная  сила  воображения  держится главным
образом за  предметы, возбуждающие  в человеке  чувство зависимости. Чувство
зависимости  человека  не  стоит,  однако, в  связи  с определенными  только
предметами.  Как сердце находится постоянно в движении,  непрерывно  бьется,
так же точно никогда в человеке, а именно в человеке, над  которым властвует
сила  воображения, не  замирает чувство зависимости,  ибо  при  каждом шаге,
который он делает, его может постигнуть  беда,  каждый предмет, как бы он ни
был незначителен,  может угрожать  ему  смертью.  Это  чувство  страха,  эта
неизвестность,  эта  всегда сопровождающая  человека боязнь  несчастий  есть
корень религиозной силы воображения; и так как религиозный человек все беды,
его  постигающие,  приписывает  злым  существам  или  духам, то страх  перед
привидениями и духами есть сущность религиозной силы воображения, по крайней
мере  у  необразованных  людей  и  народов.  Чего  человек  боится,  чего он
пугается, то сейчас же фантазия  превращает  в злое существо, или, наоборот,
что  ему  фантазия  рисует  как  злое,  того  он боится и  стремится поэтому
расположить  к  себе при  помощи религиозных  средств или  обезвредить. Так,
например,  у чиккитов  в Парагвае, как это  значится  в  "Истории  Парагвая"
Шарлевуа, "не найдено явственного следа религии, однако они боялись демонов,
которые,  как  они  говорили,  имели  обыкновение  являться  им в  ужасающих
образах.  Свои празднества  и  пирушки они начинали с  того,  что  призывали
демонов  не мешать их веселью". Таитяне верят в  то,  что если кто  ударится
ногою  о камень  и ему  станет  больно, то это сделал один из Эатуа  или сам
Эатуа, то есть бог, так что про  них, как это значится в третьем и последнем
путешествии Кука, "можно буквально сказать,  что  они  при своей религиозной
системе ступают всегда по заколдованной почве". Так и ашантии в Африке, если
они  ночью  в  темноте оступятся  о камень,  верят, что злой дух спрятался в
камне,  чтобы  им  причинить  боль  ("Ausland",  1849,  май).  Так  фантазия
превращает камень, о который человек по своей неосмотрительности споткнулся,
в дух или в бога! Но как легко повторно спотыкается человек! На  каждом шагу
может  приключиться с ним  это несчастье. Поэтому  человек,  находящийся  во
власти своего чувства и воображения, постоянно видит  себя  окруженным злыми
духами!  Так, у  североамериканских индейцев достаточно, чтобы у кого-нибудь
заболели зубы или голова, чтобы это сейчас же означало, что "духи недовольны
и  хотят, чтобы  с ними  примирились" (Хеккевельдер, "Известия  об  истории,
обычаях и нравах индейских племен"). Особенно выделяются своим страхом перед
духами и  привидениями  народы  Северной  Азии,  исповедующие так называемое
шаманство,  религию,  которая  состоит не в чем  ином, как "в  боязни духов,
изгнании духов  и  заклинании  духов";  они  живут в  непрестанной борьбе "с
враждебными духами, которые  бродят по пустыне  и  по далеким снежным полям"
(Штур,  "Религиозная  система   языческих  народов  Востока").  Но  не  одно
шаманство, как это  также говорит  Штур,  имеет  свои  корни в  этой  вере в
привидения, но более или менее  религии всех народов. Особенно  замечательно
то, что рассказывают о североамериканских дикарях. "Как ни храбр, горд и как
ни  чувствует свою независимость  североамериканский  индеец,  все  же страх
перед колдовством и волшебством  делает его одним из самых пугливых и робких
созданий", -  говорит Хеккевельдер.  "Невероятно,  - продолжает он  далее, -
какое влияние оказывает на настроение вера индейцев в колдовство. Они уже не
те  люди в  тот  момент,  когда  их  воображение  охвачено  мыслью,  что они
заколдованы. Их фантазия тогда находится  постоянно в действии,  рисуя самые
страшные и подавляющие  образы". Страх  перед колдовством есть  не что иное,
как страх  перед тем, что может быть причинено  несчастье злым существом так
называемым  сверх®естественным,  колдовским образом.  И  это  суеверие,  это
воображение так сильно у  индейцев,  что  они часто под  влиянием  "простого
воображения,  что им  причинен  вред, что  они околдованы, и  на самом  деле
умирают" (21). Точно так же, как  и Хеккевельдер,  высказывается и Вольней о
североамериканских дикарях в своем описании Северной Америки:  "Страх  перед
злыми  духами   есть   одно  из   самых   распространенных   и   мучительных
представлений; их  самые бесстрашные воины в  этом пункте подобны женщинам и
детям; сон, какое-нибудь  ночное видение  в  кустах,  неприятный крик пугают
их". Точно так  же, как у  названных народов, мы находим и  у христиан самые
преувеличенные представления о бедах и смертельных опасностях и описания ими
опасностей,   которые  преследуют  человека  на  всех  путях  и  которые  их
религиозная фантазия представляет им как действия враждебного человеку злого
существа или  духа,  дьявола, Действия,  которые  могут  быть устранены лишь
противодействием доброго, к человеку благосклонною и всемогущего бога.
     Боги,  следовательно,  -  создания  фантазии,   но  создания  фантазии,
находящиеся в  самой тесной связи с  чувством  зависимости,  с  человеческой
нуждой, с  человеческим эгоизмом, создания  фантазии,  которые в то же время
являются  существами,   созданными  чувством,   существами   или  созданиями
аффектов, в  особенности  страха и надежды.  Человек требует от богов, как я
уже это говорил при описании религиозного поклонения изображениям, чтобы они
ему помогали, если он их представляет себе добрыми существами, чтобы они ему
не вредили, по крайней  мере  не мешали  его планам и радостям,  если он  их
представляет себе  злыми.  Религия  поэтому есть не только дело воображения,
фантазии,  не  только  дело  чувства, но также  и  дело желания,  стремления
человека  и  его  потребности устранять неприятные чувства  и создавать себе
приятные, получать  то,  чего  у  него нет, но что ему  хотелось бы иметь, а
удалять то, что он имеет, но чего иметь он не хотел бы, как, например данную
беду  или данный недостаток, - короче говоря, она есть выражение  стремления
человека освободиться от бед, которые у него есть, или которых он опасается,
и  получить то  добро, которое он желает, которое ему  рисует его фантазия,-
она есть выражение так называемого стремления к счастью.

        ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ ЛЕКЦИЯ.
     Человек  верит в богов не только потому, что  у  него есть  фантазия  и
чувство,  но также и потому,  что у него есть стремление быть счастливым. Он
верит  в блаженное существо  не только потому, что он  имеет представление о
блаженстве,  но и потому, что  он  сам  хочет  быть блаженным;  он  верит  в
совершенное существо  потому, что он сам хочет быть  совершенным; он верит в
бессмертное существо потому, что он сам не желает умереть. То, чем он сам не
является, но чем он  хотел бы быть, это  он  представляет себе  имеющимся  в
своих богах; боги - это желания людей, которые мыслятся как осуществленные в
действительности, которые  превращены в  действительные  существа;  бог есть
стремление человека к счастью, нашедшее свое удовлетворение в фантазии. Если
бы  человек не имел желаний, то он, несмотря на  фантазию и чувство, не имел
бы ни религии, ни богов. И сколь различны желания, столь же различны и боги,
а желания  столь же различны, сколь различны сами  люди. Кто предметом своих
желаний не имеет  мудрости и рассудительности,  кто не хочет  быть  мудрым и
рассудительным,  тот не имеет и богини мудрости предметом  своей религии. Мы
должны  по  этому  случаю  опять  восстановить  в своей памяти то,  что было
сказано в первых  лекциях, а именно,  что  для того чтобы понять религию, мы
должны  при  ее  об®яснении  избегать   всяких  односторонних,  ограниченных
оснований или не уделять  этим  основаниям иного места в  религии,  чем  то,
которое  они  занимают  в  ней в действительности.  Поскольку боги  являются
силами  и  притом   первоначально  силами   природы,  которые   человеческое
воображение переделало  в  человекоподобные существа, человек  падает  перед
ними  ниц; он  чувствует  перед  ними свое ничтожество;  они  - предметы его
чувств ничтожества,  страха,  почтения, изумления,  удивления, страшные  или
чудесные,   величественные   существа,  производящие  на  человека  все   то
впечатление,  которое   вообще  на  него  производит  существо  или   образ,
наделенный  волшебными силами  фантазии; поскольку же  они силы, исполняющие
желания людей, дающие человеку то, чего он хочет и в чем он нуждается, они -
предметы  человеческого эгоизма.  Короче говоря,  религия имеет по  существу
одну практическую цель и основание; стремление, из которого исходит религия,
ее последнее  основание  есть  стремление  к счастью, и если это  стремление
представляет собой нечто эгоистичное, то, стало быть, - эгоизм. Кто этого не
замечает или это оспаривает, тот  слеп, ибо история религии подтверждает это
на  каждой своей странице, она  подтверждает это и на  низших,  и на  высших
стадиях религии. Пусть вспомнят  при этом те  свидетельства, которые в одной
из прежних лекций я приводил из христианских, греческих и римских писателей.
Этот пункт практически и  теоретически самый важный, ибо если доказано,  что
бог обязан  своим существованием лишь  стремлению человека к счастью, но что
религия  удовлетворяет это  стремление  лишь в воображении,  то  необходимым
следствием  этого  является  то,  что  человек  ищет   удовлетворения  этого
стремления иным способом, чем религия, другими,  не религиозными средствами.
Вот еще несколько подтверждающих примеров.
     Тогда как  прежде моя задача  заключалась  в  том, чтобы доказать,  что
любовь  к себе есть последнее основание  религии, - теперь моя задача  более
определенная: доказать, что религия имеет своей целью человеческое  счастье,
что человек почитает богов и молится им только для того, чтобы они исполнили
его  желания,  чтобы он  стал через них  счастлив. "Просите,  -  говорится в
Библии, - и дано будет вам; ибо всякий просящий получает. Есть ли между вами
такой человек, который, когда сын его попросит  у  него хлеба,  подал бы ему
камень? Итак, если вы, будучи  злы, умеете даяния благие давать детям вашим,
тем  более  отец  ваш  небесный  дает  блага  просящим у  него".  "Если  бы,
следовательно,  кто-либо мог,  - говорит  Лютер в  своем собрании  церковных
проповедей,  -  взять у самого бога  мужество, дабы возыметь по  отношению к
нему дерзание  и сказать ему от всего сердца: ты -  мой дорогой отец, - чего
бы  он только  не  мог попросить?  и в  чем  бы бог ему  мог  отказать?  его
собственное  сердце скажет, что должно быть так, как он просит". Бог,  таким
образом,   представляется   в    виде   существа,    исполняющего   желания,
выслушивающего  просьбы. Молятся для того, чтобы получить  добро, чтобы быть
избавленным "от опасностей,  от нужды и  от всякого  рода  невзгод". Но  чем
больше нужда, опасность,  страх,  тем  сильнее  дает себя  знать и  инстинкт
самосохранения, тем живее желание быть спасенным, тем  горячее молитва. Так,
индейцы,  как  рассказывает в качестве очевидца Хеккевельдер  в  не раз  уже
упоминавшемся  сочинении, обращаются  при  приближении бури или  непогоды  к
Манитто воздуха (то есть  к богу воздуха,  к воздуху, представленному в виде
личного существа), чтобы  он отвратил от них  все опасности; так чиппевеи на
озерах  Канады  молятся Манитто  вод,  чтобы  он предупредил слишком большое
нарастание  волн,  пока они  совершают  переправу по  воде.  Так  и  римляне
приносили жертвы бурям и морским волнам всякий раз, когда они отправлялись в
море, Вулкану,  богу огня, когда у них случался  пожар, или чтобы пожара  не
было.  Когда  ленапы  отправляются  на  войну,  то  они,  по   свидетельству
Хеккевельдера,  предварительно  молятся  и  поют  следующие  строфы: "О,  я,
бедный, выступающий в поход против врага! И не знаю я, вернусь ли я обратно,
чтобы порадоваться об®ятьям моих детей и жены. О, бедное создание, чья жизнь
не  от  него зависит,  которое  не  имеет  власти над своим  телом, которое,
однако,  все же пытается  исполнить свой  долг  во имя  благополучия  своего
народа! О, ты, великий  дух, там, наверху, имей сострадание к моим детям и к
моей жене! Предохрани, так чтобы им не пришлось  по мне горевать! Дай успеха
этому моему предприятию, чтобы  я, мог  убить  моего врага и  принести знаки
победы домой,  моей дорогой семье  и моим  друзьям, так, чтобы мы друг Другу
порадовались. Имей сострадание ко мне  и сохрани мою жизнь, и я принесу тебе
жертву". В этой трогательной, простой молитве перед нами собраны воедино все
указанные моменты религии.
     Человек не имеет власти над успехом своего предприятия. Между  желанием
и  его осуществлением,  между целью и ее  исполнением лежит  целая  пропасть
всяких трудностей и возможностей, способных не дать этой цели осуществиться.
Как бы ни  был  превосходен мой план сражения,  всякие  как природные, так и
человеческие  происшествия  -  ливень,  поломка  ноги,  случайно запоздавшее
прибытие  вспомогательного  корпуса  и  другие подобные  случайности - могут
погубить  мой план. Человек поэтому заполняет своей  фантазией эту  пропасть
между целью и ее выполнением,  между желанием и действительностью, заполняет
при  посредстве  существа,  от  чьей  воли  он  мыслит  зависимыми  все  эти
обстоятельства  и  чье благорасположение  ему  стоит  лишь  вымолить,  чтобы
уверенно  представить себе счастливый исход  предприятия,  исполнение  своих
желаний (22).  Человек  не  располагает своей жизнью,  по крайней  мере,  не
располагает безусловно;
     какая-нибудь внешняя или внутренняя  причина, будь то разрыв  малейшего
сосуда в  моей  голове, может внезапно  положить конец  моей  жизни,  может,
вопреки моему сознанию и воле, заставить меня расстаться с женой и детьми, с
друзьями и родственниками. А между тем  человек  хочет жить; жизнь ведь есть
совокупность всех благ! Человек превращает непроизвольно поэтому - в силу ли
своего инстинкта самосохранения, или по  причине любви своей к  жизни  - это
желание в существо, которое может  его исполнить, в существо, имеющее глаза,
как и человек, чтобы видеть его слезы, и уши, как человек, чтобы слышать его
жалобы; ибо природа  этого желания не  может выполнить; природа, какова  она
есть в  действительности- не личное существо, у  нее нет сердца, она слепа и
глуха к желаниям и жалобам людей.
     В  чем может мне помочь море, если я его представляю  себе как  простое
скопление  водяных   масс,  короче  говоря,  как  то,  чем  оно  является  в
действительности, когда море для  нас  - просто предмет? Я  могу лишь в  том
случае молить море, чтобы оно меня не поглотило, если я его представляю себе
в  виде  личности,  от  чьей  воли  зависит  движение моря,  чью  волю,  чье
настроение я  поэтому могу склонить в свою  пользу жертвами  и почтительными
подношениями, если, стало быть, я  его представляю себе в виде бога. Поэтому
отнюдь не только ограниченность  человека, в силу которой он мыслит себе все
на  свой образец, отнюдь  не его незнание  только, незнакомство с  тем,  что
такое  природа,  отнюдь не  одна  лишь  его  сила воображения,  которая  все
олицетворяет; но также и  душа,  любовь к  себе,  человеческий  эгоизм,  или
стремление к счастью,  являются  причиной  того,  что он  действия и явления
природы производит  от  желающих, духовных, индивидуальных человечески живых
существ, все равно, принимает  ли  он существующими,  когда  верит во  много
богов, многие  личные  причины, или, при  вере в  единого бога,  только одну
природную  причину, действующую сообразно своей воле  и сознанию. Ибо только
тем, что  человек  делает  природу  зависимой  от  бога, он  делает  природу
зависимой  от него самого, он себе природу подчиняет. "Может быть искуплена,
-  говорится  в Овидиевых "Фастах", - молния  Юпитера, может  быть управляем
гнев жестокого". Если какой-нибудь предмет  природы, например море, является
богом, если от его воли зависят столь  опасные для человека бури  и волнения
моря,  и воля  морского бога при этом определяется в  пользу почитающих  его
людей их молитвами и  жертвами,  - "дары побеждают даже богов",  - то, стало
быть,  косвенно,  то есть посредственно, движение моря  зависит от человека;
человек  господствует над  природой через бога  или посредством  бога.  Так,
некогда  одна  весталка, ложно  обвиненная в  смертоубийстве, взяла  в  руки
решето и обратилась к Весте со словами:
     "Веста!  если я  тебе  постоянно служила  непорочными руками, то сделай
так, чтобы я этим решетом могла зачерпнуть воду из Тибра и принести к тебе в
храм", -  и сама  природа  послушалась,  -  как выражается Валерий Максим, -
смелых и необдуманных просьб жрицы,  то есть вода, вопреки своей природе, не
протекла  сквозь  решето. Так, солнце  в  Ветхом  завете останавливается  по
молитве  или  приказу  Иисуса  Навина.  Молитва  или  приказ  не отличаются,
впрочем, друг от друга существенно. Преодолей (или укроти, победи), говорит,
например, у  Виргилия божественная  река  Тибр Энею,  гнев Юноны  смиренными
молитвами,  преодолей, говорит ему там же  Гелен,  смиренными дарами могучую
повелительницу.
     Молитва  есть  лишь смиренное приказание, но  приказание  в религиозной
форме. Современные  теологи, правда, вытравили  из  Библии чудо приостановки
солнца и  об®яснили  это место поэтическим  оборотом речи или еще, я уже  не
знаю, каким образом. Но есть еще много других, столь же удивительных чудес в
Библии, и поэтому решительно все равно, сохранить ли вместе с верой это чудо
или, не веруя, его устранить.  Так же  точно по молитве  Ильи  падает дождь.
"Молитва  праведного,  - значится  в  Новом  за