Страницы: -
1 -
2 -
3 -
4 -
5 -
6 -
7 -
8 -
9 -
10 -
11 -
12 -
13 -
14 -
15 -
16 -
17 -
18 -
19 -
20 -
21 -
22 -
23 -
24 -
25 -
26 -
27 -
28 -
29 -
30 -
31 -
32 -
33 -
34 -
35 -
36 -
37 -
38 -
39 -
40 -
41 -
42 -
43 -
44 -
45 -
46 -
47 -
48 -
49 -
50 -
51 -
52 -
53 -
54 -
55 -
56 -
57 -
58 -
59 -
60 -
61 -
62 -
63 -
64 -
65 -
66 -
67 -
68 -
69 -
70 -
71 -
72 -
окрова поехал он в станицу на ярмарку, поехал
один, без жены. Узнал я, что он один поехал, и перекрестился, а то бы
пришлось обоих их бить. Полтора суток я не жрал, не пил, не спал, караулил
его возле дороги в яру. Жарко молился я в этом яру, просил бога, чтобы
Аверьян возвращался из станицы один, а не в компании с хуторными казаками.
И господь-милостивец внял моей ребячьей молитве! Под вечер на другой день
гляжу - едет Аверьян один. А до этого сколько подвод я пропустил, сколько
разов у меня сердце хлопало, когда казалось издали, что это Аверьяновы
кони бегут по дороге... Поравнялся он со мной, и тут я выскочил из яра,
сказал: "Слазь, дядя Аверьян, и молись богу!" Он побелел, как стенка, и
остановил лошадей. Рослый был и здоровый казачина, а что он мог со мной
поделать? У меня же в руках ружье. Крикнул он мне: "Ты что это, змееныш,
удумал?" Я ему говорю: "Слазь и становись на колени! Сейчас узнаешь, что я
удумал". Отважный он был, вражина! Сигнул с брички и кинулся ко мне с
голыми руками... Близко я его напустил, вот как до этой бурьянины, и
вдарил в упор...
- А если бы осечка?
Аржанов улыбнулся:
- Ну, тогда бы он меня отправил к отцу подпаском, табуны на том свете
стеречь.
- Что же дальше?
- Лошади от выстрела понесли, а я никак с места не тронусь. Ноги у меня
отнялись, и весь я дрожу, как лист на ветру. Аверьян возле лежит, а я шагу
к нему ступить не могу, подыму ногу и опять отпущу ее, боюсь упасть. Вот
как меня трясло! Ну, кое-как опамятовался, шагнул к нему, плюнул ему в
морду и начал у него карманы в штанах и в пиджаке выворачивать. Вынул
кошелек. В нем было бумажками двадцать восемь рублей, один золотой в пять
рублей и мелочью рубля два или три. Это уж я после сосчитал, дома. А
остальные, какие у него были, он, видно, потратил на гостинцы своей
молодой жене... Порожний кошелек я бросил тут же, на дороге, а сам сигнул
в яр - и был таков! Давно это было, а помню все дочиста, как будто только
вчера это со мной получилось. Ружье и патроны я в яру зарыл. Уже по
первому снегу ночью откопал свое имущество, принес в хутор и схоронил
ружье в чужой леваде, в старой дуплястой вербе.
- Зачем деньги взял? - резко и зло спросил Давыдов.
- А что?
- Зачем брал, спрашиваю?
- Они мне нужны были, - просто ответил Аржанов. - Нас в ту пору нужда
ела дюжее, чем вошь.
Давыдов соскочил с брички и долго шел молча. Молчал и Аржанов. Потом
Давыдов спросил:
- Это и все?
- Нет, не все, милый человек. Наехали следственные власти, рылись,
копались... Так и уехали ни с чем. Кто мог на меня подумать? А тут вскоре
простудился на порубке леса Сергей-косой - Аверьянов брат, - похворал и
помер: в легких у него случилось воспаление. И я дюже забеспокоился тогда,
думаю: ну, как и Афанасий своей смертью помрет, и повиснет моя рука, какую
отец благословил покарать врагов? И я засуетился...
- Постой, - прервал его Давыдов. - Ведь тебе же отец говорил про одного
Аверьяна, а ты на всех трех замахнулся?
- Мало ли что отец... У отца своя воля была, а у меня - своя. Так вот,
засуетился я тогда... Афанасия я убил через окно, когда он вечерял. В ту
ночь я отметился у притолоки в последний раз, потом стер все отметки
тряпкой. А ружье и патроны утопил в речке; все это мне стало уже не
нужным... Я отцову и свою волю выполнил. Вскорости мать затеялась
помирать. Ночью подозвала она меня к себе, спросила: "Ты их побил,
Ванятка?" Признался: "Я, маманя". Ничего она мне не сказала, только взяла
мою правую руку и положила ее себе на сердце...
Аржанов потрогал вожжи, лошади пошли веселее, и он, глядя на Давыдова
по-детски ясными серыми глазами, спросил:
- Теперь не будешь больше допытываться, почему я на лошадях шибко не
езжу?
- Все понятно, - ответил Давыдов. - Тебе, дядя Иван, на быках ездить
надо, водовозом, факт.
- Об этом я до скольких разов просил Якова Лукича, но он не согласился.
Он надо мной хочет улыбаться до последнего...
- Почему?
- Я ишо мальчишкой у него полтора года в работниках жил.
- Вот как!
- Вот так, милый человек. А ты и не знал, что у Островнова всю жизню в
хозяйстве работники были? - Аржанов хитро сощурился: - Были, милый
человек, были... Года четыре назад Он присмирел, когда налогами стали
жать, свернулся в клубок, как гадюка перед прыжком, а не будь зараз
колхозов да поменьше налоги - Яков Лукич показал бы себя, будь здоров!
Самый лютый кулак он, а вы гадюку за пазухой пригрели...
Давыдов после длительного молчания сказал:
- Это мы исправим, разберемся с Островновым как полагается, а все-таки,
дядя Иван, ты человек с чудинкой.
Аржанов улыбнулся, задумчиво глядя куда-то вдаль:
- Да ведь чудинка - как тебе сказать... Вот растет вишневое деревцо, на
нем много разных веток. Я пришел и срезал одну ветку, чтобы сделать
кнутовище, - из вишенника кнутовище надежнее, - росла она, милая, тоже с
чудинкой - в сучках, в листьях, в своей красе, а обстругал я ее, эту
ветку, и вот она... - Аржанов достал из-под сиденья кнут, показал Давыдову
коричневое, с засохшей, покоробленной корой вишневое кнутовище. - И вот
она! Поглядеть не на что! Так и человек: он без чудинки голый и жалкий,
вроде этого кнутовища. Вот Нагульнов какой-то чужой язык выучивает -
чудинка; дед Крамсков двадцать лет разные спичечные коробки собирает -
чудинка; ты с Лушкой Нагульновой путаешься - чудинка; пьяненький
какой-нибудь идет по улице, спотыкается и плетни спиной обтирает - тоже
чудинка. Милый человек мой, председатель, а вот лиши ты человека любой
чудинки, и будет он голый и скучный, как вот это кнутовище.
Аржанов протянул Давыдову кнут, сказал, все так же задумчиво улыбаясь:
- Подержи его в руках, подумай, может, тебе в голове и прояснеет...
Давыдов с сердцем отвел руку Аржанова:
- Иди ты к черту! Я и без этого сумею подумать и во всем разобраться!
...Потом, до самого стана, они всю дорогу молчали...
6
В бригаде полудновали. Наспех сбитый длинный стол впритирку вмещал всех
плугарей и погонщиков. Ели, изредка перебрасываясь солеными мужскими
шутками, деловито обмениваясь замечаниями о качестве приготовленной
стряпухой каши.
- И вот она всегда недосаливает! Горе, а не стряпуха!
- Не слиняешь от недосола, возьми да посоли.
- Да мы же с Васькой двое из одной чашки едим, он любит несоленое, а я
- соленое. Как нам в одной чашке делиться? Посоветуй, ежели ты такой
умный!
- Завтра плетень сплетем, разгородим вашу чашку пополам, только и
делов. Эх ты, мелкоумный! До такой простой штуки не мог сам додуматься!
- Ну, брат, и у тебя ума, как у твоего борозденного быка, ничуть не
больше.
За столом долго бы еще пререкались и перешучивались, но тут издали
заметили подводу, и, самый зоркий из всех, плугатарь Прянишников, приложив
ладонь ребром ко лбу, тихо свистнул:
- Этот едет, полоумный Ванька Аржанов, а с ним - Давыдов.
На стол вразнобой, со стуком легли ложки, и взоры всех нетерпеливо
устремились туда, где в балочке на минуту скрылась подвода.
- Дожили! Опять едет нас на буксир брать, - со сдержанным негодованием
сказал Агафон Дубцов. - Достукались! Нет уж, с меня хватит! Теперь вы
своими гляделками моргайте, а я моргать уморился, я на него от стыда и
глядеть не желаю!
У Давыдова по-хорошему дрогнуло сердце, когда он увидел, как дружно все
встали из-за стола, приветствуя его. Он шел широкими шагами, а навстречу
ему уже тянулись руки и светились улыбками дочерна сожженные солнцем лица
мужчин и матово-смуглые, тронутые легким загаром лица девушек и женщин.
Они, эти женщины, никогда не загорали по-настоящему, на работе так
закутываясь в белые головные платки, что оставались только узкие щели для
глаз. Давыдов улыбался, на ходу оглядывая знакомые лица. С ним успели
крепко сжиться, его приезду были искренне рады, встречали его как родного.
За какой-то миг все это дошло до сознания Давыдова, острой радостью
коснулось его сердца и сделало голос приподнятым и чуть охрипшим:
- Ну, здравствуйте, отстающие труженики! Кормить приезжего будете?
- Кто к нам надолго - кормим, а кто на часок, в гости, - того не
кормим, а только провожаем с низкими поклонами. Так ведь, бригадир? - под
общий смех сказал Прянишников.
- Я, наверное, надолго к вам, - улыбнулся Давыдов.
И Дубцов оглушающим басом заорал:
- Учетчик! Пиши его на полное довольствие с нынешнего дня, а ты,
стряпуха, наливай ему каши, сколько его утроба примет!
Давыдов обошел вокруг стола, со всеми здороваясь за руку. Мужчины
обменивались с ним привычно крепким рукопожатием, а женщины, глядя в
глаза, смущались и протягивали руки лодочкой: свои, местные казаки не
очень-то баловали их таким вниманием и почти никогда не снисходили до
того, чтобы при встрече, как равной, протянуть женщине руку.
Дубцов усадил Давыдова рядом с собой, положил ему на колено тяжелую и
горячую ладонь.
- Мы тебе рады, любушка ты наш Давыдов!
- Вижу. Спасибо!
- Только ты не сразу начинай ругаться...
- Да я вовсе и не думаю ругаться.
- Нет, это ты, конечно, не утерпишь, без этого ты не обойдешься, да и
нам крепкое слово будет в пользу. Но пока помолчи. Пока люди жуют, нечего
им аппетит портить.
- Можно и подождать, - усмехнулся Давыдов. - Доброго разговора мы не
минуем, но за столом начинать не будем, как-нибудь потерпим, а?
- Обязательно надо вытерпеть! - под общий хохот решительно заявил
Дубцов и первый взялся за ложку.
Давыдов ел сосредоточенно и молча, не поднимая от миски головы. Он
почти не вслушивался в сдержанные голоса полудновавших пахарей, но все
время ощущал на лице чей-то неотступный взгляд. Прикончив кашу, Давыдов
облегченно вздохнул: впервые за долгое время он был по-настоящему сыт.
По-мальчишески облизав деревянную ложку, он поднял голову. Через стол на
него в упор, неотрывно смотрели серые девичьи глаза, и столько в них было
горячей, невысказанной любви, ожидания, надежды и покорности, что Давыдов
на миг растерялся. Он и прежде нередко встречался в хуторе - на собрании
или просто на улице - с этой большерукой, рослой и красивой
семнадцатилетней девушкой, и тогда, при встречах, она улыбалась ему
смущенно и ласково, и смятение отражалось на ее вдруг вспыхивающем лице, -
но теперь в ее взгляде было что-то иное, повзрослевшее и серьезное...
"Каким тебя ветром ко мне несет и на что ты мне нужна, милая
девчонушка? И на что я тебе нужен? Сколько молодых парней всегда возле
тебя вертится, а ты на меня смотришь, эх ты, слепушка! Ведь я вдвое тебя
старше, израненный, некрасивый, щербатый, а ты ничего не видишь... Нет, не
нужна ты мне, Варюха-горюха! Расти без меня, милая", - думал Давыдов,
рассеянно глядя в полыхающее румянцем лицо девушки.
Она слегка отвернулась, потупилась, встретившись глазами с Давыдовым.
Ресницы ее трепетали, а крупные загрубелые пальцы, перебиравшие складки
старенькой грязной кофточки, заметно вздрагивали. Так наивна и
непосредственна была она в своем чувстве, так в детской простоте своей не
умела и не могла его скрыть, что всего этого не заметил бы разве только
слепой.
Обращаясь к Давыдову, Кондрат Майданников рассмеялся:
- Да не смотри ты на Варьку, а то у нее вся кровь в лицо кинулась!
Пойди умойся, Варька, может, малость оттухнешь. Хотя как она пойдет? У нее
же ноги теперь отнялись... Она у меня погонычем работает, так все время
ходу мне не дает, заспрашивалась, когда ты, Давыдов, приедешь. "А я откуда
знаю, когда он приедет, отвяжись", - говорю ей, но она этими вопросами с
утра до ночи меня долбит и долбит, как дятел сухую лесину.
Словно для того, чтобы опровергнуть предположение, будто у нее отнялись
ноги. Варя Харламова, повернувшись боком и слегка согнув ноги в коленях, с
места, одним прыжком перемахнула через лавку, на которой сидела, и пошла к
будке, гневно оглядываясь на Майданникова и что-то шепча побледневшими
губами. Только у самой будки она остановилась, повернувшись к столу,
крикнула срывающимся голоском:
- Ты, дядя Кондрат... ты, дядя... ты неправду говоришь!
Общий хохот был ей ответом.
- Издали оправдывается, - посмеиваясь, сказал Дубцов. - Издали оно
лучше.
- Ну зачем ты смутил девушку? Нехорошо! - недовольно сказал Давыдов.
- Ты ее ишо не знаешь, - снисходительно ответил Майданников. - Это она
при тебе такая смирная, а без тебя она любому из нас зоб вырвет и не
задумается. Зубатая девка! Бой, а не девка! Видал, как она с места
взвилась? Как дикая коза!..
Нет, не льстила мужскому самолюбию Давыдова эта простенькая девичья
любовь, о которой давно уже знала вся бригада, а он услышал и узнал
впервые только сейчас. Вот если бы другие глаза хоть раз посмотрели на
него с такой беззаветной преданностью и любовью, - это иное дело...
Стараясь замять неловкий разговор, Давыдов шутливо сказал:
- Ну, спасибо стряпухе и деревянной ложке! Накормили досыта.
- Благодари, председатель, за великое старание свою правую руку да
широкий рот, а не стряпуху с ложкой. Может, добавку подсыпать? -
осведомилась, поднимаясь из-за стола, величественная, необычайно толстая
стряпуха.
Давыдов с нескрываемым изумлением оглядел ее могучие формы, широкие
плечи и необъятный стан.
- Откуда вы ее взяли, такую? - вполголоса спросил он Дубцова.
- На таганрогском металлургическом заводе по нашему особому заказу
сделали, - ответил учетчик, молодой и развязный парень.
- Как же я тебя раньше, не видал? - все еще удивлялся Давыдов. - Такая
ты объемистая в габаритах, а видеть тебя, мамаша, не приходилось.
- Нашелся мне сынок! - фыркнула стряпуха. - Какая же я тебе мамаша,
ежели мне всего сорок семь? А не видел ты меня потому, что зимой я из хаты
не вылезаю. При моей толщине и коротких ногах я по снегу не ходок, на
ровном месте могу в снегу застрять. Зимой я дома безвылазно сижу, пряду
шерсть, платки вяжу, словом, кое-как кормлюся. По грязи тоже я не ходок:
как верблюд, боюсь разодраться на сколизи, а по сухому я и объявилася в
стряпухах. И никакая я тебе не мамаша, товарищ председатель! Хочешь со
мной в мире жить - зови меня Дарьей Куприяновной, тогда в бригаде сроду
голодным не будешь!
- Полностью согласен жить с тобой в мире, Дарья Куприяновна, -
улыбаясь, сказал Давыдов и привстал, поклонился с самым серьезным видом.
- Так-то оно и тебе и мне лучше будет. А теперь давай свою чашку, я
тебе на закуску кислого молочка положу, - донельзя довольная любезностью
Давыдова, проговорила стряпуха.
Она щедрой рукой положила в чашку целый килограмм кислейшего откидного
молока и подала с низким поклоном.
- А почему ты в стряпухах состоишь, а не на производстве работаешь? -
спросил Давыдов. - При твоем весе тебе только разок давнуть на чапиги - и
лемех сразу на полметра в землю уйдет, факт!
- Так у меня же сердце больное! У меня доктора признали ожирение
сердечной деятельности. В стряпухах мне и то тяжело, чуть повожусь с
посудой - и сердце где-то в самой глотке бьется. Нет, товарищ Давыдов, в
плугатари я негожая. Эти танцы не под мою музыку.
- Все на сердце жалуется, а трех мужей похоронила. Трех казаков
пережила, теперь ищет четвертого, но что-то охотников не находится, боятся
на ней жениться, заездит этакая тетенька насмерть! - сказал Дубцов.
- Брехун рябой! - воскликнула не на шутку рассерженная стряпуха. - Чем
же я виновата, что из трех казаков мне ни одного жилистого не попалось, а
все какие-то немощные да полухворые? Им господь веку не дал, а я
виноватая?
- Ты же и помогла им помереть, - не сдавался Дубцов.
- Чем же я помогла?
- Известно - чем...
- Ты говори толком!
- Мне и так все ясное...
- Нет, ты говори толком, чего впустую языком мелешь!
- Известно, чем помогла: своею любовью, - осторожно сказал Дубцов,
посмеиваясь.
- Дурак ты меченый! - покрывая общий хохот, в ярости крикнула стряпуха
и сгребла в охапку половину посуды со стола.
Но невозмутимого Дубцова было не так-то просто выбить из седла. Он не
спеша доел кислое молоко, вытер ладонью усы, сказал:
- Может, конечно, я и дурак, может, и меченый, но в этих делах, девка,
я до тонкостев разбираюсь.
Тут стряпуха завернула по адресу Дубцова такое, что хохот за столом
грохнул с небывалой силой, а багровый от смеха и смущения Давыдов еле
выговорил:
- Что же это такое, братишки?! Этакого я и на флоте не слыхивал!..
Но Дубцов, сохраняя полную серьезность, с нарочитой запальчивостью
крикнул:
- Под присягу пойду! Крест буду целовать! Но стою на своем, Дашка: от
твоей любови все трое мужей на тот свет отправились! Трое мужей - ведь это
подумать только... А в прошлом году Володька Грачев через чего помер? Он
же к тебе ходил...
Дубцов не закончил фразы и стремительно нагнулся: над головой его,
подобно осколку снаряда, со свистом пронесся увесистый деревянный
половник. С юношеской проворностью Дубцов перекинул ноги через лавку. Он
был уже в десяти метрах от стола, но вдруг прыгнул в сторону, увернулся, а
мимо него, брызгая во все стороны кислым молоком, с урчанием пролетела
оловянная миска и, описав кривую, упала далеко в степи. Широко расставив
ноги, Дубцов грозил кулаком, кричал:
- Эй, Дарья, уймись! Кидай, чем хочешь, только не глиняными чашками! За
разбитую посуду, ей-богу, буду вычитывать трудодни! Ступай, как Варька, за
будку, оттуда тебе легше будет оправдываться!.. А я все равно стою на
своем: угробила мужьев, а теперь на мне зло срываешь...
Давыдову с трудом удалось навести порядок. Неподалеку от будки сели
покурить, и Кондрат Майданников, заикаясь от смеха, сказал:
- И вот каждый день за обедом либо за ужином идет такая спектакля.
Агафон с неделю синяк под глазом во всю щеку носил - съездила его Дарья
кулаком, а все не бросает над ней потешаться. Не уедешь ты, Агафон, с
пахоты подобру-поздорову, либо глаз она тебе выбьет напрочь, либо ногу
пяткой наперед вывернет, ты дошутишься...
- Трактор "фордзон", а не баба! - восхищенно сказал Дубцов, украдкой
поглядывая на проплывавшую мимо стряпуху.
И, делая вид, что не замечает ее, уже громче заговорил:
- Нет, братцы, чего же греха таить, я бы женился на Дашке, ежели был бы
неженатый. Но женился бы только на неделю, а потом - в кусты. Больше
недели я не выдержал бы, при всей моей силе. А помирать мне пока нет
охоты. С какой радости я себя на смерть бы обрекал? Всю гражданскую
отвоевал, а тут, изволь радоваться, помирай от бабы... Нет, хоть я и
меченый дурак, а хитрый ужасно! Неделю бы я кое-как с Дашкой протянул, а
потом ночушкой потихоньку слез бы с кровати, по-пластунски прополз до
дверей, а там - на баз и наметом до самого дома... Веришь, Давыдов,
истинный господь, не брешу, да и Прянишников - вот он - не даст сбрехать:
затеялись мы с ним как-то за хороший кондер обнять Дашку, он зашел
спереду, я - сзади, сцепились обое с ним руками, но обхватить Дарью так и
не смогли, уж дюже широка! Кликнули учетчика - он парень молодой и к тому
же трусоватый, побоялся близко подступить к Дашке. Так и осталась она на
веки вечные по-настоящему необнятая...
- Не верь ты ему, проклятому, товарищ Давыдов! - уже беззлобно
посмеиваясь, сказала стряпуха. - Он, если нынче чего не сбрешет, так
завтра от тоски подохнет. Что ни ступнет, то сбрехнет, такой уж он у нас
уродилс