разум,
сознание,  личность, то  это значит,  что  хотят иметь  совершенное,  целое,
человеческое существо, и пусть не отрицают тогда, что бог творит чудеса, что
он в разное время и при различных обстоятельствах различное делает и имеет в
виду, короче говоря, -  что его  воля  столь  же  переменчива,  как  и  воля
монарха, человека вообще, потому  что только переменчивая  воля и есть воля.
Voluntashominis, говорят юристы, esfc  ambu-latoria usque ad mortem, то есть
воля человека переменчива до самой  его смерти.  Чего я постоянно, неизменно
хочу, того мне не нужно желать;  постоянство, неизменность есть уничтожение,
смерть воли. Я хочу идти,  потому что я до сих пор сидел или стоял; работать
- потому  что я  до сих пор отдыхал или ленился; отдыхать  - потому что я до
сих  пор  работал.  Воля имеется лишь  там,  где имеются  противоположности,
непостоянства,  разрывы  и перерывы.  Но  эта  смена,  этот  разрыв  вечного
безразличия природы в сфере религиозного верования,  ставящего во главе мира
существо, обладающее волей, есть чудо. Поэтому чудо  нельзя, не  прибегая  к
величайшему произволу, отрывать от веры в бога.
     Но   именно  этот  произвол,  эта   половинчатость,   этот   недостаток
основательности  есть  сущность наших  рационалистов в  области веры,  наших
современных  христиан вообще.  Еще  один пример,  чтобы подтвердить это  мое
утверждение.  Тот  же   самый,  уже   указанный  рационалист-   впрочем,   в
противоречии  с  некоторыми другими рационалистами, об®ясняющими воскресение
таким образом,  что Христос на кресте на самом деле  не  умер, -  принимает,
наоборот,  воскресение и допускает  его  как исторический факт, но не только
без  тех необходимых выводов, которые  с воскресением связаны, но и  без тех
ближайших  обстоятельств,  согласно священному  писанию, якобы  сопровождают
этот факт. То, что, как  единогласно  рассказывают  Марк,  Матфей  и Лука, в
момент  смерти Иисуса завеса в храме перед святая святых  разорвалась сверху
донизу на две  части,  что, как  рассказывает Матфей, скалы  треснули, гробы
вскрылись, сама  земля заколебалась - и это было в момент  смерти и в момент
воскресения  Христа, - все  это  об®ясняет  он прикрасами  устной  передачи.
Однако если Христос в самом деле воскрес из мертвых, а не просто проснулся к
жизни из мнимомертвого состояния, то это воскресение  из мертвых было чудом,
и притом чудовищно большим и важным чудом,  ибо это,  ведь, была  победа над
смертью,  победа  над  естественной  необходимостью,  и  притом   над  самой
жестокой,  над  самой  неумолимой,  уничтожить которую  не  могли  даже сами
языческие боги. Как возможно поэтому, чтобы такое великое чудо было одиноко?
Не  должны  ли были  с  этим  чудом  быть  связаны еще  и  другие чудеса? Не
естественно ли, не  необходимо ли, признав это чудо, поверить тому, что  вся
природа была потрясена в тот момент, когда была насильственно разорвана цепь
естественной  необходимости, цепь,  которая приковывает  мертвых к смерти, к
гробу?  Поистине,   наши  верующие   предшественники   были  гораздо   более
рационалистами, чем наши нынешние рационалисты; ибо их  вера  была связанным
целым; они полагали, что если я верю в  это, то я  должен верить и в другое,
хотя бы это другое мне и было не по душе;  если  я принимаю  основание, то я
должен принять и следствие, - короче, если я говорю А, то я должен сказать и
Б.

        ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ ЛЕКЦИЯ.
     В  прошлой  лекции  я утверждал, что чудесные события во  время  смерти
Иисуса находятся  в теснейшей связи  с его  воскресением.  Если Христос  и в
самом деле воскрес из мертвых, то его воскресение есть  чудо, доказательство
божественного всемогущества,  перед которым  смерть ничто; но такое чудо  не
может  стоять  особняком  и  нуждается  для  своего  подтверждения в  других
чудесных   и   чрезвычайных  событиях.   Воскресение   было   бы  совершенно
бессмысленно,  если  бы  оно  не  было  подготовлено  и  подкреплено другими
чудесами. Когда умирает существо, которое затем  должно опять воскреснуть из
мертвых и тем дать миру доказательство того, что смерти не существует, - ибо
в этом заключается смысл воскресения, - не может происходить все в обычном и
естественном  порядке,  как  тогда,  когда   умирает  обыкновенный  человек.
Поэтому, если я  иду  так далеко, как вышеназванный рационалист,  и об®являю
чудеса,   стоящие  в  непосредственной   связи  с  воскресением,  легендами,
поэтическими  прикрасами, плодами  фантазии, то я  по  необходимости  должен
сделать  еще один  шаг  дальше  и  об®явить  и  само  воскресение  продуктом
религиозного воображения.
     То, чего человек желает, чего он необходимо должен желать, - необходимо
с  той точки  зрения, на которой  он  стоит, -  тому он верит. Желание  есть
потребность,  чтобы  что-нибудь  было,  чего  нет;  сила  воображения,  вера
представляет это человеку как  существующее. Так, христиане желали  небесной
жизни; они не имели земных желаний, как их имели язычники, не имели интереса
ни к миру  природы, ни к миру поэтическому. "Определение,-говорит, например,
греческий отец церкви Феодорит, - которое Платон  дает истинному философу, а
именно, что ему нет никакого дела до политики и до политической деятельности
не подходит  к  языческим  философам, а только к христианам,  ибо величайший
философ  Сократ толкался по гимназиям и мастерским и служил даже в  качестве
солдата. Но те, кто усвоил себе христианскую,  или евангельскую,  философию,
удалились  от  политической  суеты  и  посвятили  себя  в  уединенном  месте
религиозному созерцанию  и ему  соответствующему образу жизни, не отвлекаясь
заботами  о женах, детях и земных  благах". Желания христиан направлялись  к
другой, лучшей жизни, и они  верили поэтому,  что таковая существует. Кто не
желает другой жизни, тот и не верит в нее. Но бог, религия есть не что иное,
как нашедшее  себе  удовлетворение в фантазии стремление к счастью,  желание
счастья,  имеющееся  у  человека.  Поэтому   христианское  желание  небесной
блаженной жизни, жизни без конца, без ограничения смертью, сила религиозного
воображения представляла себе исполненным в воскресшем от смерти Христе; ибо
ведь от его  воскресения зависит и воскресение,  бессмертие христианина; ибо
он ведь прообраз его. Правда,  исполнение этого желания или, вернее, вера  в
его  исполнение, действительное воскресение  Христа, -  независимо  даже  от
того,   что  вообще   вера   в  воскресение   существовала  уже  задолго  до
христианства,  уже   была  частью  символа  веры   религии   Зороастра,  или
персидской, -  могло  иметь историческое основание,  а  именно  в  том,  что
Христос своими считался за мертвого, как умерший был оплакан и потому, когда
вновь  явился, был принят как действительно воскресший от смерти. Но было бы
педантизмом и совершеннейшим непониманием религии сводить религиозные факты,
существующие лишь в области веры,  к  фактам историческим, желать  разыскать
историческую  истину,  лежащую  в  их  основе.  В  историческом  нет  ничего
религиозного, а в религиозном - ничего исторического: историческая личность,
историческое  событие перестают быть историческими,  как только они делаются
предметом религии и становятся созданиями мысли и фантазии. Так и Иисус, как
я уже говорил в одной из предыдущих лекций, Иисус, который и в том виде, как
он нам дан в Библии, не является исторической личностью, а религиозной;
     он  нам  представлен здесь,  как  чудесное, творящее чудеса, всемогущее
существо, которое  может  исполнить  и  действительно исполняет все  желания
человека, то есть все желания, не стремящиеся ни к чему худому,  ни к чему с
точки  зрения  Христа  безнравственному;  он  нам представлен  как  существо
фантазии, воображения.
     Чтобы упразднить чудо, рационалист прибегает к тому доводу, что, как он
говорит,  "понятие   чуда,  если  оно  должно  дать  научное  доказательство
откровения, должно  быть  определено  как  такой  факт в  чувственном  мире,
который не может быть об®яснен естественным сочетанием действующих причин, и
где, стало  быть, нужно прийти к заключению, что рука божия  непосредственно
вмешалась и действовала. Но чтобы достоверно знать, что какой-нибудь факт не
произошел в силу естественного  порядка вещей, нужно было бы полностью знать
всю природу и все  ее законы.  Но так  как ни один  человек не  имеет  таких
знаний и не может  иметь, то и суждение о том, что данный факт не мог просто
явиться  результатом сочетания данных явлений, но должен был быть следствием
чрезвычайного  вмешательства  божественного  всемогущества,  не  может  быть
поддерживаемо  с полной  очевидностью".  Однако чудеса отличаются  настолько
очевидно  и  бесспорно  от  действий  природы,  что  можно,  не  сомневаясь,
утверждать,  что они не  могли возникнуть  из связи естественных предметов и
причин, потому что  желания  и  фантазии  человека, которые представляют нам
чудеса в виде действительных  фактов,  находятся вне связи  вещей и над ней,
вне  природной  необходимости  и  над  ней,  точно  так  же, как  и  желание
неизлечимо  слепого  видеть стоит  вне всякой естественной связи с  природой
слепоты и даже в прямом противоречии  с естественными  условиями и  законами
исполнимости этого  желания;  поэтому определение древних теологов, что чудо
не только стоит над естественным порядком вещей, но и противно ему, противно
сущности  природы,  совершенно правильно; ибо оно характеризует  нам природу
желания. Конечно, можно так же аподиктически, как это говорят  философы,  то
есть с безусловной уверенностью и решительностью, утверждать, что  чудеса не
могут быть  об®яснены  из природы,  то  есть  из  внешней  природы,  что они
произошли   лишь   благодаря   чрезвычайному   вмешательству   божественного
всемогущества; надо только заметить, что эта божественная сверх®естественная
сила есть именно сила  человеческих желаний  и воображения.  Короче  говоря,
сущность  религии,  сущность  божества  выявляет  только  природу желания  и
неразрывно с ними связанного воображения;  ибо лишь воображение представляет
как существо, имеющее свое бытие  вне мышления,  даже и бога  рационалистов,
бога мыслящих философов, бога, который есть не что иное, как его-мыслителя -
собственный образ  мыслей. Из  приведенного  об®яснения явствует также,  как
нелеп вопрос или спор о возможности, действительности и необходимости чудес.
Этот  спор,   этот  вопрос  может  возникнуть  лишь  в   том   случае,  если
рассматривают  чудо само по себе или держатся лишь за внешние проявления, не
восходя  к   внутреннему  психологическому,  или  человеческому,  основанию,
которому   эти    внешние    проявления    обязаны   своим   существованием.
Психологическое,  или  человеческое, происхождение чуда очевиднейшим образом
явствует уже из того, что чудеса происходят через посредство людей, или, как
выражается религиозное верование, происходят от бога при посредстве людей. В
этом  заключается  бросающееся в  глаза  различие, которого  мы  уже  раньше
коснулись,  различие между  так  называемыми  естественными  и  религиозными
чудесами. Религиозные чудеса немыслимы без человека, ибо они имеют отношение
лишь  к человеку.  Естественные чудеса,  то  есть  вызывающие наше изумление
явления природы,  существуют и без того, чтобы был  человек и  им удивлялся.
Чудеса геологии, мегатерии, динозавры,  ихтиозавры существовали - по крайней
мере по представлению  нашей  современной  геологии - еще до  того, как жили
люди; но  естественное движение  солнца не  прерывалось  до появления Иисуса
Навина.
     На первый поверхностный  взгляд представляется парадоксальным, то  есть
поражающим  и  странным,  выводить  религию  из  желаний  человека,  и  даже
божество, предметное существо религии, отождествлять  с желанием; потому что
в  религии,  по крайней мере, в  христианской, человек молится: "Господи, не
моя, а  твоя  да будет  воля";  ведь религия  требует  принесения  в  жертву
человеческих желаний. Но  христианин -  разумеется, настоящий, античный,  не
современный  христианин - приносит в жертву желание  богатств, желание иметь
детей,  желание  здоровья  или долгой  жизни, но не  желание  бессмертия, не
желание достигнуть божественного совершенства и блаженства. Он подчиняет все
эти, в его понимании, временные, земные, плотские, желания одному главному и
основному желанию;
     и от этого желания, от представления, от фантазии вечной небесной жизни
не отличается христианское божество;
     оно  есть  лишь  это олицетворенное, представленное  как действительное
существо, желание. Поэтому божество и блаженство  для истинного  христианина
одно  и  то  же. Даже  человек,  который  не  имеет  подобных преизбыточных,
сверхземных  желаний,  как  христианин,  человек,  который  стоит со  своими
желаниями  на  почве  действительности,  на  почве  действительной  жизни  и
человечества,  и  даже  тот, у  которого совершенно  обыденные эгоистические
желания, должен принести в жертву бесчисленные второстепенные желания своему
главному,  если  он  его  хочет осуществить. Человек, у которого нет другого
желания,  как  сделаться  богатым  или  остаться здоровым,  должен  подавить
бесчисленное  множество  желаний,  если  он  действительно  хочет  сделаться
богатым или если он хочет действительно остаться здоровым. Как ни хочет он в
данный  момент доставить  себе  удовольствие, он  должен от него отказаться,
если он не хочет удовлетворением своего минутного стремления, побуждения или
желания  повредить своему  основному  желанию.  Если поэтому  в христианской
религии говорится: "не моя, а твоя да будет воля", - то смысл этих слов лишь
следующий: да будет  не та  воля,  не то  желание, которое  хочет  того  или
другого,  и  которое,  когда  оно  исполнится,  окажется,  быть  может,  мне
впоследствии на  пагубу,  не  желание  вообще так называемых временных благ;
этим  никоим  образом  не  сказано,  что  должна  быть  воля,  стремление  к
блаженству  вообще,  а  не желание постоянного  вечного  счастья,  небесного
блаженства. Ведь  христианин, когда он  чего-нибудь желает или  о чем-нибудь
молится, заранее  предполагает, что воля божия будет исполнена, что эта воля
хочет лишь лучшего, лишь  блага человека, по крайней  мере,  вечного блага и
счастья (28). Таким образом сведению религии и богов к желаниям людей никоим
образом  не противоречит та резиньяция, тот отказ  от удовлетворения тех или
других  отдельных  желаний,  которые  предписывает  религия.   Не   подлежит
сомнению: там, где прекращается человек, прекращается и религия, но там, где
прекращается желание,  прекращается  и человек.  Нет  религии, нет бога  без
желания;  но нет  и  человека без желания.  Различие  между  желаниями,  без
которых нет религии  и божества, и желаниями, без  которых нет человечества,
без которых человек не  есть человек,  заключается  лишь  в том, что религия
имеет  желания, которые осуществляются лишь  в воображении, в  вере; человек
же, как таковой, или человек,  который на место религии  ставит образование,
разум, естественнонаучное мировоззрение, на место неба землю, - этот человек
имеет  желания, не выходящие  из границ природы и разума, лежащие в пределах
естественной возможности и осуществимости.
     Видимое  противоречие между сущностью желания и сущностью религии может
быть  также  выражено  следующим  образом.   Желания  человека  произвольны,
беззаконны и  безудержны;  религия  же  дает законы, возлагает  на  человека
обязанности, ограничения. Но обязанности - это  не что иное, как те основные
стремления,  основные  склонности,  основные  желания человека,  которые  во
времена некультурности, при отсутствии  образования, делает законами религия
или бог,  в культурные  же времена -  разум,  собственная  природа человека,
законами, которым он должен подчинить те или иные особые вожделения, желания
и страсти.  Все религии, но  особенно те, которые имеют значение  в  истории
человеческой культуры, не имели ничего  другого  в виду, как благо человека.
Обязанности, ограничения, которые они возлагали на людей, они возлагали лишь
потому,  что  полагали,  что  без  них  невозможно достигнуть и  осуществить
основной  цели, основного желания человека - быть счастливым. Есть, конечно,
случаи в жизни, когда обязанность и стремление к счастью вступают в человеке
друг с другом в  конфликт,  когда своему  долгу приходится  жертвовать  даже
своей  жизнью,  но  такие случаи- случаи  трагические, несчастные или вообще
особые,  чрезвычайные. Их нельзя приводить, как довод,  чтобы  тем  возвести
противоречие между  обязанностью, моралью и стремлением к счастью - в закон,
в норму, в принцип. Обязанность первоначально по своей природе не преследует
иной  цели, кроме блага и счастья  человека. То, чего человек желает, больше
всего  другого желает, то он делает своим законом, своей  обязанностью. Там,
где существование, или,  что то  же, благосостояние  народа, - ибо что такое
существование  без блага, без счастья? - и тем  самым также и благосостояние
отдельного  человека  было  связано  с  земледелием;  там,  где  человек без
земледелия  не  мог  быть  счастливым, не мог  быть человеком, - ибо  только
счастливый  человек  есть  человек  цельный,  свободный,  истинный  человек,
чувствующий себя  таковым, - где, следовательно,  главным  желанием человека
было процветание и успехи земледелия,  там это  последнее было и религиозной
обязанностью и религиозным  делом.  И там,  где человек не может осуществить
своих человеческих желаний и целей, не уничтожив  вредящих ему диких зверей,
там  это  уничтожение  есть  религиозная  обязанность,  там  даже  животное,
помогающее  человеку в исполнении этих желаний, в осуществлении его счастья,
в  достижении  его  человеческих  целей,  является  религиозным,  священным,
божественным  животным,  как,  например, собака  в древнеперсидской религии.
Одним словом, противоположность между  обязанностями  и  желаниями  взята из
особых  случаев человеческой  жизни  и  не  имеет  общей  истинности,  общей
значимости. Наоборот:
     чего человек в глубине  своего сердца  желает, то и  есть  единственное
правило   и  обязанность  его   жизни  и  деятельности.  Обязанность,  закон
превращает лишь  в  предмет  воли и сознания  то, чего хочет бессознательное
влечение  человека.  Если  это есть,  - я хочу показать  это  на  примере  с
духовными  особенностями  и склонностями  человека,  -  если  твое  влечение
сделаться художником есть твое  обоснованное  желание, то оно в таком случае
также и  твоя  обязанность  им сделаться и  с этим  сообразовать  свой образ
жизни.
     Но как  же  приходит человек к тому, чтобы  превратить свои  желания  в
богов,  в существа,  как,  например, желание  сделаться  богатым  -  в  бога
богатства, желание  плодородия - в божество, приносящее  плодородие, желание
сделаться блаженным -  в блаженного бога, желание не умереть - в бессмертное
существо, преодолевающее смерть? То, чего человек желает, и - соответственно
своей точке зрения -  необходимо, существенно желает,  в то он, как было уже
сказано, верит, то он считает - в той обстановке, в которой имеет свои корни
религия - за нечто действительное  или возможное;  он не сомневается в  том,
что это может быть; порукой этой возможности служит ему его желание. Желание
уже   само   по   себе  имеет  в  его  глазах  значение  волшебной  силы.  В
древнегерманском языке "желать" - то же, что "колдовать". В древнегерманском
языке  и религии  величайший  из богов именовался,  между  прочим,  также  и
желанием,  чем  древний  язык,  как об этом  говорит  Яков  Гримм,  в  своей
"Германской  мифологии", выражал понятие счастья  и  блаженства,  исполнения
всех благ, и  он полагает, что слово  Wunsch, желание, происходит от  Wunjo,
означающего  блаженство (Wonne),  радость,  или  всякого рода  совершенство.
Гримм считает поэтому  пережитком древнего  языческого слов