еумения, а может быть, и оттого,  что  не  в  добром  духе  взялся  за
чапиги. Но ты имей в виду, Давыдов, что злому только на войне хорошо быть,
там злость сражаться помогает, а на пахоте надо быть  душевным  человеком,
потому что земля любит ровное, ласковое к  себе  отношение.  Так  мне  еще
батька-покойник при жизни  говорил...  Ну,  о  чем  задумался,  сухопутный
моряк?! - вдруг задорно крикнул Нестеренко  и  увесисто  толкнул  Давыдова
плечом.
   Тот качнулся и сначала не понял, что его  зовут  на  борьбу.  Но  когда
смеющийся Нестеренко с силой толкнул его еще раз, Давыдов широко расставил
ноги и слегка наклонился вперед.
   Они схватились, ища друг у друга пояс.
   - На поясах или как? - сдерживая дыхание, спросил Нестеренко.
   - Как хочешь, только без дураков, без подножки.
   - И через голову не кидать, - уже слегка посапывая от усилий  повернуть
противника, выдохнул Нестеренко.
   Давыдов обхватил тугое, мускулистое тело  и  тотчас  же,  по  сноровке,
понял, что перед  ним  настоящий,  опытный  борец.  Давыдов-был,  пожалуй,
сильнее, но Нестеренко превосходил его подвижностью и ловкостью. Раза два,
когда их лица почти соприкасались, Давыдов видел налитую смуглым  румянцем
щеку, озорно  поблескивающий  глаз,  слышал  приглушенный  шепот:  "Давай,
давай, рабочий класс! Чего ты на одном месте топчешься?"
   Минут  восемь  они  возились  на  пахоте,  а  потом,  уже  окончательно
измотанный, Давыдов хрипло сказал:
   - Выбираемся на траву, а то мы тут богу души отдадим...
   - Где начали, там и кончим, - тяжело дыша, прошептал Нестеренко.
   Напрягая последние силы, Давыдов кое-как вытеснил противника на твердую
землю, и тут наступил конец состязанию: падали  они  вместе,  но  уже  при
падении Давыдов сумел повернуть Нестеренко  и  оказался  сверху.  Раскинув
ноги, всем весом своего тела прижимая противника к  земле,  задыхаясь,  он
еле проговорил:
   - Ну, как, секретарь?
   - О чем  же  говорить,  признаю...  Силен  ты,  рабочий  класс...  Меня
побороть не так-то просто, с детства этим балуюсь...
   Давыдов  поднялся,  великодушно  протянул  побежденному  руку,  но  тот
вскочил, как распрямившаяся пружина, повернулся спиной.
   - Отряхни грязь!
   С какой же мужской теплотой и лаской Давыдов своими  большими  ладонями
осторожно счищал со спины Нестеренко приставшие комочки  грязи  и  былинки
прошлогодней  травы!  Потом  они  снова   встретились   глазами,   и   оба
рассмеялись.
   - Ты хоть из уважения к моему партийному званию поддался бы!  Что  тебе
стоило? Эх ты, медведь  ленинградский!  Никакой  вежливости  в  тебе  нет,
никакого чинопочитания...  Зато  -  улыбка-то!  Улыбка  до  ушей  и  морда
самодовольная, как у молодожена!
   Давыдов и действительно широко улыбался:
   - В следующий раз учту, факт! Но ты сопротивляйся слабее, а то ведь  по
колено в землю уходил, не хотел сдаваться. Эх ты, Нестеренко,  Нестеренко!
Несчастный ставропольский середняк ты и мелкий  собственник,  как  говорит
наш Макар Нагульнов. Ты - как секретарь -  должен  понимать,  что  рабочий
класс во всем деле должен быть сверху, это исторически обосновано, факт!
   Нестеренко насмешливо свистнул, тряхнул головой. Кубанка скользнула ему
на затылок, удержалась там как бы чудом. Посмеиваясь, он сказал:
   -  В  следующий  раз  я  тебя  непременно  положу!   Посмотрим,   какое
марксистское обоснование ты тогда будешь  подыскивать!  Беда  вот  в  чем:
стряпуха-то видела, как мы с тобой  возились,  будто  мальчишки,  что  она
подумает о нас? Скажет - наверное, с ума спятили дяди...
   Давыдов беспечно махнул рукою:
   - Сошлемся  на  нашу  молодость,  поймет  и  простит...  Что  ж,  давай
поговорим, товарищ Нестеренко, а то ведь время-то идет, факт!
   - Выбирай место посуше, чтобы присесть.
   Они устроились на небольшом глинистом курганчике, брошенной сурчине,  и
Нестеренко не спеша заговорил:
   - Перед тем как  явиться  сюда,  побывал  в  Гремячем.  Познакомился  с
Разметновым, со всеми из актива, кто был в хуторе, а  Нагульнова  я  знаю,
встречался с ним еще до приезда в хутор, был он у нас и в райкоме.  Я  уже
говорил и ему и Разметнову, повторяю и тебе: плохо  вы  ведете  работу  по
вовлечению в партию хороших  колхозников,  преданных  нашему  делу  людей.
Очень плохо! А хорошие ребята в колхозе есть, согласен?
   - Факт!
   - В чем же дело?
   - И хорошие выжидают...
   - Чего?
   - Как обернется дело с колхозом... А пока - на  своих  огородах  больше
копаются.
   - Пошевеливать их надо, будить у них леность мысли.
   - Шевелим помаленьку, но толку мало. Думаю, что к осени будет прирост в
нашей ячейке, факт!
   - А до осени будете сидеть сложа руки?
   - Нет, зачем же, будем действовать, но не будем нажимать.
   - А я и не говорю о каком-то  нажиме.  Надо  попросту  не  упускать  ни
единой возможности пригорнуть к себе того или иного трудягу из  передовых,
разъяснить ему доступным языком политику партии.
   - Так мы и действуем, товарищ Нестеренко, - заверил Давыдов.
   - Действуете, а ячейка не растет. Это похоже скорее на бездействие, чем
на действие... Что ж, подождем - увидим, как у вас дальше дело пойдет. Ну,
а теперь поговорим о другом. Хочу указать  тебе  на  кое-какие  недостатки
иного порядка. Сюда я  приехал  познакомиться  с  тобой,  обнюхаться,  как
говорится, и побеседовать по душам.  Парень  ты  грамотный  и  всерьез  на
молодость свою ссылаться не будешь, ушла твоя молодость, да  так  ушагала,
что и не догонишь и не  вернешь!  Скидок  от  меня  на  свое  пролетарское
происхождение, на неопытность и  прочее  не  жди,  но  не  жди  и  особой,
непоколебимой  суровости,  какой  любят   щеголять   некоторые   партийные
руководители. - Нестеренко, несколько оживившись, продолжал: - Привились у
нас в партийном быту, на мой взгляд, неумные действия и соответствующие им
выражения "снять стружку", "прочистить с песочком", "продрать наждаком"  и
так далее. Как будто речь идет не о человеке, а о  каком-то  ржавом  куске
железа. Да что же это такое, в самом деле? И заметь, что выражения  эти  в
ходу по большей части у тех, кто за  всю  свою  жизнь  не  снял  ни  одной
стружки ни с металла, ни с дерева и уж наверное никогда не держал в  руках
наждачного бруска. А ведь человек - тонкая штука, и с ним  надо,  ох,  как
аккуратно обходиться!
   Расскажу тебе одну историю. В восемнадцатом году был  у  нас  в  отряде
такой порядок и такая дисциплина, что хуже бы, да некуда. Не отряд Красной
гвардии, а осколок махновской банды, честное слово! И вот в  девятнадцатом
году, в начале года, прислали  нам  комиссара  -  коммуниста  из  донецких
шахтеров. Пожилой такой был сутуловатый дядя; усы черные,  вислые,  как  у
Тараса Шевченко. С приходом его и пошло у нас все по-иному. Отряд  к  тому
времени переформировали в полк Красной Армии. Люди-то в полку остались  те
же и в то же  время  стали  не  те,  как  будто  переродились.  Ни  одного
дисциплинарного взыскания, не говоря уже про отдачу под суд  Ревтрибунала,
и  это  всего  лишь  через  месяц  после  того,  как  в   Полку   появился
комиссар-шахтер! Чем он брал? Душою, вот чем он  брал,  хитрый  дьявол!  С
каждым  красноармейцем  поговорит,  для  каждого  у  него  ласковое  слово
найдется. Который трусит перед боем, - он его с глазу на  глаз  подбодрит;
безрассудного поставит на место - да так, что тот и не подумает в  бутылку
полезть, обидеться. На ухо ему скажет: "Не при на рожон, дурак! Ведь  тебя
убьют, а тогда что мы будем делать? Ведь без тебя весь взвод, а  не  то  и
рота, пропадет ни за понюшку табаку". Ну, герою, разумеется, лестно, что о
нем комиссар такого мнения, и начинает  он  воевать  не  бесшабашно,  а  с
рассудком... Была у нашего комиссара  всего  лишь  одна  слабость:  займем
какое-нибудь крупное село или казачью станицу, и начинает он барахлить...
   Давыдов от неожиданности так резко повернулся к Нестеренко, что чуть не
опрокинулся набок с круто срезанного ветрами сурчиного холмика. Скользя  и
упираясь растопыренными пальцами правой руки во влажную глину, воскликнул:
   - Как то есть барахлить. Ну что ты болтаешь?!
   Нестеренко тихо засмеялся:
   - Не то слово я сказал! Не барахлить, а рыться в библиотеках у  богатых
купцов, у помещиков,  словом,  у  всех,  кто  по  тогдашним  временам  мог
приобретать книги. Отберет, бывало, нужные ему книги и конфискует их  безо
всяких разговоров! Не поверишь - четыре брички книг возил за собою,  целую
библиотеку на колесах, и заботился о книгах,  как  о  боеприпасах:  каждая
бричка под брезентом, и книги уложены корешок к корешку, да еще и  соломка
под испод постелена. А на привале, на отдыхе, в перерывах между боями,  во
всякую свободную минуту, после чистки оружия и  еды,  сует  бойцам  книги,
приказывает читать, а потом проверяет, прочитал ты или нет...
   Я тогда по  младости  больше  девушками  интересовался  и,  признаться,
отлынивал от чтения... А был почти безграмотен и глуп, как пробка. Вот  он
меня однажды и уличил в том, что я не прочитал одну книгу, которую он  мне
дал. До сих пор помню и автора, и название книги... Стал он дня через  два
спрашивать про содержание книги, а я - ни в зуб ногой.  Он  говорит,  -  а
говорил он в таких случаях всегда без свидетелей, чтобы при посторонних не
срамить человека, - вот он и говорит мне: "Ты что же думаешь, так  и  жить
Иванушкой-дурачком на белом свете? Видел я, как  ты  вчера  вечером  возле
одной девчонки увивался. Так вот, заруби себе на носу:  грамотной  девушке
ты, безграмотный дурак, и на понюх не нужен, ей с тобой через  пять  минут
скучно станет; дуре ты и вовсе ни к чему: ума она  у  тебя  не  наберется,
потому что у тебя у самого его нет и в  помине,  еще  не  нажил.  А  всеми
остальными мужскими достоинствами грамотные обеспечены в  такой  же  мере,
как и безграмотные, так что преимущество все же,  при  всех  условиях,  на
стороне грамотного. Понятно тебе, молодой пень?"
   Ну, что я мог ему на это ответить?..
   Полмесяца он меня всячески пилил и высмеивал, чуть до слез не  доводил,
- и все-таки приучил к чтению, а потом я уже и сам пристрастился к книгам,
да так, что не оторвешь. До нынешних дней вспоминаю его добрым  словом  и,
по совести говоря, еще не знаю, кому я больше  обязан  своими  знаниями  и
воспитанием: то ли покойному родителю, то ли ему, моему комиссару.
   Нестеренко  ненадолго  умолк,  о  чем-то  задумался.  Ему,  как  видно,
взгрустнулось. Но через минуту, еле сдерживая хитроватую  улыбку,  он  уже
сыпал вопросами:
   -  А  ты  на  досуге   что-нибудь   читаешь?   Наверно,   одни   газеты
просматриваешь? Да и свободного времени мало, так ведь?  Кстати,  в  вашей
избе-читальне есть интересные книги?.. Не  знаешь?!  Ну,  братец  ты  мой,
позор на твою голову! Да ты в избе-чительне был хоть раз?.. Всего два раза
заходил? Ну, милый мой, это ни в какие ворота  не  лезет!  Я  был  о  тебе
лучшего мнения, представитель ленинградского рабочего класса! Вот о чем  я
могу написать на твой завод! Но ты не бойся, я от своего имени напишу так:
"Бывший  рабочий  вашего  завода,   двадцатипятитысячник   Давыдов,   ныне
председатель колхоза имени Сталина,  и  руководимые  им  колхозники  остро
нуждаются  в  книгах.  Им  крайне  необходима  популярная  политическая  и
экономическая литература, книги по агрономии, животноводству и  вообще  по
сельскому хозяйству. Желателен также подбор  художественной  литературы  -
как  классической,  так  и  современной.  В  порядке   шефства   пришлите,
пожалуйста, бесплатно библиотечку, этак книжонок в  триста,  по  такому-то
адресу". Идет? Написать, что ли?.. Не хочешь? Правильно,  что  не  хочешь!
Тогда потрудись сам,  за  колхозные  средства,  приобрести  библиотеку  не
меньше чем в двести -  триста  книг.  Скажешь,  мол,  денег  нет?  Чепуха!
Найдутся! Продай пару старых быков, не обнищаете, черт вас не возьмет! Вот
тебе и библиотека, да еще  какая!  Вчера  я  подсчитывал  в  правлении,  и
оказалось, что у вас, по наличию земли имеется явный излишек тягла.  Зачем
вы на него напрасно корм тратите? Сбывайте его с рук! Ты знаешь, сколько у
вас быков старше десяти лет!.. Не знаешь? Жаль, что  не  знаешь,  но  могу
тебе в этой беде помочь: девять пар у вас старья, от десяти лет и  старше.
А хорошие хозяева  такую  рухлядь  на  базах  не  держат,  откармливают  и
продают. Понятно?
   - Понятно-то понятно, но весь  выбракованный  скот  мы  решили  продать
осенью, в том числе и старых быков. Так мне советовали опытные хозяева.
   - А сейчас этот скот у вас на нагуле?
   - Нет. По крайней мере старые быки в работе, это я точно знаю.
   - Кто же это опытный такой советовал тебе продавать осенью?
   - Завхоз наш Островнов и еще кто-то, не упомню.
   - Гм, интересно... Завхоз твой до коллективизации без пяти минут  кулак
был, стало быть, знающий хозяин, как же он  мог  посоветовать  тебе  такую
чепуху? Продавать быков осенью, а до тех пор ярма с них не снимать? Ну,  и
продадите кожу да кости. А я бы посоветовал  тебе  иначе:  пустить  сейчас
весь скот, предназначенный для продажи, на нагул, а потом поставить его на
откорм, подержать на концентратах и продать летом, когда  на  рынке  скота
мало и мясо дороже. А осенью и без вашего скота мяса будет хоть  завались,
и цена будет ниже. Хлебные излишки у вас есть. В  чем  же  дело?  Впрочем,
смотрите сами, я не собираюсь вмешиваться в  ваши  дела.  Но  ты  все-таки
подумай об этом... Во всяком случае, пару быков-старичков можно подкормить
и продать теперь же. Ведь не на пропой же эти деньги пойдут, а  на  книги!
Короче, чтобы через два месяца библиотека у вас была. Точка! Избу-читальню
из хаты-развалюхи немедленно переведи в один из  хороших  кулацких  домов,
переведи в самый лучший, и ошибки не будет! Вторая точка! Избача пришлю  к
вам толкового парня и дам ему наказ ежедневно по вечерам проводить громкие
читки. Третья точка!
   - Подожди ты ставить точки! - взмолился красный от смущения Давыдов.  -
Русским  языком  говорю  тебе,  что   библиотека   будет,   снять   точку!
Избу-читальню завтра же переведу в хороший дом,  снять  вторую!  А  вот  с
третьей точкой заминка... Избач у меня у самого есть на  примете,  мировой
парень и агитатор хоть куда! Но работает он на  производстве,  вот  в  чем
фактическое  затруднение...  Думаю,  что  окружком  комсомола  пойдет  нам
навстречу, а паренька я усватаю!
   Нестеренко  внимательно  выслушал  его,  с  непроницаемым  видом  кивая
головой, смеясь одними глазами.
   -  До  смерти  люблю,  когда  командир  энергичен  и  быстро  принимает
правильное решение... Но о своей  читальне  ты  все-таки  дослушай.  Вчера
побывал я там. Посещение, скажу тебе, не из приятных... Пустота и мерзость
запустения! На окнах пыль. Полы давным-давно не мыты.  Пахнет  плесенью  и
еще черт знает чем. Прямо как в  могильном  склепе,  ей-богу!  А  главное,
книжонок - раз, два и обчелся, и те старье. На одной  из  полок  обнаружил
свернутый плакат, желтый от времени. Разворачиваю, смотрю рисунки, читаю:

   Девкам видеть строй наш любо,
   Бабки шамкают беззубо,
   Умиляются отцы:
   - А и да наши! Молодцы!
   Дуй врагов и в хвост и в гриву! -
   Пахарь, знай, взрыхляя ниву,
   Что хранят твои труды
   Всех трудящихся ряды.

   Э-э-э, думаю, да ведь это - старый знакомый! Я этот плакат читал - и  с
той поры запомнил - еще в двадцатом году, на врангельском фронте! Слова-то
Демьяна Бедного хороши и сейчас, но согласись, что в тридцатом  году  надо
бы иметь что-то посвежее, имеющее отношение к нынешним дням, ну хотя бы  к
коллективизации...
   - Глазастый ты человек и дотошный, - пробормотал скорее  с  одобрением,
чем с неудовольствием все еще не пришедший в себя от смущения Давыдов.
   - Мне положено и смотреть и помогать исправлять  недостатки  в  работе,
что и я делаю при полном к тебе расположении, Семен. Но все это присказки,
а  сказка  впереди...  Вот  ты  уехал  сюда,  в  бригаду,  бросил  колхоз,
передоверил  Разметному  все  колхозные  дела.  А  ведь  ты  знаешь,   что
Разметнову одному тяжело тянуть в такое время, что  он  не  справляется  с
делами. Знаешь? А ты пошел на это!
   - Но ты сам на тубянских полях гонял на лобогрейке!  Или  ты  отрицаешь
силу примера?
   Нестеренко досадливо отмахнулся:
   - Я в Тубянском  проработал  несколько  часов,  чтобы  познакомиться  с
народом, и это - другое дело, а ты в бригаду подался от  неустроенности  в
своей личной жизни.  Разница?  Мне  что-то  кажется,  что  ты  от  Лукерьи
Нагульновой сбежал... Может быть, я ошибаюсь?
   Кровь отхлынула от лица Давыдова. Он  отвернулся,  бесцельно  перебирая
пальцами травинки, глухо сказал:
   - Я слушаю...
   А Нестеренко осторожно и ласково положил  ему  руку  на  плечо,  слегка
притягивая к себе, попросил:
   - Только без обиды! Ты думал, я твою пахоту мерил спроста? Ты же в иных
местах пахал глубже, чем трактор! Ты свою  злость  на  земле  срываешь,  а
обиду на быков перекладываешь... Со слов тех, кто тебя знает, похоже,  что
у тебя с Лукерьей дело идет к концу. Верно это?
   - Похоже.
   - Что ж, этому можно лишь от души порадоваться. Только  кончай  волынку
поскорее, дорогой Семен! Народ к тебе хорошо относится, но плохо  то,  что
тебя жалеют - пойми, именно жалеют! - из-за этой  непутевой  связи.  Когда
люди по русской привычке жалеют всяких там сирых да убогих - это в порядке
вещей. Но вот когда они  начинают  жалеть  умного  парня,  да  еще  своего
вожака, - что может быть  постыднее  и  ужаснее  для  такого  человека?  И
главное, твое дурацкое увлечение негодной бабенкой, да еще недавней  женой
товарища,  на  мой  взгляд,  мешает  всему!   Иначе   чем   же   объяснить
непростительные провалы в твоей работе, в работе Нагульнова? Завязались вы
тут чертовым узлом, и если сами не развяжетесь - райкому придется  рубить,
так и знай!
   - Может быть, мне лучше  уйти  из  Гремячего?  -  нерешительно  спросил
Давыдов.
   -  Не  говори  глупостей!  -  резко  оборвал  его  Нестеренко.  -  Если
напакостил, то сначала надо за собой почистить, а потом  уже  говорить  об
уходе.   Ты   мне   лучше   скажи   вот   что:    знаешь    ты    Егорову,
учительницу-комсомолку?
   - Знаю, встречался. - Давыдов вдруг некстати улыбнулся,  вспомнив  свою
первую встречу зимой, во время раскулачивания, с молоденькой, до крайности
стеснительной учительницей.
   Знакомясь с ним, она как-то неловко, лодочкой  протянула  ему  холодную
потную ручонку и покраснела мучительно, до  слез,  еле  выдавив  из  себя:
"Учительница Егорова Люда". Тогда Давыдов предложил Нагульнову: "Возьми  к
себе в бригаду учительку-комсомолку. Пусть молодая посмотрит, что за штука
классовая борьба". Но Нагульнов, хмуро рассматривая свои длинные,  смуглые
руки, ответил: "Бери ты ее к себе, а мне она не нужна в  таком  деле!  Она
ведет первые классы, у нее парнишка получит двойку, так она вместе  с  ним
слезами заливается. И кто такую  девку  в  комсомол  принимал?  Разве  это
комсомолка? Слюни в юбке!"
   Нестеренко впервые нахмурил брови, осуждающе взглянул на Давыдова:
   - Чему ты, спрашивается, улыбаешься?  Что  ты  веселого  нашел  в  моем
вопросе?
   Давыдов сделал неловкую  попытку  объяснить  причину  своей  неуместной
веселости:
   - Пустое, так просто, вспомнил пустячок  один  про  эту  учительницу...
Очень она скромная у нас...
   - Пустячки вспоминаешь!  Нашел  время  забавляться!  -  с  нескрываемым
раздражением воскликнул Нестеренко. - Ты лучше бы вспомнил о том, что  эта
скромная учительница - единственный член комсомола у вас в  хуторе!  Такой
большой хутор и нет комсомольской ячейки. Это тебе не пустячок! Кто за это
должен отвечать? И Нагульнов, в первую очередь, и ты, и я вместе с вами. А
ты еще  улыбаешься...  Плохая  эта  улыбка,  Семен  Давыдов!  И  давай  не
ссылаться на неотложные дела! Все дела, какие  партия  дала  нам  в  руки,
неотложны. Другой вопрос - как мы умеем поворачиваться.
   Давыдов уже начинал понемн