убедил директора, что
многофункциональная мебель всегда себя оправдает,  особенно в будущем,
при списании. Новый корпус обещал отлиться золотым дождем, тропическим
ливнем,  смывающим грязь нищеты, прибивающим пыль ограниченных возмож-
ностей. И команду для нового корпуса Фердуева уже сколотила, и уборщиц
не трепливых наметила,  и с Филиппом-правоохранителем обговорила новые
формы поощрения сержантского и младшего офицерского состава. Все лади-
лось, и только алчные люди с севера расстраивали планы расширения.

Вторжение! Именно вторжением пахло в последние недели. Теперь понятно,
отчего  в  старину  городили  толстенные крепостные стены.  Вторжение!
Страх чужого вмешательства корежит,  лишает разума, толкает на необду-
манное.  Ожидаемое  вторжение мешало Фердуевой наслаждаться красотками
на сцене, прикидывать на себя их одеяния, разузнавать, нельзя ли пере-
купить что из сногсшибательных костюмов: неужели потащат назад за три-
девять земель, хоть в тот же Сингапур?

Защитой от вторжения представлялась  акция-месть,  расправа;  показать
вовремя клыки ох,  как важно, первостатейно, упустишь миг и навалятся:
успех рождает успех, неудача тянет неудачу.

Чорк без труда развлекал Фердуеву,  сыпал смешным,  ерничал,  вставляя
блатное и матерное.

Классно плетет, восторгался не слишком речистый Ремиз. Щупает хозяйку,
не сомневался проницательный Шурф.

Мисс Кривой Рог приуныла,  появление Чорка лишило ее внимания Шурфа  и
подчеркнуло всю незначительность длинноногой девушки на фоне могущест-
венных особей породы Фердуевой и Чорка.

Помреж еще несколько раз мелькнул в толпе и скрылся.  До второго отде-
ления,  до восьми вечера оставалось пять часов, тягучих и ничем не за-
полняемых.  Чорк исчез также внезапно,  как и явился.  Шурф  оживился,
предложил  сгонять в шашлычную на выставку достижений.  Фердуева долго
обдумывала предложение - на самом деле прислушивалась, утихнет ли тош-
нота или разгуляется - и,  решив,  что,  похоже,  отпускает, милостиво
согласилась.

Шурф вмиг домчал до шашлычной, миновав закрытый для общего пользования
служебный въезд. Охраняла въезда только заикнулся о пропуске, как Шурф
расплылся в улыбке:

- А как же! Вот он, родимый! - и сунул в карман застиранной до серости
робы купюру.

В шашлычную ворвались оперативной группой, прибывшей на задержание: за
всеми столами замерли,  наблюдая за редкими птицами - из противополож-
ного конца зала,  сгибаясь заранее, рванул мэтр, тут же усадил прибыв-
ших за лучший стол, и только тогда Шурф заметил, что по-соседству рас-
положился  Помреж.  Аппетит сразу пропал.  Фердуева поморщилась:  чему
быть, того не миновать. И будто давным-давно не видела Ваську поощрила
улыбкой:

- Привет, Вась! Не ожидала тут.

Помреж, не  отрывая  зада  от стула,  царапая гнутыми ножками по полу,
прополз через проход в полтора-два метра,  глянул на Шурфа и,  не имея
сил к обычной баталии, предложил:

- Давай сегодня понейтралим, вроде соглашения о прекращении огня.

Шурф испытал облегчение,  хоть пожрать удастся без напряга, но одобре-
ние продал не сразу, потянул время, прежде чем кивнул:

- Заметано.

Фердуева расценила молниеносность успешных переговоров,  как знак ува-
жения  к себе.  Значит,  еще числятся силенки за ней,  значит,  не так
скверны, непоправимы дела, стало веселее. Велела заказать французского
коньяка,  по-матерински  развеяла  опасения прикованных к рулю Мишки и
Помрежа:

- Сто раз выветрится до вечера.

Володька Ремиз впервые за последний час подал голос.

- Тут везде до самого Садового моя зона, все схвачено. Нет проблем.

Шурф потрепал коллегу по загривку.

- Мясо,  господа,  в стране победившего социализма творит чудеса.  Вот
наблюдаю  третьего  дня по своему шарпуньке передачу про таинственное.
Кто что насквозь видит,  как домовые перестукиваются с жильцами и про-
чее.  Разве,  размышляю,  это чудеса? Вот с куском доброго мясца можно
сквозь каменную стену пройти,  вот что поражает.  Или  взять  уважение
толковых людей,  хирургов там всяких, дельных физиков, тех же компози-
торов, художников, творцов одним словом. Вообще, творец от торгаша ры-
ло  воротит,  но  жена-то ему плешь грызет ежевечерне:  вокруг творцов
околачивается народу пруд-пруди, а мяском никто не побалует. Хочу мяса
человеческого!  -  Шурф хохотнул.- Не извольте беспокоиться,  не чело-
вечьего,  а то получилось нескладно,  каламбур.- Мишка разлил  коньяк,
приподнял  рюмку.- Дак и забыл,  господа,  о чем это бишь я растекался
словом по древу. Эклер! Склероз! Старость подбирается по-пластунски, а
потом, сразу хвать! И вскочит на закорки.

Фердуевой надоело.

- Миш, ты про чудо бухтел.

Шурф сразу ухватил нить предшествующего разговора.

- Выпьем, господа, за чудо. Без чуда, доложу я вам, никакого понта нет
небо коптить,  а с чудом - с превеликим  плезиром,-  опрокинул  рюмку,
крякнул,  вонзил  крепкие,  напоминающие зерна кукурузы к низу початка
зубы в истекающий соком кус баранины.

Фердуева отставила рюмку:  бухать зачастила в последние дни, надо тор-
мознуть, самочувствие не то, да и настроение муторное.

Вторжение! Не отпускала тревога. Вторжение! Им что, жрут, пьют, хозяй-
ка озаботится,  у нее в запасе всегда есть отходные  варианты,  связи,
люди.  все  образуется,  и  раньше случались лихие времена да придирки
дурных людей, где они все, недоброжелатели? Кто коротает несладкие го-
ды на химии,  кто смирился,  урвав на воле не жирную, но верную пайку,
кого Бог призвал не в силах терпеть более издевательств отдельных  ин-
дивидов над собственными организмами,  прокуренными и пропитыми до дыр
в шкуре.

Фердуева вяло ковыряла мясо, рассматривала девицу: молодая, веселится,
не смекает, что изнанку-то жизни еще не видела, не нюхнула.

Шурф убоялся,  что  Ремиз  или Помреж ненароком перехватят мисс Кривой
Рог,  принялся опаивать  южную  даму,  изредка  прижимая,  поцеловывая
по-братски, то в волосы над ухом, то в розовую мочку. Смущается, крас-
неет, отменный признак, не лярва, еще мужики не отковали стальную нес-
гибаемость, не приучили царствовать в любых застольях при таких-то но-
гах.

Фердуева склонилась к Шурфу, глаза бритвенно сощурились.

- В субботу в баню поедешь?

Мишка приобнял мисс Кривой Рог, давая понять, что вот властелительница
его дум все решит.

- Я  сегодня  вечером улетаю,- девушка смутилась,  будто обильный обед
напрочь исключал возможность внезапного отлета.  Шурф показно погруст-
нел: и слава Богу, что улетаешь, крошка, не то возись с тобой, показы-
вай столицу, обхаживай, лепечи умильное, утомительно, вот те крест.

- В баню поедешь?  - Фердуева различила на шее  Помрежа  предательские
подтеки красноты от неуемных целований, злость на всех мужиков шибану-
ла разом,  захватила до задышки,  прилила теплом,  жарко проступив ка-
пельками пота у корней волос.

Шурф мгновенно оценивал перепады настроений хозяйки,  посерьезнел, от-
ложил вилку.

- Поеду.

- С кем?  - Фердуева в упор расстреливала провинциалку:  думаешь, пре-
лесть моя,  ему париться не с кем? Такие мужики в простое не застрева-
ют, в осадок не выпадают. Мясо! Слыхала? Мясо есть чудо, чудо есть мя-
со,  а  связующее звено меж чудом и мясом Мишка Шурф и дружок Володька
Ремиз. Что ж по-твоему, такими редкостными представителями мужской по-
роды некому заинтересоваться?

- С Акулеттой,- Мишка не таился, все свои.

- Напомни еще раз Светке Приманке,  чтоб штуку привезла не дачу. Закис
ее должок, плесенью покрылся, как полагаешь?

- Так и полагаю.- подтвердил Шурф и,  ничего особенного не  подразуме-
вая, сболтнул,- Надо б наказать Приманку, пугануть в назидание.

И тут Фердуеву осенило.  Наказать Приманку. Вот оно, спасение от втор-
жения.





Дурасников возлежал в ванной,  погруженный в теплые ласки вод по самый
кадык, млел, скрестив руки, на сглаженном толщей жидкости брюхе. Вечер
отдохновения - пятница. Слава Богу сумел себя поставить, отбоярился от
субботних  бдений,  начальство не брезговало поиграть в сверхзагружен-
ность; к тому же в субботу работалось всласть - никого лишних в здании
исполкома, непривычная тишина, субботние служения, хлопоты шестого дня
недели никак не походили на заботы предшествующих пяти дней. Начальни-
ки свободно переплывали из кабинета в кабинет,  именно в субботу нала-
живались связи,  велись задушевные - не в общепринятом представлении -
а особенные, аппаратно задушенные беседы, притирались контакты, возни-
кало ощущение общности нерасторжимой, пусть иногда и тяжкой, и доводя-
щей до безумия,  но такой же непреодолимой, как житие бок о бок матро-
сов, отправленных в кругосветное плавание под парусами: общие невзгоды
- бури,  зной,  болезни,  жажда. и добыча на неизвестных берегах, если
Бог пошлет.

Жена заносила зампреду закуски на тарелках,  не в силах  противостоять
обжорству  Дурасников  отщипывал куски и прикрикивал на супругу,  мол,
зачем вводишь в искушение, но жрал небезрадостно, хотя и мучался угры-
зениями:  слабак, никак не укротит утробу, не сбросит лишних пяток ки-
ло,  чтоб подсушить тучность, обуздать, разгладить бока, покрытые гар-
мошками беловато-розовых складок. От хлеба с икрой Дурасников отказал-
ся, слишком много калорий, но расстегай, принесенный вчера с банкета в
"Праге",  и  сейчас  предупредительно разогретый женой,  умял.  Неужто
завтра сбудется?  Случится увидеть возгорание в глазах подруги Наташки
Дрын.  Именно возгорание,  так определил для себя желаемое Дурасников:
вспышка неодолимого влечения не оттого,  что ухажер на клапане,  не от
его  продовольственного  могущества,  а по велению тайных шепотов души
Светки Приманки, умудрившейся вдруг разглядеть - и без подсказки - не-
обыкновенные  качества зампреда.  А ведь что-то за ним водилось значи-
тельное,  выделяющее из других,  раз взлетел над сотнями тысяч и засел
накрепко в кресле, при том, что враги не дремали, а симпатии начальст-
ва менялись по сто раз на дню.

Зажмурился, последний кусок расстегая упал в  пустоты  дурасниковского
чрева,  жар вод сдавил сердце,  отчаянно забившееся, и перед мысленным
взором возник пустынный сквер,  погашенные фонари,  подручные Филиппа,
избивающие  Апраксина - правоохранитель поведал мельчайшие подробности
- и в мглистой выси парящий ангелом мщения Дурасников.  А если правдо-
любец умрет? Получил незаметную травму: разрывы печени или кровоизлия-
ние в мозг,  и тогда.  а что тогда?  Скончался человек,  дело обычное,
никто  не видел,  что его били,  а если видели,  то забыли,  да и кому
взбредет в голову расследовать причины смерти  человека,  испустившего
дух в собственном доме, в разгар ночи или в рассветные часы, излюблен-
ные рождениями и смертями?

Дурасников поражался безразличию не только к другим,  такое еще полбе-
ды,  но  в  последние год-два угнездилось внутри новое - безразличие к
себе,  странно сосуществовали в нем два чувства: болезненное, даже со-
сущее постоянно, будто пустой желудок, себялюбие и безразличие к само-
му себе.  Несмотря на ломящийся морозильник,  на  немалые  деньги,  на
скарб,  нажитый за годы властвования, немалый в нищенских условиях бы-
тия большинства, жизнь, даже по предварительным прикидкам, не удалась:
постылая жена, насквозь фальшивые, тайнозлобствующие, расцветающие чу-
жими бедами дружки-приятели,  бездетность, понимание - если без обмана
- что никому Дурасников не нужен,  не вызывает тяги к себе, а жена что
ж?  Урожденная серая мышка, смирилась, как смиряются потерявшие конеч-
ности или самых близких.

Незаметно Трифон  Кузьмич  сполз в воду и захлебнулся,  вода хлынула в
рот и в нос, выдавливая воздух и выдирая из глотки полуутопленника на-
катывающие одна за другой волны кашля.

Примчалась жена.  Дурасников выпучил глаза,  раззявил рот,  колотил по
вялой,  будто женской груди,  таращился и тряс головой, стараясь изба-
виться от жидкости, сначала ласкавшей и вдруг покусившейся на покой, а
может и самое жизнь зампреда.

- Задремал,- буркнул Дурасников и,  как всегда,  в  минуты  несчастий,
хоть малых, хоть значительных, разозлился на жену, именно покорностью,
заранее выказанной готовностью принять любую вину,  подлинную или мни-
мую, ярившую мужа до помутнения рассудка.

Скрипуче заверещал  телефон,  супружница в миг примчалась,  продираясь
сквозь пары,  клубившиеся в кафельных стенах,  с аппаратом на  длинном
шнуре.  Едва  очнувшийся  Трифон Кузьмич мокрой ладонью зажал трубку и
услыхал Филиппа.  Обычно Филипп домой сослуживцам не  звонил  по  ряду
вполне понятных соображений, а тут объявился. Дурасников, еще кипевший
злобой,  не сдержался и грубо хлестнул:  чего надо? Филипп похоже опе-
шил,  матюгнулся, швырнул трубку. Звонок Филиппа засел занозой. Дурас-
ников казнил себя за резкость,  мучайся теперь  предположениями,  чего
вдруг  объявился  Филипп?  Получалось хуже некуда,  рыжий злопамятен и
подл, и Дурасников сорвался глупо, в ущерб себе более, чем кому. Выка-
рабкался  из ванной,  обтерся припахивающим несвежей сыростью полотен-
цем. Потребовал записную книжку, ткнул в домашний телефон Филиппа, пе-
резвонил.  Дудки!  Нет дома, взвился истеричный голосок жены Филиппа и
Дурасников,  не представившись,  швырнул трубку.  Нет дома! Твою мать,
попал!  Жена умудрилась скрыться с глаз, сняла мужнин гнев. Дурасников
и впрямь искал супругу глазами, надеясь хоть на ней отыграться. Посто-
ял  в коридоре:  небось поволокла мусорное ведро на площадку?  Плюнул,
пнул ногой дверь в спальню,  завалился на диван, тупо разглядывая тем-
ный экран переносного телевизора,  достал из тумбочки коньяк, наполнил
стакан для воды,  из которого жена запивала таблетки - вечно болеет  -
и,  только влив в себя спасательную влагу, расслабился, раскинув руки.
Черт с ними со всеми. Завтра баня! Если Светка не оттолкнет Дураснико-
ва, может и взбрыкнуть на старости лет, уйти из дома и зажить по-чело-
вечески? Сколько ему осталось куролесить? Трифон Кузьмич унесся в мыс-
лях на кладбище, где его похоронят, увидел надгробие. Что ж на нем на-
пишут?  Видный деятель партии и советского государства?  И не  мечтай.
Чином не вышел.  Крупный управленец? Вряд ли. Выходит, на граните про-
царапают только неблагозвучную фамилию и годы рождения и  смерти.  Па-
мятник получался скверностью,  травмирующей безликостью и даже смехот-
ворностью превосходящим жизнь. А впрочем важно ли это?

зобраться. Какая память останется о Дурасникове?  Может определить за-
вещанием крупную сумму на памятник,  заверив нотариально последнюю во-
лю, чтоб скульптор-художник изваял из глыбы Дурасникова по пояс, в вы-
ходном костюме,  с каменными медалями на пиджаке, выбитыми так смазан-
но,  что и с орденами перепутаешь в два счета - хоть посмертный  почет
урвать.  И чтоб молодая вдова посещала кладбище в черной вуали, с цве-
тами. Смехота, разве такие, как Приманка разгуливают по кладбищам? Где
там,  вернее  подгонит к погосту по дороге на загородный пикник машину
вздыхателя - поразвлечься,  притащит к суровому изваянию  бывшего  му-
женька  и оба прослезятся от хохота над фамилией и над животом и круг-
лой ряшкой покойного;  что в завещании не требуй, скульптор не в силах
сотворить из Дурасникова красавца никак,  иначе над подписью "Дурасни-
ков" будет выситься совсем чужой человек, еще подумают, что перепутали
при установлении памятника: фамилию выбили одну, а каменный образ вод-
рузили другой.

Отзвонил Пачкун - сколько раз предупреждал, не звонить, так нет, несет
-  выслушал покорно наставления зампреда,  покаялся несвоевременностью
звонка и тут же оправдался, решил согласовать время заезда за Дурасни-
ковым,  намекнул,  что лучше выехать пораньше, чтоб захватить побольше
дня,  потому как, заночует компания или вечером разбежится, заранее не
согласовали.

Разговор с Пачкуном вернул к обыденному,  вселил уверенность. Практич-
ный мужик, не забивает башку лишним, все считает, прикидывает, не впа-
дает в уныние и не сомневается: с подходами, на каждого управу отыщет,
главное не лениться, обращаясь к сильным мира сего, рассыпать обожание
и лесть пригоршнями и не скупиться промазывать,  как регулярно,  так и
от случая к случаю.

Пачкун взбодрил, спасибо ему. Типус тот еще, всю жизнь торгаш и ни ра-
зу  -  только подумать!  - не горел,  еще и на досках почетных висел в
черно-белом и цветном исполнениях,  и президиумы украшал  благородными
сединами,  и  речи  держал,  запивая нарзаном и оглядывая зал отечески
просветленным взором. Жизнестойкий субъект и трудяга, а как же, с утра
в магазине,  в "двадцатке" дом родной,  кормилец в голодном краю в го-
лодную пору,  и при расчетах честен, никогда не даст меньше обговорен-
ного или причитающегося, чует цену услуги копейка в копейку, особенная
способность.  Тринадцатое чувство!  Нюх на деньги и размер воздаяния с
умыслом дон Агильяр окрестил чертовой дюжиной, не без намека.

Жена в  халате прошмыгнула в спальню,  юркнула под одеяло,  замерла на
боку на самом краю кровати.  Трифон Кузьмич неожиданно для самого себя
погладил тощую спину,  крысиный хвостик бесцветных волос,  пробурчал с
редкой ласковостью:

- Еще не вечер, мать! Слышь? Не вечер. Это я говорю!

Дурасников жарко обнял подушку, перевернувшись на живот и нырнул с го-
ловой в предощущения завтрашнего.





После избиения в сквере, Апраксин из дома не выбирался, разоблачитель-
ный пыл угас: получалось прав Филипп-правоохранитель, человек супротив
государства пылинка, даже того менее, особенно по российской традиции,
сначала в сырую землю вгоняют,  а лет этак через полста зачнут  восхи-
щаться,  мол,  каких  воителей за правду родит народ-страдалец.  Дверь
Фердуевой в представлении Апраксина, будто отделяла мир нормальных лю-
дей  от  повязанных накрепко бессовестностью всяко-разных выжиг и про-
хиндеев, что терзали бескрайние пространства, лишь изредка сменяя зна-
мена, то самодержавные на младобуржуазные, то буржуазные на алые, про-
питанные кровушкой борцов за справедливость. Дверь Фердуевой разраста-
лась в препятствие, протяженное и повсеместное, и о сталь полос повсю-
ду колотились лбами люди вроде б вполне осознающие, что обух плетью не
перешибешь.

Кордо - дружок Апраксина,  тюрколог, благожелательный и ровный, Юлен -
юный ленинец - владел за городом  по  северному  направлению  хибарой,
иначе не назвать,  на участке величиной с ладошку, и давно зазывал Ап-
раксина на выходные,  подышать.  Вот и вчера вызвонил с приглашениями.
Апраксин как раз осматривал синяки и сетовал,  что под рукой не оказа-
лось бодяги.  Синяки живописно расцветили лоб и подглазья правдолюбца,
напоминали работу умелого гримера, подготовившего актера к роли крепко
избитого персонажа.

Юлен пахуче расписал прелести загородных вечерь:  керосиновая лампа на
уютной  террасе;  смутные блики,  пляшущие по натянутым под потолком и
провисающим низкам перца,  лука,  чеснока;  грибной суп, изготовленный
тюркологом из прошлогоднего сбора белых;  запах поленьев, потрескиваю-
щих в чудом сохранившейся изразцовой печурке.

Раздражение вызывали у Апраксина зеркала: стоило узреть заплывшую мор-
ду, как настроение падало, а за городом у Кордо, по разумению Апракси-
на,  зеркал не сыщешь,  разве что подслеповатый осколок над умывальни-
ком,  выплевывающим воду через отверстие, забитое прыгающей вверх-вниз
железякой.

С таким лицом,  как сейчас,  и добраться до Кордо - штука  сложная,  в
электричке всех перепугаешь,  да и в метро,  и в троллейбусе. Апраксин
отважился вызвать такси на раннее утро,  заявиться  сюрпризом,  а  раз
отправится на машине,  можно и прихватить негабаритные грузы: трехлит-
ровую банку сока,  венгерские корнишоны и пяток банок иноземного пива,
доставшихся по случаю:  как-то в мороз предоставил убежище стародавней
знакомице с ухажером оттуда:  из ящика пяток банок не добили, и Апрак-
син сберегал редкое питье к особому случаю,  не совсем представляя ка-
кую именно особенность поджидает.

Заказ такси отнял всего-то полчаса,  и Апраксин ра