ас там какое-то топтание на месте,  двойственность...  Надо  решительно
подтянуться!  Семфонд  не  создан,  ста  процентов  коллективизации   нет,
инвентарь не отремонтирован...
   - Сегодня договорились с кузнецом.
   - Вот видишь, я и говорю, что темпов нет! Непременно агитколонну к  вам
надо послать, она вас научит работать.
   - Пришли. Очень хорошо будет, факт!
   - А вот с чем не надо торопиться,  вы  моментально  обтяпали.  Кури,  -
секретарь притянул портсигар. -  Вдруг,  как  снег  на  голову,  прибывают
подводы с кулаками. Звонит мне из ГПУ  Захарченко:  "Куда  их  девать?  Из
округа ничего нет. Под них эшелоны  нужны.  На  чем  их  отправлять,  куда
отправлять?" Видишь,  что  вы  наработали!  Не  было  ни  согласовано,  ни
увязано...
   - Так что же я с ними должен был делать?
   Давыдов осердился. А когда в сердцах он начинал говорить торопливей, то
слегка  шепелявил,  потому  что  в  щербину  попадал  язык  и  делал  речь
причмокивающей, нечистой. Вот и  сейчас  он  чуть  шепеляво,  повышенно  и
страстно заговорил своим грубоватым тенорком:
   - На шею я их должен был себе повесить? Они  убили  бедняка  Хопрова  с
женой.
   - Следствием это не доказано, - перебил секретарь,  -  там  могли  быть
посторонние причины.
   - Плохой следователь, потому и не доказано.  А  посторонние  причины  -
чепуха! Кулацкое  дело,  факт!  Они  нам  всячески  мешали  организовывать
колхоз, вели агитацию против, - вот и выселили их к черту. Мне  непонятно,
почему ты все об этом упоминаешь? Словно ты недоволен...
   - Глупейшая догадка! Поосторожней выражайся! Я против  самодеятельности
в таких случаях, когда план, плановая работа подменяется партизанщиной.  А
ты первый ухитрился выбросить из своего хутора  кулаков,  поставив  нас  в
страшно затруднительное  положение  с  их  выселением.  И  потом,  что  за
местничество, почему ты отправил их на своих подводах  только  до  района?
Почему не прямо на станцию, в округ?
   - Подводы нужны были.
   - Вот я и говорю - местничество! Ну, хватит. Так вот  тебе  задания  на
ближайшие дни: собрать  полностью  семфонд,  отремонтировать  инвентарь  к
севу,  добиться   стопроцентной   коллективизации.   Колхоз   твой   будет
самостоятельным. Он территориально отдален от остальных населенных пунктов
и в "Гигант", к сожалению, не войдет. А тут в округе - черт бы их брал!  -
путают: то "гиганты" им подавай, то разукрупняй! Мозги переворачиваются!
   Секретарь взялся за голову, посидел с минуту молча и уже  другим  тоном
сказал:
   - Ступай согласовывай план в райполеводсоюз, потом обедай в столовке, а
если там обедов не захватишь, иди ко мне на квартиру, жена тебя  покормит.
Подожди! Записку напишу.
   Он  быстро  черканул  что-то  на  листке  бумажки,  сунул  Давыдову  и,
уткнувшись в бумаги, протянул холодную, потную руку.
   - И тотчас же езжай. Будь здоров.  А  на  бюро  я  о  вас  поставлю.  А
впрочем, нет. Но подтянитесь. Иначе - оргвыводы.
   Давыдов вышел, развернул  записку.  Синим  карандашом  было  размашисто
написано:

   "Лиза!  Категорически   предлагаю   незамедлительно   и   безоговорочно
предоставить обед предъявителю этой записки.
   Г.Корчжинский".

   "Нет, уж лучше  без  обеда,  чем  с  таким  мандатом",  -  уныло  решил
проголодавшийся Давыдов, прочитав записку и направляясь в райполеводсоюз.



21

   По плану площадь весенней пахоты в Гремячем Логу должна была  составить
в этом году 472 гектара, из них,  110  -  целины.  Под  зябь  осенью  было
вспахано - еще единоличным порядком - 643 гектара,  озимого  жита  посеяно
210 гектаров. Общую посевную площадь предполагалось разбить по  хлебным  и
масличным культурам следующим порядком: пшеницы -  667  гектаров,  жита  -
210, ячменя - 108, овса - 50, проса - 65, кукурузы - 167, подсолнуха - 45,
конопли - 13. Итого - 1325 гектаров плюс 91 гектар  отведенной  под  бахчи
песчаной земли, простиравшейся на юг от Гремячего Лога до Ужачиной балки.
   На расширенном производственном  совещании,  состоявшемся  двенадцатого
февраля и собравшем более сорока человек колхозного актива, стоял вопрос о
создании семенного фонда, о нормах выработки на полевых  работах,  ремонте
инвентаря к севу и о выделении из фуражных запасов брони на время весенних
полевых работ.
   По совету Якова Лукича, Давыдов  предложил  засыпать  семенной  пшеницы
круглым числом по семи пудов на гектар,  всего  -  4669  пудов.  Тут-то  и
поднялся оглушительный крик. Всяк себе орал, не слушая  другого,  от  шума
стекла в Титковом курене дрожали и вызванивали.
   - Много дюже!
   - Как бы не прослабило!
   - По серопескам сроду мы так не высевали.
   - Курям на смех!
   - Пять пудов, от силы.
   - Ну, пять с половиной.
   - У нас жирной земли, какая по семь на десятину требует,  с  воробьиный
нос! Толоку надо бы пахать, чего власть предусматривала?
   - Либо возле Панюшкина буерака, энти даны.
   - Хо! Самые травяные места запахивать! Сказал, как в воду дунул!
   - Вы про хлеб гутарьте, сколько килой на эту га надо.
   - Ты нам килами голову не морочь! Мерой али пудом вешай!
   - Гражданы!  Гражданы,  тише!  Гражданы,  вашу...!  Тю-у-у,  сбесились,
проклятые! Одно словцо мне дайте! - надрывался бригадир второй, Любишкин.
   - Бери их все, даем!
   - Ну, народ, язви его в почку! Чисто  скотиняка...  Игнат!  И  чего  ты
ревешь, как бугай? Ажник посинел весь с натуги...
   - У тебя у самого с рота пена клубом идет, как у бешеной собаки!
   - Любишкину слово представьте!
   - Терпежу нету, глушно!
   Совещание лютовало в выкриках. И наконец, когда самые горлодеры малость
приохрипли, Давыдов свирепо, необычно для него, заорал:
   - Кто-о-о так совещается, как  вы?..  Почему  рев?  Каждый  говорит  по
порядку, остальные  молчат,  факт!  Бандитства  здесь  нечего  устраивать!
Сознательность надо иметь! - И тише продолжал:  -  Вы  должны  у  рабочего
класса учиться, как надо организованно проводить собрания. У нас  в  цеху,
например, или в клубе собрание,  и  вот  идет  оно  порядком,  факт!  Один
выступает, остальные слушают, а вы  кричите  все  сразу,  и  ни  черта  не
поймешь!
   - Кто вякнет середь чужой речи, того вот этой задвижкой  так  и  потяну
через темя, ей-богу! Чтоб и копыта на сторону откинул! -  Любишкин  встал,
потряс дубовым толстенным запором.
   -  Этак  ты  нас  к  концу  собрания  всех  перекалечишь!  -   высказал
предположение Демка Ушаков.
   Совещавшиеся посмеялись, покурили и уже серьезно взялись за  обсуждение
вопроса о норме высева. Да оно, как выяснилось, и спорить-то и орать  было
нечего... Первым взял слово Яков Лукич и сразу разрешил все противоречия.
   - Надсадились от крику занапрасну. Почему товарищ Давыдов предлагали по
семи пудов? Очень просто, это наш общий совет. Протравливать и чистить  на
триере будем? Будем. Отход будет? Будет. И может много быть отходу, потому
у иных хозяев, какие нерадеи,  семенное  зерно  от  озадков  не  отличишь.
Блюдется оно с едовым вместе, подсевается абы как. Ну,  а  ежели  и  будут
остальцы, не пропадут же они? Птицей, животиной потравим.
   Решили - по семь пудов. Хуже дело пошло, когда коснулись норм выработки
на плуг. Тут уж пошел такой разнобой в высказываниях,  что  Давыдов  почти
растерялся.
   - Как ты могешь мне выработку загодя на плуг  устанавливать,  ежели  не
знаешь, какая будет весна? - кричал  бригадир  третьей  бригады,  рябой  и
дюжий Агафон Дубцов, нападая на Давыдова. - А ты знаешь,  как  будет  снег
таять и какая из-под него земля выйдет, сырая или сухая?  Ты  что,  сквозь
землю видишь?
   - А ты что же предлагаешь, Дубцов? - спрашивал Давыдов.
   - Предлагаю бумагу зря не портить и зараз  ничего  не  писать.  Пройдет
сев, и толкач муку покажет.
   - Как же ты  -  бригадир,  а  несознательно  выступаешь  против  плана?
По-твоему, он не нужен?
   - Нельзя загодя сказать, что и как! - неожиданно поддержал Дубцова Яков
Лукич. - И норму как можно становить? У вас, к примеру, в плугу  три  пары
добрых, старых быков ходют, а у меня трехлетки, недоростки. Разве же  я  с
ваше вспашу? Сроду нет!
   Но тут вмешался Кондрат Майданников:
   - От Островнова, завхоза, дюже удивительно нам такие речи слухать!  Как
же ты без заданий будешь работать? Как бог на душу положит? Я от чапиг  не
буду рук отымать, а ты на припеке будешь спину греть, а  получать  за  это
будем одинаково? Здорово живешь, Яков Лукич!
   - Слава богу, Кондрат Христофорыч! А как же ты уравняешь бычиную силу и
землю? У тебя - мягкая земля, а у меня - крепь, у тебя - в низине лан, а у
меня - на бугру. Скажи уж, ежели ты такой умный.
   - По крепкой - одна задача, по мягкой - другая. Быков можно  подравнять
в запряжках. Все можно учесть, ты мне не толкуй!
   - Ушаков хочет говорить.
   - Просим.
   - Я бы, братцы, так сказал: худобу надо, как  оно  всегда  водится,  за
месяц до сева начать кормить  твердым  кормом:  добрым  сеном,  кукурузой,
ячменем. Вот тут вопросина: как у  нас  с  кормами  будет?  Хлебозаготовка
съела лишнюю зерно...
   - О скоте потом будет речь. Сейчас  это  не  по  существу,  факт!  Надо
решать вопрос о нормах дневной выработки на пахоте.  Сколько  гектаров  по
крепкой земле, сколько на плуг, сколько на сеялку.
   - Сеялки - они тоже разные! Я на одиннадцатирядной  не  сработаю  же  с
семнадцатирядовкой.
   - Факт! Вноси  свое  предложение.  А  вы  чего,  гражданин,  все  время
молчите? Числитесь в активе, а голоса вашего я еще не слыхал.
   Демид Молчун удивленно взглянул на Давыдова, ответил нутряным басом:
   - Я согласный.
   - С чем?
   - Что надо пахать, стало быть... и сеять.
   - Ну?
   - Вот и все.
   - И все?
   - Кгм.
   - Поговорили, - Давыдов улыбнулся,  еще  что-то  сказал,  но  за  общим
хохотом слов его не было слышно.
   Потом уже за Молчуна объяснился дед Щукарь:
   - Он у нас в хуторе, товарищ Давыдов, Молчуном прозывается.  Всю  жизнь
молчит, гутарит в крайностях, через это  его  и  жена  бросила.  Казак  он
неглупой, а вроде дурачка, али, нежнее сказать, как бы с придурью, что ли,
али бы вроде мешком из-под угла вдаренный. Мальчонком был,  я  его  помню,
сопливый такой и никудышний, без порток бегал, и никаких талантов  за  ним
не замечалось, а  зараз  вот  вырос  и  молчит.  Его  при  старом  прижиме
тубянской батюшка даже причастия за это  лишал.  На  исповеди  накрыл  его
черным платком, спрашивает (в великий пост было  дело,  на  семой,  никак,
неделе): "Воруешь,  чадо?"  Молчит.  "Блудом  действуешь?"  Опять  молчит.
"Табак куришь? Прелюбы сотворяешь  с  бабами?"  Обратно  молчит.  Ему  бы,
дураку, сказать, мол: "Грешен, батюшка!" - и сей момент было бы  отпущение
грехов...
   - Да заткнись ты! - Голос сзади и смех.
   - ...Зараз, в один секунд кончаю! Ну, а он толечко сопит и глаза лупит,
как баран на новые ворота. Батюшка в отчаянность пришел, в испуг вдарился,
питрахиль на нем дрожит, а все-таки  спрашивает:  "Может,  ты  когда  жену
чужую желал или ближнего осла его, или протчего скота его?" Ну,  и  разное
другое по евангелию... Демид опять же  молчит.  Да  и  что  же  можно  ему
сказать? Ну, жену чью бы он ни пожелал, все одно этого дела  не  было  бы:
никакая, самая последняя, ему не...
   - Кончай, дед! К делу не относящийся твой рассказ,  -  сурово  приказал
Давыдов.
   - Он зараз отнесется, вот-вот подойдет к делу. Это толечки приступ. Ишо
один секунд! Перебили... Ах, едрить твою за кочан! Забыл, об  чем  речь-то
шла!.. Дай бог памяти... Т-твою!.. с такой памятью! Вспомнил! - Дед Щукарь
хлопнул себя по плеши, посыпал очередями, как  из  пулемета:  -  Так  вот,
насчет чужой женки Демидовы дела табак были, а осла чего  ему  желать  или
протчую святую скотиняку? Он, может, и пожелал бы,  пребывая  в  хозяйстве
безлошадным, да они у нас не водются, и он их сроду не видал. А  спрошу  я
вас, дорогие гражданы, откель у нас ослы? Спокон  веку  их  тут  не  было!
Тигра там или осел, то же самое верблюд...
   - Ты замолчишь ноне? - спросил Нагульнов. - Зараз выведу из хаты.
   - Ты, Макарушка, на Первое мая об мировой революции с полден до  закату
солнца в школе говорил. Скушно говорил, слов нет, то же да одно же  толок.
Я потихонечку на лавке свернулся калачом,  уснул,  а  перебивать  тебя  не
решился, а вот ты перебиваешь...
   - Нехай кончает дед. Время у нас  терпит,  -  сказал  Разметнов,  шибко
любивший шутку и веселый рассказ.
   - Может, через это он и смолчал, никому ничего  не  известно.  Поп  тут
диву дался. Лезет головой к Демиду под платок, пытает: "Да ты  не  немой?"
Демид тут говорит ему: "Нету, мол, надоел ты мне!" Поп тут  осерчал,  слов
нет, ажник зеленый с лица  стал,  как  зашипит  потихоньку,  чтоб  ближние
старухи не слыхали: "Так чего же ты тудыт твою, молчишь,  как  столб?"  Да
ка-а-ак дюбнет Демида промеж глаз малым подсвечником!
   Хохот покрывается рокочущим басом Демида:
   - Брешешь! Не вдарил.
   - Неужели не вдарил? - страшно удивился дед Щукарь.  -  Ну,  все  одно,
хотел, небось, вдарить... Тут он его и причастия лишил. Что же,  гражданы,
Демид молчит, а мы будем гутарить, нас это не касаемо. Хучь  одно  хорошее
слово, как мое, и серебро, а молчание - золото.
   - Ты бы все свое серебро-то на золото  променял!  Другим  бы  спокойнее
было... - посоветовал Нагульнов.
   Смех то вспыхивал горящим сухостоем, то  гаснул.  Рассказ  деда  Щукаря
было нарушил деловую настроенность. Но  Давыдов  смахнул  с  лица  улыбку,
спросил:
   - Что ты хотел сказать о норме выработки? К делу приступай!
   - Я-то? - Дед Щукарь вытер рукавом вспотевший лоб, заморгал. - Я ничего
про нее не хотел... Я про Демида засветил вопрос... А  норма  тут  ни  при
чем...
   - Лишаю тебя слова на это  совещание!  Говорить  надо  по  существу,  а
балагурить можно после, факт!
   - Десятину в сутки  на  плуг,  предложил  один  из  агроуполномоченных,
колхозник Батальщиков Иван.
   Но Дубцов возмущенно крикнул:
   - Одурел ты! Бабке своей рассказывай  побаски!  Не  вспашешь  за  сутки
десятину! В мылу будешь, а не сработаешь.
   - Я пахал допрежь. Ну, чудок, может, и меньше...
   - То-то и оно, что меньше!
   - Полдесятины на плуг. Это - твердой земли.
   После долгих споров остановились на следующей суточной  норме  вспашки:
твердой земли на плуг - 0,60 гектара, мягкой - 0,75.
   И  по  высеву  для  садилок:  одиннадцатирядной  -   3   1/4   гектара,
тринадцатирядной - 4, семнадцатирядной - 4 3/4.
   При общем наличии в Гремячем Логу 184  пар  быков  и  73  лошадей  план
весеннего сева не был напряженным. Об этом так и заявил Яков Лукич:
   - Отсеемся рано, ежели будем работать при усердии. На тягло  падает  по
четыре с половиной десятины  на  весну.  Это  легко,  братцы!  И  гутарить
нечего.
   - А вот в Тубянском вышло по восемь на тягло, - сообщил Любишкин.
   - Ну, и пущай они себе помылят промеж ног!  Мы  до  заморозков  прошлую
осень пахали зябь, а они с покрова хворост зачали  делить,  шило  на  мыло
переводить.
   Приняли  решение  засыпать  семфонд  в  течение  трех  дней.  Выслушали
нерадостное заявление кузнеца Ипполита Шалого. Он-говорил зычно,  так  как
был туговат на ухо, и все время  вертел  в  черных,  раздавленных  работой
руках  замаслившийся  от  копоти  треух,  робея   говорить   перед   столь
многолюдным собранием:
   - Всему можно ремонт произвесть. За мной дело не станет. Но вот  насчет
железа как ни мога надо стараться, зараз же его добывать. Железа на лемеши
и на чересла плугов и  куска  нету.  Не  с  чем  работать.  К  садилкам  я
приступаю с завтрашнего дня. Подручного мне надо и угля. И  какая  мне  от
колхоза плата будет?
   Давыдов подробно разъяснил ему относительно оплаты  и  предложил  Якову
Лукичу завтра же отправиться в район за железом и углем. Вопрос о создании
фуражной брони разрешили скоро.
   Потом взял слово Яков Лукич:
   - Надо нам толком обсудить, братцы, как, где и что  сеять,  и  полевода
надо выбрать знающего, грамотного человека. Что же, было у нас до  колхоза
пять агроуполномоченных, а делов ихних не  видно.  Одного  полевода  нужно
выбрать из старых казаков,  какой  всю  нашу  землю  знает,  и  ближнюю  и
переносную. Покеда новое землеустройство не прошло, он нам дюже  сгодится!
Я скажу так: зараз в колхозе у нас почти весь хутор. Помаленечку  вступают
да вступают. Дворов полсотни осталось  единоличников,  да  и  энти  завтра
проснутся колхозниками... вот и надо нам сеять по науке, как она  диктует.
Я это к тому,  чтобы  из  двухсот  десятин,  какие  у  нас  под  пропашные
предназначаются, половину сработать под херсонский пар. Нонешнюю весну сто
десять десятин будем подымать целины, вот и  давайте  их  кинем  под  этот
херсонский пар.
   - Слыхом про такой не слыхивали!
   - Что это за Херсон?
   - Ты нам фактически освети это,  -  попросил  Давыдов,  втайне  гордясь
познаниями своего столь многоопытного завхоза.
   - А это вот какой пар, иначе он ишо прозывается кулисным, американским.
Это дюже любопытно и с умом придумано! К примеру, сеете  вы  нонешний  год
пропашные, ну, кукурузу  там  либо  подсолнушки,  и  сеете  редким  рядом,
наполовину  реже,  чем  завсегда,  так  что  урожай  супротив  настоящего,
правильного посева соберете толечко пятьдесят процентов. Кочны с  кукурузы
сымете либо подсолнуховые шляпки поломаете, а будылья оставляете на месте.
И в эту же осень промеж будыльев по кулисам сеете пшеницу-озимку.
   - А как же сеять-то? Садилка будылья ить поломает? - спросил, жадно,  с
открытым ртом слушавший, Кондрат Майданников.
   - Зачем поломает? Ряды же редкие, через  это  она  будылья  не  тронет,
рукава ее мимо пойдут, стало быть,  ляжет  и  задержится  промеж  будыльев
снег. Таять он будет степенно и влаги больше даст. А весною, когда пшеница
подымется,  эти  будылья  удаляют,  пропалывают.  Довольно   завлекательно
придумано. Я сам хучь и не пробовал так сеять,  а  в  этом  году  уж  было
намеревался спытать. Тут верный расчет, без ошибки!
   -  Это  вот  да!  Поддерживаю!  -  Давыдов  толкнул  под  столом  ногою
Нагульнова, шепнул: - Видишь? А ты все был против него...
   - Я и зараз против...
   - Это уж от упрямства, факт! Уперся, как вол...
   Совещание приняло  предложение  Якова  Лукича.  После  этого  решили  и
обсоветовали еще кучу мелких дел. Стали расходиться. Не успели  Давыдов  с
Нагульновым дойти до сельсовета, как из сельсоветского двора навстречу  им
быстро  зашагал  невысокий  парень  в  распахнутой   кожаной   тужурке   и
юнгштурмовском  костюме.  Придерживая  рукой  клетчатую  городскую  кепку,
преодолевая сопротивление бившего порывами ветра, он быстро приближался.
   - Из району кто-то. - Нагульнов сощурился.
   Паренек подошел вплотную, по-военному приложил руку к козырьку кепки.
   - Вы не из сельсовета?
   - А вам кого?
   - Секретаря здешней ячейки или предсовета.
   - Я секретарь ячейки, а это председатель колхоза.
   - Вот и хорошо. Я, товарищи, из агитколонны. Мы только Что  приехали  и
ждем вас в Совете.
   Курносый и  смуглолицый  паренек,  быстро  скользнул  глазами  по  лицу
Давыдова, вопрошающе улыбнулся:
   - Ты не Давыдов, товарищ?
   - Давыдов.
   - Я тебя угадал. Недели две назад встречались мы с тобой в окружкоме. Я
в округе работаю, на маслозаводе, прессовщиком.
   И только тут Давыдов понял, почему, когда подошел к ним  парень,  вдруг
пахуче и сладко дохнуло от  него  подсолнечным  маслом:  его  промасленная
кожаная куртка была  насквозь  пропитана  этим  невыветривающимся  вкусным
запахом.



22

   На  сельсоветском  крыльце,  спиной  к  подходившему  Давыдову,   стоял
приземистый человек в черной, низко срезанной кубанке с белым  перекрестом
по верху и в черном дубленом сборчатом полушубке. Плечи человека в кубанке
были необъятно широки, редкостно  просторная  спина  заслоняла  всю  дверь
вместе  с  притолоками.  Он  стоял,  раскорячив   куцые,   сильные   ноги,
низкорослый и могучий, как степной вяз.  Сапоги  с  широченными  морщеными
голенищами и с