сплошь прилипла к спине от лопаток до  поясницы.
"Жалкий мой, как, скажи, он десятину выкосил!" -  сочувственно  прошамкала
одна из старух, а кто-то тихо засмеялся: "Погрели Кондрата неплохо!"
   Клоня голову, Нагульнов взял прямо  протянутую  руку  Кондрата  в  свои
увлажнившиеся  от  волнения  длинные  ладони,  сжал  ее  в  полную   силу,
торжественно сказал слегка дрогнувшим голосом:
   - Товарищ! Браток! Поздравляю! Надеемся, все мы, коммунисты,  надеемся,
что будешь примерным большевиком. Да иначе с тобой и быть не может!
   А  когда  последним,  медвежковато  шагая,  подошел  Ипполит  Шалый  и,
сдержанно  посмеиваясь,  смущенный  всеобщим  вниманием,  издали  протянул
черную,  раздавленную  работой,  огромную  руку  -  Нагульнов  шагнул  ему
навстречу, крепко обнял широкие сутулые плечи старого кузнеца:
   - Ну, вот, дядя  Ипполит,  как  здорово  оно  вышло!  Проздравляю  всем
сердцем! И остальные наши ребята-коммунисты проздравляют. Живи, не  хворай
и стучи молотком ишо лет сто на пользу Советской власти и нашего  колхоза.
Живи долго, старик, вот что я тебе скажу! От твоего долгожительства, кроме
приятности, для людей ничего не будет, это я тебе верно говорю!
   Неловко теснясь и  "толкаясь,  четверо  принятых  в  партию  обменялись
рукопожатиями со всеми остальными коммунистами, и народ  уже  столпился  у
выходной двери, оживленно переговариваясь, но Давыдов крикнул:
   - Граждане, одну минутку! Разрешите сказать несколько слов.
   - Давай, председатель, только покороче,  а  то  мы  начисто  подушимся!
Жарища-то и духота тут, как в доброй бане! - со смешком предупредил кто-то
из толпы.
   Колхозники снова стали рассаживаться, занимая прежние места.  Несколько
минут в школе стоял сдержанный гомон, затем все стихло.
   - Граждане колхозники и  особенно  колхозницы!  Сегодня,  как  никогда,
собрались все до одного члены нашего колхоза... - начал было  Давыдов,  но
тут его прервал Демка Ушаков, крикнув из коридора:
   - Ты, Давыдов, начинаешь,  как  дед  Щукарь!  Энтот  говорил:  "Дорогие
гражданы и старушки!" - и ты вроде него: от этой же печки зачинаешь пляс.
   - Они со Щукарем один у одного обучаются: Щукарь нет-нет да  и  ввернет
давыдовское словцо  "факт",  а  Давыдов  скоро  будет  говорить:  "Дорогие
гражданы и миленькие старушки!" - добавил старик Обнизов.
   И тут в школе грянул такой добродушнейший, но  громовой  хохот,  что  в
лампах заметались язычки пламени, а одна из них даже  потухла.  Смеялся  и
Давыдов,  по  привычке  прикрывая  щербатый  рот  широкой  ладонью.   Один
Нагульнов возмущенно крикнул:
   - Да что ж это такое?! Никакой сурьезности нету на этом собрании!  Куда
вы ее подевали? Или она у вас вместе с потом вся вышла?!
   Но этим выкриком он словно масла в огонь подлил,  и  хохот  вспыхнул  и
покатился по всем классам, по коридору с  новой  силой.  Макар  безнадежно
махнул рукой, со скучающим видом повернулся лицом к окну.
   Все же нелегко ему давалось это показное безразличие, судя по тому, как
перекатывались под скулами его крутые желваки и подергивалась левая бровь!
   Но через минуту, когда все стихло, он  вскочил  со  стула,  будто  осою
ужаленный,  -  потому  что  из  задних  рядов  снова   зазвучал   громкий,
дребезжащий голосок деда Щукаря:
   - А спрошу я вас, дорогие гражданы и старушки, почему я так возглашал?
   Старик не успел  окончить  фразу,  а  хохот  громыхнул,  как  орудийный
выстрел, погасив еще две лампы. В полутьме кто-то нечаянно разбил ламповое
стекло, крепко выругался; какая-то женщина осуждающе сказала:
   - А ну, зануздайся!  Рад,  что  темно  и  тебя  не  видать,  так  ты  и
ругаешься, дурак?
   Смех понемногу стих, и в сумеречном свете снова послышался  дребезжащий
и негодующий голосок деда Щукаря:
   - Один дурак в потемках ругается почем зря,  а  другие  неизвестно  для
чего смеются... Потеха, а не жизня пошла! Хучь  не  ходи  на  собрания!  Я
проясню вам, по какой такой  причине  я  возглашал:  "дорогие  гражданы  и
старушки!" А по такой причине, что старушки  -  дело  верное  и  надежное.
Любая старушка все едино, как Госбанк, живет без мошенства и без  подвоха.
От них никакой пакости я не жду в моей престарелой жизни,  а  вот  молодых
бабенок и девок я даже вовсе зрить не могу! А почему,  спрошу  я  вас?  Да
потому, что дитя мне подкинула не какая-нибудь уважительная  старушка,  не
старушкино это дело, и кишка тонка у любой самой резвой  старухи  дитя  на
божий свет произвесть! А какая-нибудь молодая подлючина  раздобрилась  под
мою голову и самовольно причислила меня к лицу отцов. Вот потому я  разных
и тому подобных молодых юбошниц и терпеть ненавижу и ни  на  одну  из  них
даже глазом повесть нисколько  не  желаю  после  такого  пришествия!  Меня
дурнит, как с перепоя, ежели я нечаянно загляжусь на какую-нибудь красивую
бабенку. Вот до чего они, треклятые, меня довели!..  Как  же  я  им  после
такого пришествия с дитем буду возглашать - дескать, "дорогие мои  бабочки
и девицы непорочные", и всякую тому подобную нежность преподносить им, как
на блюде? Да ни за что на свете!
   Не выдержав, Нагульнов высоко взметнул брови, изумленно спросил:
   - Откуда ты взялся, дед? Тебя же твоя старуха увела домой, и как ты мог
опять тут очутиться?
   - Ну и что, как увела? - заносчиво ответил Щукарь. - Тебе-то  какое  до
этого дело? Это наше дело, семейное, а не партийное. Ясно тебе?
   - Ничего не ясно. Раз увела, значит по делу увела,  и  ты  должен  быть
дома.
   - Был, да весь сплыл, Макарушка! И никому я ничего не должен, ни  тебе,
ни собственной старухе, ну вас к анчихристу, отвяжитесь вы от меня за-ради
бога!
   - Как же это ты, дедушка, ухитрился из  дому  удрать?  -  всеми  силами
сдерживая смех, спросил Давыдов.
   Последнее  время  он  положительно  не  мог  сохранять  подобающую  ему
серьезность в присутствии Щукаря,  даже  взглянуть  на  него  не  мог  без
улыбки, и теперь ждал ответа, щуря глаза и заранее прикрывая рот  ладонью.
Недаром Нагульнов, оставаясь с ним с глазу на глаз, с нескрываемой досадой
говорил: "И что это с тобой,  Семен,  делается?  Смешливый  ты  стал,  как
девка, какую щекочут, и на мужчину вовсе стал не похожий!"
   Воодушевленный  вопросом  Давыдова,  Щукарь  рванулся  вперед,  яростно
работая локтями, расталкивая столпившихся в проходе хуторян, изо всех  сил
пробиваясь к столу президиума.
   Нагульнов крикнул ему:
   - Дед! Ну, что ты по головам ходишь? Говори с места, разрешаем,  только
покороче!
   Остановившись на полпути, дед Щукарь, запальчиво прокричал в ответ:
   - Ты свою бабушку поучи, откуда ей говорить, а я свое место  знаю!  Ты,
Макарушка, завсегда на трибун лезешь, либо  из  презюдиума  рассуждаешь  и
несешь  оттуда  всякую  околесицу,  а  почему  же  я   должен   с   людьми
разговаривать откуда-то из темного заду? Ни  одного  личика  я  оттуда  не
вижу, одни затылки, спины и все прочее, чем добрые люди на лавки  садятся.
С кем же я, по-твоему, должен разговаривать и кому  возглашать?  Затылкам,
спинам и разному тому подобному? Иди ты сам сюда,  взад,  отсюда  и  держи
свои речи, а я хочу людям в  глаза  глядеть,  когда  разговариваю!  Задача
ясная? Ну и молчи помаленьку, не сбивай меня с мысли. А  то  ты  повадился
загодя сбивать меня. Я и рот не успею открыть, а ты  уже,  как  из  пращи,
запускиваешь в меня разные возгласы. Нет, братец ты мой, так дело у нас  с
тобой не пойдет!
   Уже стоя против стола и одним глазом глядя на  Макара  в  упор,  Щукарь
спросил:
   - Ты когда-нибудь в жизни видал, Макарушка, чтобы баба отрывала мужчину
от дела по вострой нужде? Ответствуй по совести!
   - Редко, но случалось: скажем, в случае пожара или ишо какой  беды.  Ты
только собрание не затягивай, старик, дай высказаться  Давыдову,  а  после
собрания пойдем ко мне и будем с тобой гутарить хоть до рассвета.
   Нагульнов, непреклонный Нагульнов, явно шел на уступки, лишь бы  как-то
умаслить деда Щукаря и не  дать  ему  возможности  по-пустому  задерживать
собравшихся, но достиг неожиданного эффекта - дед Щукарь всхлипнул,  вытер
рукавом заслезившийся глаз, сквозь непритворные слезы заговорил:
   - По мне, все едино, у тебя ночевать  или  возле  жеребцов,  но  только
домой мне нынче объявляться никак нельзя, потому что предстоит мне от моей
старухи такая турецкая баталия, что я могу у себя на  пороге  и  копыта  к
чертовой матери откинуть, и очень даже просто!
   Дед  Щукарь  повернулся  сморщенным,  как  печеное  яблоко,  личиком  к
Давыдову, продолжал внезапно окрепшим голосом:
   - Вот ты, жаль моя, Семушка, вопрошаешь, как то есть я дома  был  и  из
дома сплыл. А ты думаешь - это простое дело?  Должен  я  собранию  в  один
секунд, не затягивая  дела,  прояснить  насчет  моей  зловредной  старухи,
потому что должен я от народа восчувствие себе иметь, а  не  сыщу  я  того
восчувствия - тогда ложись, Щукарь, на сырую землю и  помирай  с  господом
богом к едреной матушке! Вот какой  петрушкой  складывается  моя  гробовая
жизня!.. Стало быть, с час назад приходит сюда моя зазноба,  а  я  сижу  с
Антипушкой Грачом на дворе, табачок с  ним  покуриваем  и  рассуждаем  про
артистов и насчет нашей протекающей жизни. Приходит она, треклятая,  берет
меня за руку и волокет за собой, как сытый конь перевернутую вверх зубьями
борону. Легочко волокет, не кряхнет даже и не охнет от натуги,  хотя  я  и
упирался обеими ногами изо всех силов.
   Да ежели хотите знать, то на моей старухе пахать можно и груженые  воза
возить, а меня ей утянуть куда хошь - раз плюнуть, до  того  она  сильная,
проклятая! Сильная до ужасти, как ломовая лошадюка, истинный бог не брешу!
Уж кому-кому, а мне про ее силищу известно до тонкостев,  на  своем  горбу
пробовал...
   И вот она меня и тянет и волокет следом за собой, а что поделаешь? Сила
солому ломит. Поспешаю за ней, а сам спрашиваю: "За какой нуждой  ты  меня
от собрания отрываешь, как новорожденного дитя от материнских грудей?  Ить
мне же там дело предстоит!" А она говорит: "Пойдем, старый, у  нас  ставня
на одном окошке сорвалась с петли, навесь ее как следует,  а  то,  не  дай
бог, подует ночью ветер и расколотит нам окошко". Это как вам, номер?  Вот
тебе, думаю, и раз! "Да, что же, - говорю ей, - завтра дня не будет, чтобы
ставню навесить? Не иначе ты ополоумела, старая кочерыжка!" А она говорит:
"Я хвораю, и мне одной  лежать  в  хворости  скучно,  не  слиняешь,  ежели
посидишь возле меня". Вот тебе и два! Я  ответствую  ей  на  это:  "Позови
какую-нибудь старуху, она и посидит с тобой, пока я на собрание вернусь  и
Агафоше Дубцову отлуп дам". А она говорит: "Желаю  только  с  тобой  скуку
делить, и никакая старуха мне не нужна". Вот  тебе  и  три,  то  есть  три
пакости в ответ!
   Это как, можно добровольно переносить такое смывание над человеком  или
надо было сразу экуироваться от такой непролазной дурости? Я так и сделал,
то есть самовольно экуировался. Вошли в хату, а я, не долго думая, шмыг  -
в сенцы, оттуда - на крыльцо и поспешно накинул цепку на дверной пробой, а
сам на рысях сюда, в школу! Окошечки у нас в хате маленькие,  узенькие,  а
старуха моя, вы же знаете, тушистая, огромадная. Ей ни за что  в  окно  не
пролезть, застрянет, как кормленая свинья в дыроватом плетне, это дело уже
пробованное, застревала она там, и не раз. Вот она и сидит тепереча  дома,
сидит, миленькая, как черт в старое время, ишо до революции, в рукомойнике
сидел, а из хаты выйти не может! Кому охота - пущай идет, высвобождает  ее
из плену, а мне являться ей на глаза никак нельзя, я дня на два подамся  к
кому-нибудь во временные жильцы, пока старуха моя не остынет трошки,  пока
ее гнев на меня не потухнет. Я не глупой, чтобы рысковать своей судьбой, и
мне вовсе ни к чему ее разные и тому  подобные  баталии.  Решит  она  меня
жизни вгорячах, а потом что? А потом прокурор напишет, что, мол, на  Шипке
все спокойно, и дело с концом!  Нет,  покорнейше  благодарю,  кушайте  эти
оладьи сами! Умный человек все это дело и без прояснений поймет, а  дураку
проясняй не проясняй - все едино он так  дураком  и  проживет  до  гробной
доски!
   - Ты кончил дед? - спокойно спросил Разметнов.
   - С вами нехотя кончишь. Агафону отлуп дать я опоздал, все одно вы  его
приняли в нашу партию, да, может, эдак оно и к лучшему, может,  я  даже  с
вами и согласный. Про старуху все как есть  прояснил  и  по  глазам  вашим
вижу, что все вы тут предсидящие ко мне дюже восчувствие имеете. А  больше
мне ничего и не надо! Поговорил я с вами в свое удовольствие,  не  все  же
мне с одними жеребцами разговаривать, верно говорю? У вас понятия хучь  на
самую Малость, но все-таки больше, чем у моих жеребцов...
   - Садись, старик, а то ты опять заговариваться  начинаешь,  -  приказал
Нагульнов.
   Вопреки ожиданиям присутствовавших, Щукарь молча пошел на  свое  место,
не вступая в обычные пререкания, но  зато  улыбался  с  таким  необычайным
самодовольством и так победоносно сверкал  одним  глазом,  что  всякому  с
непреложной ясностью долженствовало видеть:  идет  он  не  побежденным,  а
победителем. Его провожали  дружественными  улыбками.  Все  же  гремяченцы
относились к нему очень тепло.
   И только один Агафон  Дубцов  не  преминул  испортить  деду  счастливое
настроение.  Когда  Щукарь,  исполненный  важности,  проходил  мимо  него,
Агафон, искривив рябое лицо, зловеще шепнул:
   - Ну, достукался ты, старик... Давай попрощаемся!
   Щукарь встал как вкопанный, некоторое время молча жевал губами, а потом
набрался сил, спросил дрогнувшим голосом:
   - Это... это с какой же стати то есть я должен с тобой прощаться?
   - А с такой, что жить тебе осталось на  белом  свете  самую  малость...
Жизни тебе осталось на два огляда и на четыре вздоха. Не успеет  стриженая
девка косу заплесть, а ты уже доской накроешься...
   - Это... как же это так, Агафоша?
   - А так, очень даже просто! Тебя убить собираются.
   - Кто? - еле выдавил из себя дед Щукарь.
   - Известно кто: Кондрат Майданников с женой. Он уже ее домой послал  за
топором.
   Ноги Щукаря мелко задрожали, и он обессиленно присел рядом с  услужливо
подвинувшимся Дубцовым, потерянно спросил:
   - За что же это он меня задумал жизни решить?
   - А ты не догадываешься?
   - За отлуп, какой ему дал?
   - Точно! За критику всегда убивают,  иной  раз  топором,  иной  раз  из
обреза. А тебе как больше нравится - от пули умереть или под топором?
   - Нравится! Скажешь тоже! Да кому же может нравиться такое пришествие?!
- возмутился дед Щукарь. - Ты скажи лучше: что мне теперича  делать  надо?
Как я могу себя оборонить от такого глупого дурака?
   - Заявлять надо начальству, пока жив, вот и все.
   - Не иначе, - немного поразмыслив, согласился дед Щукарь. - Зараз пойду
Макарушке жалиться. А что же ему, проклятому Кондрашке, не страшно за меня
на каторгу идти?
   - Он говорил - мол, за Щукаря мне больше года не дадут  или,  на  худой
конец, больше двух лет, а год или два я смело отсижу, легко отдежурю... За
таких старичишек, говорит, много не дают. Самые пустяки дают  за  подобное
барахло.
   - Облизнется он, сукин сын! Получит всю десятку, уж это я до  тонкостев
знаю! - в ярости возопил дед Щукарь.
   И тут получил от Нагульнова строжайшее предупреждение:
   - Ежели ты, старик, ишо раз заорешь недорезанным  козлом  -  немедленно
выведем с собрания!
   - Сиди тихо, дедушка, я провожу тебя отсюда, я тебя в трату не  дам!  -
шепотом пообещал Дубцов.
   Но Щукарь в ответ и словом не обмолвился. Он сидел, опершись локтями  о
колени, низко склонив голову. Он думал о  чем-то  сосредоточенно,  упорно,
страдальчески морщил лоб, а потом вдруг вскочил, расталкивая людей, рысцой
затрусил к столу президиума. Дубцов, следивший за стариком, видел, как тот
склонился над Нагульновым, что-то зашептал ему на ухо, указывая  на  него,
Дубцова, а потом на Кондрата Майданникова.
   Трудно, почти невозможно было рассмешить Нагульнова, но  тут  и  он  не
выдержал, улыбнулся краешками губ и, глядя на Дубцова, укоризненно покачав
головой, усадил Щукаря рядом с собой, шепнул: "Сиди тут и не рыпайся, а то
ты домотаешься до какого-нибудь греха".
   Спустя немного торжествующий и успокоенный  дед  Щукарь  поймал  взгляд
Майданникова  и  злорадно  показал  ему  из-под  локтя  левой  руки  дулю.
Изумленный Кондрат поднял брови, а Щукарь, чувствуя себя  возле  Макара  в
полной безопасности, уже показывал ему сразу две дули.
   - Что это старик тебе шиши кажет? - спросил у Майданникова сидевший  по
соседству Антип Грач.
   - А черт его знает, что ему на ум взбрело, - с досадою ответил Кондрат.
- Примечаю я, что он умом начинает трогаться. Да оно и пора:  года-то  его
не малые, а пережить ему пришлось тоже не мало, бедняку. Всегда мы жили  с
ним по-хорошему, а зараз, видать, он что-то на меня злобствует. Надо будет
у него спросить, за что он обижается.
   Случайно Кондрат глянул на место,  где  недавно  сидел  дед  Щукарь,  и
тихонько рассмеялся, толкнул локтем Антипа:
   - Он же рядом "с Агафоном сидел, теперь все понятно! Это чертов  Агафон
ему что-нибудь в уши надул про меня, какую-нибудь хреновину  выдумал,  вот
дед и бесится, а я и сном-духом не знаю, чем ему не  угодил.  Он  уже  как
малое дите стал, всякому слову верит.
   Стоя возле стола, Давыдов терпеливо ждал,  когда  извечно  медлительные
хуторяне снова рассядутся по местам и стихнет шум.
   - Давай, Давыдов! Давай, не тяни! - крикнул  нетерпеливый  на  ожидание
Демка Ушаков.
   Давыдов, о чем-то пошептавшись с Разметновым, торопливо начал:
   - Я вас надолго  не  задержу,  факт!  Я  потому  обращаюсь  особенно  к
колхозницам, что  вопрос,  который  сейчас  поставлю  перед  вами,  больше
касается  женщин.  Сегодня  на  нашем  партийном  собрании   весь   колхоз
присутствует,  и  мы,  коммунисты,  посоветовавшись  между  собою,   хотим
предложить вам такую штуку: на заводах у нас давным-давно созданы  детские
сады и ясли, где каждый день, с утра до  вечера,  под  присмотром  опытных
нянек и воспитательниц находятся, кормятся и отдыхают малые детишки,  это,
товарищи, факт. А мамаши их тем временем работают и  о  своей  детворе  не
болеют душой. Руки у них развязаны, от  забот  о  детях  они  освобождены.
Почему бы и нам при колхозе не устроить такой детский  сад?  Два  кулацких
дома у нас пустуют; молоко, хлеб, мясо, пшено и кое-что другое  в  колхозе
есть, факт! Харчами мелких граждан наших мы полностью обеспечим, уходом  -
тоже, так в чем же дело, черт возьми? А то ведь на носу уборка хлебов, а с
выходами женщин на работу дело не ахти как  важно  обстоит  у  нас,  прямо
скажу - плохо обстоит,  вы  сами  это  знаете.  Как,  дорогие  колхозницы,
согласны вы с нашим предложением? Давайте  голоснем,  и  если  большинство
будет согласно, то и примем сейчас же такое  решение,  чтобы  из-за  этого
вопроса не созывать нам лишний раз еще одно собрание.  Кто  "за"  -  прошу
поднять руки.
   - Кто же супротив такого  добра  будет?  -  крикнула  многодетная  жена
Турилина. Оглядывая соседок, она первая подняла узкую в запястье руку.
   Густейший частокол рук вырос над  головами  сидевших  и  толпившихся  в
проходах колхозников и колхозниц. Против никто не голосовал. Давыдов потер
руки, довольно заулыбался:
   - Предложение об устройстве детского сада  принято  единогласно!  Очень
приятно, дорогие товарищи-граждане, такое единодушие, факт, что попали  мы
в точку! Завтра приступим к делу. Детишек приходите, мамаши, записывать  в
правление  колхоза  с  утра,  часов  с  шести,  как  только  со   стряпней
управитесь.  Посоветуйтесь,  товарищи  женщины,  между  собой  и  выберите
стряпуху, чтобы была опрятная и умела хорошо  готовить,  и  еще  двух-трех
колхозниц выберите, аккуратных, чисторядных собою, ласковых к  детишкам  -
на должность нянек. Заведующую будем просить себе  в  районе,  чтобы  была
грамотная и могла вести отчетность, факт. Мы тут прикидывали и решили, что
каждой из  колхозниц-нянек  и