ыми магазинчиками на один прилавок и одного про-
давца. Солнце подыгрывало пешей прогулке, и про "двадцатку" Пачкуна, и
про  Фердуеву  с ее прошитой стальными полосами дверью мужчина,  легко
вышагивающий со сплющенной сумкой на спине, и думать забыл.

Пересекая Кропоткинскую,  заприметил  очередь  в  Академию  художеств,
тоскливо  оглядел иностранных гостей,  выплывающих из книжной валютной
лавки,  с вожделенными и недоступными туземцам томиками,  прижатыми  к
бокам  или выпирающими острыми углами сквозь тонкую ткань вислых торб,
и,  снова углубившись в переулок,  наткнулся на  вереницу  иномарок  с
красными и желтыми номерами у расцвеченного витражем входа,  и приник-
шего к разноцветью витража вальяжного мужчину,  протирающего  замшевым
лоскутом желто-сине-красные стекла.

Апраксин - хоть и за сорок перевалило - обликом походил на студента, и
сразу виделось,  что верным служением перу, палат каменных не нажил, и
владелец частного кафе Чорк с сожалением проводил ровесника непонимаю-
щим взглядом: не дай Бог так жить! Будто конюх в конюшне, оглядел зас-
тывшие  машины и юркнул во тьму заведения задавать корм владельцам ав-
то.

Апраксин миновал коробку многоэтажного дома с выломанными  лет  десять
назад перекрытиями, так и не удосужившегося дождаться капитального ре-
монта.  Дом торчал в переулке, будто разбомбленный прицельным бомбоме-
танием, уничтожившим только его внутренности и не порушившим вокруг ни
камня,  ни дерева; глазницы окон, пустые или с проглядывающими безжиз-
ненными  стенами,  навевали ощущения,  схожие с кладбищенскими,  когда
бредешь меж чужих могил,  бездумно скользя по датам чужих  рождений  и
смертей, не отдавая отчета и себе - или, напротив, зная наверное - что
есть некто, ведающий и твои сроки, твои пределы.

На улице Веснина в перегляд с итальянским посольством сверкал витрина-
ми книжный.  У посольских ворот спорили два итальянца, да так темпера-
ментно, будто в кино, будто Апраксин подсмотрел нечаянно сцену на неа-
политанском дворе или на улочке Кальтанисетты.

В книжный Апраксин было ринулся к порогу, да вспомнил: облом! Нет вхо-
да,  тож на валюту.  Апраксин помрачнел и продолжил шествие к  Арбату.
Зелено-желто-синий  флаг  Габона,  напоминающий тканью газовые платки,
развевался над особняком бывшего посольства Израиля.  Апраксин  вспом-
нил,  как в пятьдесят шестом,  по случаю тройственной агрессии, швырял
чернильницы в желтые стены особняка, и испытал чувство неловкости. Что
он знал,  кто прав, кто виноват? Сжевал мальчишкой газетные абзацы и с
дружками, накупив флаконов фиолетовых чернил в канцелярских принадлеж-
ностях на Садовом, ринулся крушить.

Апраксин присмотрелся к стене бокового фасада,  почудилось,  что видит
стародавний чернильный подтек, разглядывал пятно и так, и сяк; от раз-
мышлений  оторвал  голос младшего лейтенанта.  Офицер милиции взял под
козырек и улыбнулся.  Апраксин откровенно ожидал другого;  человек при
исполнении стеганет - в чем дело гражданин? - или того хуже - ваши до-
кументы!  - но однозвездный лейтенант,  смущаясь,  человеческим языком
выяснил не нужно ли чего Апраксину, а услыхав про чернила и про сомне-
ния Апраксина,  пошел розовыми пятнами и веско признался: "В молодости
ни черта мы не мыслим, да и потом.". Махнул рукой и отошел к алюминие-
вой будке, служащей укрытием все четыре времени года.

Мимо мехового ателье Апраксин проскользнул на пешеходный Арбат и нале-
тел сразу на три очереди:  одна алкала залихватским чубом закрученного
мороженого в вафельных фунтиках,  другая рвалась в пельменную,  третья
окружила кольцами фургон-пиццерию,  кажется первую многоколесную гусе-
ницу, появившуюся на улицах Москвы.

- Один фургон для города под десяток миллионов,  как ни крути  малова-
то,-  съязвил  дядька приезжего вида в фетровой шляпе луговой зелени.-
Вот два-три расставят, тоды лады,- и дядька надвинул шляпу, скрывая то
ли злые, то ли веселые глаза.

И сразу Апраксин вспомнил Фердуеву,  именно таким представлял ее отца,
и объединяло жиличку со второго этажа и неизвестного в очереди за пиц-
цей,  определенно не столичное происхождение,  скользившее не только в
речи,  но и в напоре, в любви по-деревенски ерничать, даже в причудли-
вой манере одеваться,  хотя мужчина облачен хуже некуда,  а Фердуева -
лучше не бывает.

В грузинском центре,  в подвале,  Апраксин любовался кованой люстрой и
неведомой ему технологией украшения стен;  на синей эмали порхали жел-
товатые птицы, извивались неземные цветы, на деревянном столике дымил-
ся  кругляк  иммеретинского  хачапури,  чай  в чашке чернел и призывал
терпкими запахами.

В молодости Апраксина такие заведения не водились на  Арбате,  в  чаду
носились начальственные антрацитовые "волгари",  ни художников, ни фо-
тографов, не профилерезов - улица купалась в чаду выхлопов, и в голову
не приходило, что под колоннадой театра Вахтангова двое молодцов - ги-
тара и саксофон - наводнят  уличный  коридор,  зажатый  разнофасадными
зданиями, звуками джаза.

После трапезы  Апраксин  отведал три стакана сиропа Лагидзе и услышал,
как низкорослый мужчина,  меднолобый,  с плешью, обрамленной колечками
седины, сообщил другому:

- Коба их не трогал. Лагидзе, они еще до революции стали миллионерами,
и сейчас никто не раскрыл их секретов.

Второй кивал, то ли удивляясь некровожадности Кобы, то ли осуждая при-
миренчество  к  миллионерам,  беззаботно  прожившим  свой  век,  когда
крестьян-однолошадников гноили сотнями тысяч.

Попробуй разберись,  кто прав, попробуй уразумей, по адресу ли швыряли
чернильницы в пятьдесят шестом,  попробуй нащупать истинное, когда все
опутано,  перекручено, и если поскрести, то и выплывает нечто, напрочь
перечеркивающее твою былую железобетонную уверенность.

Из шашлычной "Риони", сыто жмурясь, вышли двое знакомых в лицо, Апрак-
син точно их знал,  встречал часто, но где? И только, когда Мишка Шурф
и Володька Ремиз завернули в переулок,  где припарковали машину,  при-
помнил - мясники из "двадцатки",  обедали, как видно, и Апраксин прид-
рался к пачкунятам:  то-то их вечно нет за прилавком,  да впрямь, чего
торчать над пустыми мраморными плитами,  только раздражать людей бесс-
мысленностью выстаивания,  каждому покупателю ведомо: жалованье-то ка-
пает.

Напротив "Риони", в букинистическом, Апраксин сразу прянул в глубь ма-
газинчика к беллетристике, вынул из нагрудного кармана театральный би-
нокль - еще три года назад подсмотрел обычай у опытного библиографа  и
перенял - заскользил по корешкам. Рабле - тридцать восьмого года изда-
ния, опознал сразу и не поверил. Господи, с гравюрами Доре! Продавщица
лениво протянула том, Апраксин припал глазами к фантазиям маэстро гра-
вюр,  намертво запечатлевшимся еще в третьем классе,  уплатил в  кассу
десятку и,  прижимая книгу к груди,  забыв обо всем, выбрался на брус-
чатку, в залитый солнцем людской водоворот, то вспенивающийся у картин
в технике "сухая кисть", то опадающий к центру улицы.

После Рабле Апраксин уже ничего не замечал, домчался до "Праги", свер-
нул на бульвар, даже не глянув на Гоголя в бронзе, более напоминающего
диктатора банановой республики или конкистадора, пролившего реки крови
и к старости обласканного предусмотрительным монархом.

Апраксин стремился домой и, оказавшись перед "двадцаткой", уже вполза-
ющей в абсолютную пустоту прилавков,  наступающую между четырьмя и ве-
черним валом спешащих с работы,  попытался купить молока.  "Двадцатка"
встретила  двумя товарами:  майонезом и горчицей,  за мясным прилавком
маячил Мишка - домчались из "Риони" с ветерком,  да еще овощной прила-
вок  украшали  неподъемные  трехлитровые банки маринадов,  ну и рыбные
консервы, не находившие потребителей даже среди отчаянных питух, мрач-
но громоздились в навсегда завоеванном углу витрины.

Пачкун поднялся по лестнице,  налетел на Апраксина,  вспомнил утреннее
столкновение, пожал плечами, зачем-то повинился Апраксину, и не думав-
шему требовать ответа.

- Нечем торговать,  базы пусты,- сетования Пачкуна вступили в вопиющее
противоречие с гладкостью лица,  с жирнопокатыми плечами,  с  брюшком,
круглящимся под белым халатом, с дорогущими часами - слабость Пачкуна,
при всей любви к маскараду,  в часах себе не отказывал,- с  лучащимися
довольством подчиненными, разъезжающими на автомобилях.

Апраксин пробил чек за банку горчицы: намажет свежую черняшку, заварит
чай и примется за Рабле, о чем еще мечтать?..

Перед домом Апраксин заприметил патрульную машину, при его приближении
распахнулась дверца и, выставив вперед плечо, из машины выбрался квад-
ратный сержант, как раз тот, что обходил Апраксина на рынке, удивляясь
и причмокивая толстыми губами.

- Ваша фамилия Апраксин? - сержант привалился к стойке салона.

- Апраксин. А что?

Сержант улыбнулся натужно, будто со стороны потянули уголки губ за ни-
точки:

- Ничего.

Апраксин припомнил волнение Фердуевой при утреннем раскланивании.  Ну,
конечно,  обладательница  квартиры-сейфа  озаботилась нежданной вежли-
востью:  вдруг незнакомец приятной наружности прокладывает путь  к  ее
богатствам?  Апраксин пожал плечами, вполне мог разобидеться - принять
его,  интеллигентного человека, не наглого, не процветавшего ни в годы
застоя,  ни после, вообще давно разминувшимся с благополучием, будто и
ходили всю жизнь по разным улицам - за громилу?  Досадно.  А  если  он
преувеличивает, чем объяснить появление сержанта? Наверняка Фердуева в
смятении отзвонила куда следует,  оттараторила на едином  выдохе  свои
опасения и вот,  пожалуйте, при входе в собственный подъезд приходится
сообщать свою фамилию.

Ни Пачкуна,  ни "двадцатку", ни Дурасникова Апраксин никак не связывал
с появлением милиционера.

Сержант напоследок прошил Апраксина взглядом:  еще встретимся,  непре-
менно - удостоверяли колючие,  близко посаженные глазенки, и оснований
не верить не оставляли.





На следующий  день Фердуева принимала дверь,  если б не обивка,  впору
привязать к кронштейну шампанское на веревке и разбить бутылку  резким
броском, будто дверь, а под ее охраной и хозяйка, отправлялись в опас-
ное плавание. Сполна рассчиталась с мастером. Сегодня дверщик, судя по
костюму,  намеревался поужинать вне дома и,  похоже,  в обществе дамы,
Фердуеву кольнуло озлобление: ее намеками принебрег! К вчерашнему раз-
говору  не возвращались.  Фердуевой прояснять ничего не хотелось,  все
как на ладони.

Дверщик не спешил уходить,  и у женщины теплилась надежда, что выпадет
еще  -  вернуться к интересующему ее.  Беседу про необязательное - про
общих знакомых (а таковых у деловых людей неизменно пруд  пруди),  про
вновь открывшиеся харчевни,  про опустевшие антикварные прилавки - ре-
шила не поддерживать,  пусть без проволочек  выруливает  на  сделанное
предложение.

Фердуева ждала  не зря,  не ошиблась - треснул!  Куш вчера сверкнул не
мышиного размера, любого разбередит.

- Я подумал.  о предприятии,  даже обсудил кое с кем,- мастер  опустил
ресницы.

Отменно. Такой лишнего не сболтнет,  перепроверять, что да с кем уточ-
нял - зряшная трата времени.  Как отнесутся Почуваев и Васька Помреж к
компаньону-новичку? Должны понять: без главного инженера, без спеца по
железякам им не потянуть.  Фердуева придвинула  мастеру  лист  бумаги,
ручку.

- Набросайте, как вам все представляется, прикинем цифры.

Мужчина не  удивился,  быстро нарисовал в плане размещение аппаратуры,
исходя из размеров подвала,  описанного Фердуевой со  слов  Почуваева,
вслух  проговаривал,  как подвести электропитание,  как складировать и
вывозить,  дельность и простота, досягаемая даже неподготовленной жен-
щине, убедили Фердуеву, что выбор сделан верный.

Мастер погрыз конец ручки:

- Могу вчерне прикинуть и выгоды предприятия.

Фердуева кивнула, с любопытством придвинулась к мастеру, их локти соп-
рикоснулись, Фердуева прильнула еще плотнее и закрыла глаза.

Все произошло само собой,  костюм мастеру для вечера не понадобился, а
когда он покидал квартиру-сейф около полуночи, то признался: ну, мать,
ты и головастая!  Хотя Фердуева предпочла бы услышать нечто совершенно
иное.





Васька Помреж возлежал на кожаном диване в приемной директора институ-
та, на животе блюдо с бутербродами - красная икорка с вологодским мас-
лицем,  предложенная в приступе боязни Почуваевым, перед глазами теле-
визор.  Этажом выше три пары пировали, предупрежденные, что безобразий
фирма не потерпит. На предпоследнем этаже, в уютном холле с пальмами и
подсветкой,  шестеро крутых резались в карты,  ночевать не собирались,
хотя оплатили и ночлег, и утренний завтрак.

Помреж косился  в зеркало и в минуты затишья событий на экране телеви-
зора нет-нет да выдавливал угрей с подбородка,  с крыльев сильно  поб-
лескивающего носа.

Сверху донесся  топот,  грохот  музыки.  Помреж железным жимом ухватил
трубку телефона;  выдал гневный нагоняй и вновь вперился в экран. Кар-
тежники тише и приличнее, платят - щедрее; гулены обременительны, зато
никогда не иссякают.  Звонили игроки, заказали еще шампанского, непре-
менно мелкомедального абрау-дюрсо.  Помреж кивнул,  нагрузил сумку бу-
тылками,  от себя,  не спрашивая,  желают ли,  насыпал  сверху  дюжину
апельсинов и поплелся к лифту. На обратном пути навестил гулен. Мужики
осовели,  девицы держались.  Порядок.  Васька Помреж подмигнул  старой
знакомице Лильке Нос - потрошение предстояло знатное - и величаво уда-
лился.

Помрежа побаивались,  на месте расправы никогда не чинил, но оскорбле-
ния не прощал;  через неделю, месяц, а случалось и через полгода после
нанесения обиды в стенах института во время его дежурства,  неосторож-
ного  бузотера постигала кара:  мордобой случайный на улице,  разбитая
вдребезги машина,  а раз, как шептались, и спаленная дотла дача. Было,
не было, никто доподлинно не знал, зато Помреж усвоил, что слухи рабо-
тают к его пользе и особенной свирепостью,  наподобие Почуваева,  свой
лик  не  уснащал,  усекая наперед,  что как раз смешливый и вроде б не
серьезный,  о котором ползут колючие слушки,  устрашает  во  сто  крат
больше.

Васька снова растянулся на диване,  загодя притащил из лаборатории ви-
дик,  запустил фильм с пальбой. Весной в работе наступало затишье: са-
мый сезон - середина зимы и разгар лета, сейчас же передых выпал, хотя
предприятие работало бесперебойно,  впрочем,  без полной загрузки мощ-
ностей.

Лилька Нос  спустилась  за  постельным бельем.  Помреж отпер шкафчик с
персональным замком,  отсчитал три комплекта в мелкий цветочек, хохот-
нул в голос:

- Переходим к маневрам? Лиль, там кобел бородатый вразнос пошел, смот-
ри, чтоб не побил чего пес, вычту до копья.

Лилька Нос чмокнула Помрежа в лоб по-свойски, сто лет назад романились
еще на студии и умчалась в горячий цех.

Пальба на  экране  Помрежа не развлекала,  выключил на половине ленты,
протянул руку к ночнику,  умерил реостатом свечение, повернулся на бок
и,  перед  тем,  как погрузиться в сон узрел Почуваева,  крадущегося в
подвал третьего дня,  отметил испуг, несвойственный разухабистому отс-
тавнику. Помреж особенно не тужил: что ни случись, он в накладе не ос-
танется, да и Почуваев, ясное дело, тож - слишком обширно оба осведом-
лены, Фердуева их не выпустит из коготков, а усвоив накрепко, что раз-
ная оплата прорастает завистью, не допустит, чтоб подчиненных одарива-
ли  разнокалиберно;  другое дело,  что за особые услуги Фердуева могла
единовременно,  и в строгой тайне от других,  поощрить удачливого,  но
тут уж язык прикуси намертво,  иначе не видать расположения бригадирши
вовек.

Сон не шел. Наверху заголосила Лилька Нос. Ишь, отрабатывает на славу,
тут  Помреж звонить-вразумлять не решился:  распаляет сучонка клиента,
все по правилам,  и Помреж в доле так,  что не резон ему утихомиривать
выкладывающуюся Лильку,  не то утратит квалификацию, растеряет навык -
фирме только урон. Помреж вжал уши в подушку, окунулся в ватное тепло.

Игроков сегодня притащил Леха-Четыре валета -  лысый,  как  колено,  и
каждый сезон меняющий парики и их цвет,  откуда и прилипло "Четыре ва-
лета". Валетам Помреж доверял, как себе, и потом, выпроваживать коман-
ду  в полночь не понадобится.  Леха своим ключом отомкнет дверь внизу,
им же и задрает. Такая вольность считалась серьезным прегрешением, уз-
най Фердуева,  но сладкий сон Помрежу мил не менее расположения хозяй-
ки, да и Леха никогда не подводил.

Помреж метался меж сном и явью, будто обломок крушения в волнах, и вой
Лильки добирался до слуха, ослабленный расстоянием, будто из преиспод-
ней.

Наконец заснул и приснилось странное - легкие шаги по  лестнице,  руки
нежно гладят,  чешут за ухом, как сытого кота, и шепот: вставай, Вась,
ну,  вставай.  Помреж крутанул лошадиной мордой и вдруг почувствовал -
подлинное прикосновение,  разлепил глаза. Ба! Лилька в простыню завер-
нутая, будто привидение, тормошит его за плечо.

- Сдурела!!  - Помреж вскочил,  будто под задом пружина  распрямилась.
Бедой повеяло.- Чего надо?

- Плохо ему стало!  Корчится на полу, за сердце хватается, стонет. ко-
нец, мол, пришел.

Помреж включил свет, отпихнул Лильку:

- Орать надо меньше,  сучара!  Отнеси ему валидол,- полез в тумбочку,-
вот валокордин,  нитроглицерин,  чего еще?  Хоть требуй справку о здо-
ровье, как в бассейне. Может, влить ему стаканеро в глотку? Лучшая те-
рапия.

Белизна Лильки Нос превосходила белизну простыни.

- Васюша, миленький, а вдруг умрет, тогда что?.. Что тогда?

Помреж опустил ноги на пол.  За окном темень, посыпанная огнями, будто
полусгнивший лес светляками. Что тогда?

Помреж особенно не тужил,  случалось и такое, ничего живы-здоровы все.
Один  раз Почуваев даже искусственное дыхание организовал собственными
силами, а когда хвастал подвигом спасения чужой жизни, Васька про себя
изумлялся тяготам спасаемого:  у Почуваева из пасти несло, будто у ка-
бана,  сколько раз ни укорял Помреж,  не помогало. Почуваев со смешком
пояснил  про особенную болезнь - зубы тут не причем!  - все от желудка
зависело.  Помреж напирал:  как же ты жену целуешь?  Почуваев искренне
удивлялся:  да я еще со смерти вождя народов не балую ее целованием. А
других?  - не утерпел Васька. Почуваев сузил глаза, замаслился, другим
не  до  различения запахов,  тут только крепость рук решают да нахрап,
кто там в угаре принюхиваться посмеет.

Что тогда?

Бледность Лильки повело в зелень.  Еще эта сейчас брякнется в обморок.
Васька вцепился в голое плечо девицы,  отпустил, на коже красными пят-
нами отпечатались следы пальцев.  Неврастеничка, припомнил невесть от-
куда Помреж, вегетатика шалит.

Что тогда?

Так все складно катилось:  Леха-Четыре валета одного шампусика назака-
зал,  поди, ящик, а в фирме таковское мелкомедальное не задарма отпус-
кали.

Нарушение привычного  порядка  травмировало Помрежа,  суди-ряди теперь
вместо сна.

- Давай скорую вызовем,- прошелестела Лилька и  бессильно  сползла  на
ложе Помрежа.

- Жди,- отрезал Васька,  хотя подумывал о том же. Хлопотно?.. Ворвутся
белохалатники, как им объяснить причины появления здесь пьяного в рас-
пыл,  полумертвого детины да еще в одолении сердечного недуга. Белоха-
латники могли и промолчать,  не заметить, теперь все приучились не за-
мечать - не суй свой нос в чужой овес, свой каравай печь не забывай.

Что тогда?

Лилька скулила, длинные ноги, бедра рельефно проступающие сквозь прос-
тынное полотно,  расслабились в некрасивой позе.  Помреж накрыл  глаза
ладонью: Фердуева всегда повторяла, если что, тут же звони мне. Васька
набрал номер телефона хозяйки, звонок раздался через секунду после то-
го, как неприступная дверь многих трудов дитя - захлопнулась за масте-
ром, а в воздухе еще не растаял звук слов - ну, мать, ты и головастая.

Фердуева в истоме бурных ласк выслушала тревожный сигнал  с  места.  В
разомлении молча жевала губами, не волновалась ничуть, парила в восхо-
дящих потоках недавних страс