тязания и  самоумерщвления,  покаяние и  самобичевание, играющие  роль
почти во всех религиях. Так, мы уже видели, что фанатические почитатели змей
в Индии дают себя кусать змеям; фанатические и энтузиастические  индийские и
тибетские  почитатели животных  дают  из религиозного самоотрицания  клопам,
вшам и  блохам  высасывать свою или  других людей кровь из тела и  разум  из
головы.
     Я с удовольствием присоединю к этим  примерам еще и  другие, чтобы дать
моим противникам против  меня оружие  в руки. Египтяне жертвовали  ко  благу
своих священных  животных благом людей. Так, при пожарах в Египте заботились
гораздо  более о спасении кошек,  чем  о  том,  чтобы  потушить  огонь.  Эта
заботливость  мне  невольно напоминает  того  королевско-прусского комиссара
полиции,  который  несколько   лет  тому  назад,  в  воскресенье,  во  время
богослужения, из-за истинно прусского христианского отрицания людей запретил
тушение пожара. А вот Диодор сообщает: "Когда  однажды египтян постиг голод,
то, говорят, многие увидели  себя вынужденными поедать друг  друга, но никто
не обвинялся  в том, что он с®ел  священное животное". Как благочестиво, как
божественно! Из любви к освященному религией миру животных люди поедают друг
друга! Максим  Тирский  в  своей  восьмой диссертации рассказывает, что одна
египтянка,  взрастившая  молодого крокодила вместе  со своим  юным сыном, не
оплакивала  последнего, когда  крокодил, подросши,  с®ел  его, а,  наоборот,
счастливая,  радовалась, что  он сделался жертвою домашнего  бога; а Геродот
повествует, что  одна египтянка даже совокуплялась с козлом (6). Можно ли, -
спрошу я философов и теологов, которые, разумеется, не на практике, а только
в теории отвергают человеческую любовь к себе, как принцип религии, морали и
философии,- можно ли дальше идти в самопрезрении и в самоотвержении, чем эти
египтянки? Один англичанин проезжал  однажды в Индии, как  рассказывается  в
примечаниях  к  книге "Индусские законы или  законодательство Ману" Гюттнера
мимо   лесной  чащи.  Вдруг  выскочил   тигр  и  схватил  маленького  громко
вскрикнувшего  мальчика. Англичанин был вне себя от ужаса и страха, индус же
спокоен.  "Как,   -   сказал  англичанин,  -  можете   вы  оставаться  столь
спокойным?". Индус отвечал: "Великий бог хотел этого". Можно  ли представить
себе  большее  самоотречение, как  то, чтобы дать тигру  загрызть  мальчика,
дать,  не  выражая  никакого  чувства  и  не  производя  никакого  действия,
благочестиво доверяя и веря, что  все, что случается, исходит от бога, а что
исходит от бога, то делается ко благу? Карфагеняне, как известно, жертвовали
во время  нужды и  опасности  своему  богу,  Молоху,  то, что  есть наиболее
любимого  у  человека,  -  своих  детей.  Против  значения  этого  и  других
приведенных примеров нельзя выставлять тот  довод, что человек в религиозном
самоотрицании  должен  отрицать  не  других, а  себя самого; ибо не подлежит
сомнению, что очень многим матерям и отцам легче принести в жертву себя, чем
своих  детей. Что  карфагеняне  не были  лишены чувства любви  к своим детям
следует из того, что,  как рассказывает  Диодор,  они  пытались  одно  время
вместо своих  детей приносить в жертву чужих. Но  жрецы  Молоха  также плохо
встретили  эту, хотя и в высшей  степени ограниченную и  призрачную, попытку
гуманизировать культ Молоха, как  еще и поныне плохо встречают спекулятивные
и религиозные сторонники божественной бесчеловечности желание гуманизировать
религию.  "Есть почитатели божества, - говорят индийцы, как  это  значится в
предписаниях   Ману,  -  чтущие  его   жертвоприношениями,   самоистязанием,
ревностным  благочестием,  исследованием  писания,  подавлением  страстей  и
строгим образом  жизни.  Некоторые жертвуют своим  дыханием и  насильственно
отгоняют  его прочь  от  его  естественного  пути,  другие, наоборот,  своим
дыханием  выжимают  кверху  газы,  скопившиеся  внизу,  а  некоторые, высоко
ценящие обе эти силы, запирают оба отверстая для выхода". Какое  преодоление
себя,  повернуть  нижнюю  часть  человеческого   тела   кверху  и   подавить
естественное, но,  разумеется, эгоистическое влечение человека к выходу и  к
свободе от всякого давления! Ни один народ так не отличался в самоистязаниях
и  самобичеваниях, ни  один не проделал таких чудес  религиозной гимнастики,
как  индусы.  "Некоторые  истязуют  себя, - рассказывает  Зоннерат  в  своем
"Путешествии  в  Ост-Индию  и  Китай"   об  индийских   самоистязателях,   -
непрестанными  ударами  розог или приказывают приковать себя цепью  к стволу
какого-либо  дерева  и остаются до самой своей смерти  к нему  прикованными.
Другие полагают  нужным оставаться  всю жизнь в трудном положении,  например
держать кулаки постоянно сжатыми,  так  что ногти их, которые они никогда не
обрезают, с течением времени прорастают их руки. Еще другие держат постоянно
руки крест-накрест на груди или вытянутыми над  головой,  так  что, в  конце
концов, они ими больше не могут пользоваться. Многие заживо закапывают  себя
в землю и вдыхают свежий  воздух только через маленькое отверстие". Индийцы,
достигшие высшей  ступени религиозного  совершенства, "ложатся даже в колею,
чтобы  быть раздавленным  той  колесницей,  на которой везут  по  праздникам
колоссальное изображение  разрушительного  божества (Шивы)".  Можно ли  чего
большего  требовать?  И  все  же  мы,  эгоистические  европейцы,  скорее  бы
согласились  на эти пытки, чем  на то религиозное  самоотрицание, с  которым
индиец  пьет коровью мочу для очищения  от  своих грехов  и считает почетным
самоубийство, при котором он покрывается коровьим навозом и затем сжигается.
     Но  что  нас  больше  всего,  как  христиан,  интересует,  так  это  те
самоистязания,  то  самоотрицание,  которые  возлагали  на  себя  древнейшие
христиане. Так,  например, Симеон Столпник  провел не менее тридцати  лет на
столбе, а  св. Антоний одно  время пролежал даже в гробу и довел религиозное
подавление человеческих  желаний и всякого  самочинного проявления  плоти до
того, что не сбрасывал  у себя с тела неприятных насекомых, никогда не мылся
и не чистился. И о благочестивой Сильвании, интересным знакомством с которой
я обязан, впрочем, только "Истории  культуры" Кольба,  рассказывают, что эта
"чистая душа в возрасте 60 лет не мыла ни рук, ни лица, ни какой-либо другой
части своего  тела,  за  исключением кончиков пальцев,  когда  она принимала
святое  причастие".  Какой  нужен  для этого  героический  сверхнатурализм и
сверхгуманизм,  чтобы  преодолеть  естественное  влечение к  чистоте,  чтобы
отказаться   от   благодетельного,   разумеется,   эгоистического   чувства,
связанного с освобождением тела от  всякой нечисти. Я  выставляю эти примеры
против религиозных абсолютистов; они не могут отвести их  как  заблуждения и
глупости.
     Правда, приведенные примеры, это - порождения религиозного бессмыслия и
религиозного  безумия.  Но  безумие,  глупость, сумасшествие являются  также
принадлежностью  психологии  или  антропологии,  как  и  философии и истории
религий, ибо в религии не действуют и  не выявляются какие-либо другие силы,
причины,  основания,  чем  в  антропологии вообще.  Считает  же  религиозный
человек   именно   болезни,   как  телесные,  так  и  душевные,   чудесными,
божественными явлениями. Так  еще и  до сих пор,  как замечает Лихтенштедт в
своих "Причинах  большой  смертности годовалых  детей"  в  России  "суеверие
рассматривает  многие  болезни  детей,  особенно,  когда  они  выражаются  в
судорогах,   как  что-то   священное  и   неприкосновенное".   Всякого  рода
сумасшедшие   и  юродивые   и   поныне   считаются  у   многих   народов  за
боговдохновенных людей, за святых. К тому же, как ни бессмысленны отмеченные
нами  виды человеческого самоотрицания, они  -  необходимое  следствие  того
принципа, который и сейчас еще держится в головах  наших теологов, философов
и  вообще  верующих.  Раз  я  выставляю  своим  принципом самоотрицание  или
растворение в  фантастическом существе  религии  и теологии, то я  не  вижу,
почему  бы  мне  не  отрицать, как  всякое другое  влечение, и  естественное
стремление  к  передвижению, желание  смыть  грязь со  своего  тела, желание
ходить выпрямившись, а  не  ползать на  четвереньках,  как это делали многие
святые.  Все эти  влечения с точки  зрения теологии - эгоистические по своей
натуре;
     ибо   их   удовлетворение   сопряжено   с   удовольствием,  с   хорошим
самочувствием. Стремление стоять  прямо имеет своим источником  человеческую
гордость  и  высокомерие и находится поэтому в  прямом  противоречии  с  тем
верноподданничеством, которое нам предписывает теология.
     Все те,  кто изгоняет из религии принцип  эгоизма, - в  широком, как  я
должен постоянно повторять,  - смысле этого  слова, являются в основе своего
существа, как  бы  они ни  затушевали это философскими фразами, религиозными
фанатиками,  они еще сегодня, если не  телесно,  то духовно, стоят на  точке
зрения христианских святых-столпников, они еще и сегодня, но теоретически, а
не чувственно, как делали древние и еще в настоящее время делают чувственные
первобытные народы, приносят своему богу в жертву человека; еще и сегодня не
смывают они из религиозного предубеждения и предрассудка грязь со своих глаз
и своей головы, хотя в  противоречие со святой Сильванией -  их идеалом,  из
непоследовательности и грубого  эгоизма (ибо грязь в  глазу, по крайней мере
духовном,  не  так  тягостна,  потому что не так очевидна,  как на остальном
теле), -  они и  удаляют  эту грязь со своего тела. Если бы они  вымыли свои
глаза  в холодной воде природы и  действительности,  то  они бы  поняли, что
самоотрицание, при всем его религиозном значении, не есть  сущность религии,
но  что  только  они  сами  глядят на  человека,  а  потому  и  на  религию,
ослепленными глазами. С высоты своей кафедры и своего амвона они не замечают
той эгоистической цели, которая лежит в основе этого самоотрицания, а именно
не видят, что люди  в практической жизни вообще умнее, чем теологи на амвоне
и  профессора  на   кафедре,   а   потому  и   в   религии  следуют  не   за
философствованием  о  религии,  а  за  своим  разумным  инстинктом,  который
предохраняет  их от бессмыслицы  религиозного  самоотрицания, и даже  тогда,
когда  они  в  эту  бессмыслицу  впадают,   подсовывают  ей   все-таки   еще
человеческий смысл и цель.
     Почему  же   человек   отрицает   себя  в   религии?  Чтобы  приобрести
благоволение  к  себе  своих  богов, которые все ему  предоставляют, что  он
только  пожелает.  Строгостью своего подвижничества "можно  богов  заставить
удовлетворить всякую просьбу и даже  исполнить  тотчас  же  то,  что есть  в
мыслях" (Болен, "Древняя Индия",  т. 1). Человек  отрицает себя, стало быть,
не  для того,  чтобы себя отрицать -  такое  отрицание, где оно встречается,
есть  чистейшее  религиозное  безумие  и бессмыслица, - он отрицает себя, по
крайней мере, там, где человек владеет своими человеческими чувствами, чтобы
через  это отрицание  себя утвердить.  Отрицание есть  лишь форма,  средство
самоутверждения любви к себе.  Всего отчетливее  в религии это  выявляется в
жертве.

        ДЕВЯТАЯ ЛЕКЦИЯ.
     Жертва есть  предмет,  на  примере  которого  делается  очевидным,  что
самоотрицание в  религии есть  лишь средство, лишь не прямая  форма и способ
самоутверждения. Жертва есть отчуждение блага, дорогого для человека. Но так
как  высшее и  самое дорогое  благо в  глазах человека есть  жизнь,  так как
высшему можно жертвовать только  высшим, только  этим его почтить, то жертва
там,  где  лежащее  в  основании  ее  понятие  реализуется  полностью,  есть
отрицание, уничтожение живого существа и, так как высшее живое существо есть
человек, отрицание человека. Мы в данном  случае имеем опять,  независимо от
цели  человеческого  жертвоприношения,  о  которой  нам  надлежит  говорить,
доказательство того,  что  для человека нет ничего выше  жизни, что жизнь по
своему рангу равняется  с богами;  ибо в основании жертвы лежит - по крайней
мере вообще говоря - сопоставление равного с  равным;  богам приносится лишь
то, что одинаково с ними по смыслу, что им подобно; человек жертвует поэтому
своей  жизнью только для богов, ибо в глазах богов,  как и людей, жизнь есть
высшее,  самое  чудесное,  самое  божественное  благо -  стало быть,  благо,
которому боги не могут противостоять, которое подчиняет волю богов человеку.
     Отрицание, или  уничтожение, заключающееся  в  жертве, не есть, однако,
отрицание  бессмысленное,   оно  имеет,   наоборот,   весьма   определенную,
эгоистическую цель и  основание.  Человек жертвует только человеком - высшим
существом,  чтобы  поблагодарить  за  высшее, в  его понимании  счастье  или
отвратить  высшее  несчастье  -  действительное  или предполагаемое,  -  ибо
примирительная   жертва  не  имеет  самостоятельной  цели   и  смысла;  ведь
примиряются с богами только потому, что они именно - те существа, от которых
зависит счастье  и  несчастье,  так что отвратить гнев богов означает не что
другое, как отвратить от себя несчастие, приобрести благоволение или милость
богов, означает не что другое, как приобрести все хорошее и желательное. Вот
несколько примеров, чтобы подтвердить как  самый факт, так и указанный смысл
человеческого  жертвоприношения.  Я  начинаю с  немцев  и  нам  всего  более
родственных племен, хотя как  раз германцы принадлежат к числу тех,  которым
немецкие    ученые    приписывают    самую    мягкую    форму   человеческих
жертвоприношений. А именно они  говорят, что человеческие жертвоприношения у
них были лишь  казнями преступников, а следовательно, карательными и в то же
время  примирительными жертвами богам,  оскорбленным преступлениями.  Прочие
человеческие  жертвоприношения  происходили  лишь  по   ошибке  и  благодаря
вырождению. Но  если и допустить - доказательств чему, однако, не имеется, -
что первоначально приносились в  жертву  только  преступники,  то  от такого
жестокого бога,  от  бога,  который наслаждается  мучениями преступника,  от
"князя виселицы",  как называется Один, можно  ожидать  особых жестокостей и
человеческих  жертв.  Только   в   патриотическом  эгоизме  немецких  ученых
заключается  причина, почему немцы, которые, собственно говоря, до сего  дня
сохраняют  в себе  изрядную  дозу варварской грубости  под  святым  покровом
христианской веры, должны были составить исключение из числа прочих народов.
Однако, к делу. Согласно одной норвежской саге в  Швеции при короле Домальде
были "неурожай и  голод. Поселяне принесли в  жертву много быков, но  это не
помогло.  Шведы решили  тогда принести Одину в жертву короля, дабы вернулись
плодородие и хорошие  бремена.  Они  зарезали  и принесли  его  в  жертву  и
обмазали его кровью все стены и сиденья  в  доме  бога, и тогда  наступили в
стране лучшие времена". "Большинство людей испробовало жертвоприношение  как
исполнение обета, данного при начале воины, - на случай победы. Для готов  и
скандинавов вообще лучшей жертвой считался человек, который на  войне первым
попался в плен. Саксы, франки, герулы также верили,  что человеческие жертвы
умилостивляют их богов. Саксы приносили богам свои воинские жертвы, предавая
жертвуемых  мучительно  тягостным  наказаниям,   и  точно   так  же   тулиты
(скандинавы) жертвовали богу войны  своих первых  военнопленных, предавая их
изысканной  казни"  (в  энциклопедии  Эрша  и  Грубера,  статья  Ф.  Вахтера
"Жертвоприношение"). Галлы, как рассказывает Цезарь,  когда они  страдали от
тяжелых болезней  или  подвергались  опасностям  войны, приносили  в  жертву
людей, веря, что боги только в том случае  могут с ними примириться, если за
жизнь  одного человека приносится  в жертву  жизнь  другого.  Так  же и наши
восточные  соседи,  например "эсты,  приносили страшным  богам  человеческие
жертвы.  Человеческие  жертвы  служили предметом  торга для  купцов,  причем
тщательно   исследовалось,   не  имеют  ли  приносимые  в  жертву   телесных
недостатков, что  делало бы их негодными для жертвоприношения" (К. Эккерманн
"Учебник истории религии",  т. 4:  "Религия чудского  племени").  И  славяне
также - по крайней мере те, которые жили около Балтийского моря, - приносили
в  жертву  своему  главному  божеству  Свантовиту  "ежегодно,  а  также  при
чрезвычайных  обстоятельствах  христианина,  потому  что  жрец,  совершавший
жертвоприношение, говорил, что Сванговит  и  другие славянские, боги будут в
высшей  степени порадованы христианской  кровью"  (Вахтер, указанное место).
Даже  римляне  и  греки  запачкали  себя  кровью   религиозных  человеческих
жертвоприношений. Так, например, как  рассказывает Плутарх,  фемистокл перед
Саламинской  битвой принес в  жертву Вакху сыроядцу трех  знатных персидских
юношей, правда,  лишь скрепя  сердце,  лишь  вынужденный к тому прорицателем
Евфрандитом, который сулил победу и счастье грекам лишь ценой этой жертвы. А
в Риме еще во времена  Плиния Старшего заживо  погребались многие пленные на
скотном рынке. Восточные народы жертвовали богам даже собственных  дочерей и
сыновей,  то есть существа,  за жизнь которых, как замечает Юстин  по поводу
карфагенских  человеческих  жертвоприношении,  при   Других  обстоятельствах
больше всего молят богов.  Даже израильтяне  "проливали невинную кровь", как
значится в Библии, "кровь  своих сыновей и дочерей, которых  они приносили в
жертву богам Ханаана". Но не только кумирам-богам, но и самому господу  богу
принес в  жертву  свою  дочь  Иеффай,  правда,  в  результате  необдуманного
рокового обета,  гласившего,  что  он, если одержит победу, готов принести в
жертву того, кто раньше всего ему выйдет навстречу из дверей его дома; и, по
несчастью, это было его собственное дитя, его дочь, которая ему прежде всего
встретилась; но он не мог бы, как уже отмечали многие ученые, прийти к мысли
принести в  жертву  свою  дочь,  если  бы человеческие  жертвоприношения  не
признавались? Однако из всех  религиозных палачей и мучителей людей особенно
выделялись  древние   мексиканцы  жестокостью   и  бесчисленным  количеством
человеческих жертв, которые часто  исчислялись в пять, даже в двадцать тысяч
человек в один день.
     Как до  новейшего времени сохранились почти вся религиозная бессмыслица
и   все   ужасы   древности,  так   сохранились   и  кровавые   человеческие
жертвоприношения. В  1791  г., например, как рассказывается в примечаниях  к
"Индусской книге законов", - был найден однажды утром в одном храме  Дия или
Шивы обезглавленный харри, то есть человек, принадлежавший к низшей касте:
     он  был  убит для предотвращения  большого несчастья. А некоторые дикие
племена  мараттов  кормят  и  откармливают  даже прекраснейших  мальчиков  и
девочек,  как убойный скот, для принесения  их в жертву в  особые праздники.
Даже и столь сантиментальные, так нежно заботящиеся о жизни насекомых жители
Индии сбрасывают  во времена больших несчастий,  подобных войне или  голоду,
знатнейших  браминов  вниз с  пагод,  чтобы  таким  образом утихомирить гнев
богов. "В Тонкине  (дальняя  Индия) ежегодно,-  как  рассказывает Мейнерс  в
своей "Всеобщей истории религий" со слов путешественников, - отравляют детей
ядом,  дабы боги благословили  поля и даровали богатый урожай, или рассекают
одного из детей  пополам, чтобы смягчить богов  или  побудить их  не вредить
остальным. В  Лаосе не  выстраивают  даже  богам  храма,  пока не закопают в
фундамент тех, кто раньше всего прошел мимо, и тем как бы не освятят почвы".
"У некоторых негритянских народов до сих пор еще приносятся  в жертву многие
сотни  и  тысячи  пленных  в призрачной надежде,  что  такими жертвами можно
вернее  всего снискать милость  богов  и через  них - победу над врагами.  В
других  местностях Африки  закалывают то детей,  то  взрослых мужчин,  чтобы
добиться таким образом