ла Почуваева;
иногда экс-воитель усаживался за стол, перелистывал чужие записи, шеп-
тал номера неведомых абонентов,  гладил недовязанные шарфы, иногда за-
мирал перед широкими окнами и сквозь муть немытых  стекол  смотрел  на
раскинувшийся внизу город.

Почуваев любил представить назначение тех или иных предметов, упрятан-
ных в ящиках,  представить их обладателей или обладательниц, их расче-
ты,  прикидки, тронуть думы другого о выгодах, попытаться представить,
благодаря бессловесным вещам, чем жив неизвестный, никогда не попадаю-
щий тебе на глаза.

Но сейчас Почуваев шагал по маршам бетонной,  уже не такой чистой, как
основные,  лестницы, чуя обостренным нюхом приближение затхлого подва-
ла, замечая нетщательность работы уборщиц, которые, чем ниже, тем пос-
пешнее промывали стены, протирали ручки дверей, а на щитах электропри-
боров,  на  ветвящихся  тут  и  там кабелях нагло серела многомесячная
пыль, свидетельствуя, что сюда взгляды начальства не проникают годами,
здесь  ничья земля,  ничейная территория,  неподвластная никому и все-
го-то в двух-трех метрах вниз от вскипающего по утрам обширного  холла
института-гиганта.  Почуваев  рассмотрел  похабное  словцо  выведенное
пальцем на слое пыли,  хохотнул: небось водопроводчики или слесаря ос-
тавили отметину, и попытался представить лицо утренних уборщиц, читаю-
щих послание. В лабиринтах коридоров Почуваев ориентировался свободно,
а неприученный к полутемным,  гулким переходам с извивами бесчисленных
поворотов заплутал бы враз, внутренне возопив: неужто потеряюсь посре-
ди шумного града под потолком, по верху коего бродят сотни людей, а ты
тут в одиночестве чахнешь, не ведая, как выбраться? А подашь глас, кто
ж услышит? Только хлам, снесенный с разных этажей, рубильники да кноп-
ки неизвестного назначения промолчат безучастно, а может полупридушен-
ное эхо метнется из-под низких потолков утопленных в землю помещений.

Почуваев тронул бухту пожарного шланга, притулившуюся в углу, попробо-
вал приподнять - тяжеленная,  дьявол! Бросил шероховатую скатку и дви-
нул  по узкой,  почти трапной,  лесенке,  сбегающей круто и страхующей
спускающегося высокими перилами.

Разумнее всего,  если Фердуева примет его прожект: дело ладить по суб-
ботам  и  воскресеньям - за двое суток работы,  если все поставлено на
широкую ногу, наклепают дай Бог. Начинать, скажем, с пятницы в полночь
и до раннего утра в понедельник. Если же каждую ночь начинать, да сво-
рачивать дело к рассвету - наломаешься; без точных прикидок и расчетов
сейчас трудно решить,  какой режим себя оправдывает, имело значение не
только собственно производство, сколько его скрытность - пусть меньше,
да спокойнее.  Почуваев передохнул,  попытался примирить себя с кражей
идеи Васьки Помрежа; уже и впрямь не отличал, кто первым подал идею, в
конце концов, не перегрызутся же они за первенство - патентовать, поди
не понадобится:  а когда производство даст денежный выплеск, поди раз-
делят навар. Нравилось Почуваеву это молодежное - навар! Лучше не ска-
жешь,  емко получается и каждому ясна суть. Навар обещал поразить раз-
мерами. Дух захватывало, когда представлял последствия; хорошо, что во
главе дела Фердуева.  Сам Почуваев понимал:  ему не потянуть, тут пот-
ребна башка с шестиподъездный дом,  все учесть да взвесить,  все связи
проследить, наладить сбыт и учет, да что еще там понадобится. Почуваев
догадывался,  что самое основное ему неведомо - изюминка сокрыта, про-
изводством никогда не занимался; ему командуют, он командует; его обо-
рут,  он обрявкает; его приголубят, и он младшему личному составу отец
родной.  Почуваев жизнь прожил проводником, ну вроде медной проволоки,
какой сигнал запустят,  такой и с другого конца и снимут;  проводником
Почуваев служил идеальным,  по врожденной веселости нрава зла  подолгу
не держал,  его любили,  и никто не задавался вопросом, за что громада
государства содержит,  и сытно, этого мужика, в общем не делающего ни-
чего дурного, но и ничего путного тоже; Почуваев не мешал, но и не по-
могал,  не способствовал и не вредил, вроде, как жил и не жил одновре-
менно, а сколько таковских ходило-бродило вокруг - табуны.

Почуваев приблизился к маскирующему вход в подвал сейфу. На вид с мес-
та не стронешь,  но Почуваев - мужик при крепких лапищах - уже не  раз
пробовал  волоком  тащить,  раскручивая  махину  на углах.  Когда дело
обустроится,  надо б дверь припереть шкафом дээспэ,  грузным на вид, а
на деле для хлипкого канцеляриста пушинка,  не рвать же сердце, каждый
раз, спускаясь в подвал. Почуваев привык к полумраку, пригляделся, пе-
ред  схваткой  с сейфом глубоко вдохнул затхлый,  с примесью машинного
запаха,  воздух и рванул сейф на себя. Лестница-трап скрипнула позади,
жалобно застонали металлические перила.  Почуваев почувствовал чужого,
взгляд сзади уперся меж лопаток. Ладони взмокли, а шея напряглась так,
что Почуваев решил: более шее не вертеться.





Апраксин любил разгуливать по рынку: жизнь не расписана, не втиснута в
привычные рамки каждой мелочи, то и дело вспыхивают ссоры, взвихряются
перебранки,  раздаются выкрики,  сталкиваются интересы, торгуются про-
давцы и покупатели с лукавым прищуром, кто зло, а кто себе в радость -
не  из жадности,  а скорее из жажды общения.  Фургоны-алки,  развернув
алюминиевые зады, переломленными гусеницами, опоясывали рынок. Торгов-
ля шла не бойкая,  но оживляющая обычно мертвые прирыночные пространс-
тва.  Апраксин выбрался из-под сводов рынка. Увидел оливколиких, коре-
настых  мужчин в темных костюмах,  со щеками под двухдневной щетиной и
непременно в меховых шапках,  хотя солнце шпарило по-летнему. Меж низ-
корослых высился Дурасников,  чуть подале,  у бровки тротуара, чернела
"волга", а в машине Колька Шоколадов терзал все ту же книженцию.

Зампред величаво слушал гортанную воркотню торговых  людей,  прибывших
из южного подбрюшья державы:  их хлопотами, мольбами, нажимами, недос-
панными ночами сюда перебрались фургоны-алки,дабы  скрасить  невеселые
столы жителей стольного града.

Люди с оливковыми лицами взирали на Дурасникова, как ученики на патри-
арха; Дурасников кивал, морщил лоб, вращал глазами,заинтересованно пе-
респрашивал,  поворачиваясь  то к одному,  то к другому,  но свет глаз
зампреда свидетельствовал,  что их обладатель парит вдалеке от  рынка,
от  фургонов,  от грязных халатов и допотопных весов с гирями музейной
древности, истертыми до блеска тысячами пальцев.

Коренастые негоцианты вились вокруг Дурасникова роем.  Зампред норовил
развернуться к солнцу так,  чтобы лучи лизнули меловой белизны с серым
отливом кожу.  Рой густел,  и тогда только голова Дурасникова виделась
поверх поляны меховых шапок,  то растекался в стороны, тогда скального
цвета ратиновое пальто зампреда,  увенчаное начальственной главой, на-
поминало памятник,  воспаривший на рыночных подступах волей не слишком
одухотворенного скульптора.

Апраксин замер меж торговок яйцами: Дурасников как раз в броске яйцом.
Хулиганские помыслы!  Апраксин припомнил, как прошлым, нет, более дав-
ним летом - учинил бомбардировку яйцами лобовых  стекол  грузовиков  -
шоферы-дальнобойщики  устроили под окнами дома Апраксина ночное лежби-
ще.  Грузовики по утрам ревели надсаживающимися моторами и будили весь
дом:  яичную войну Апраксин выиграл - попробуй отмой лобовое стекло от
разбитого яйца - хотя не без схватки;  сцепился в рукопашной  с  шофе-
ром-драчуном.

Апраксин вспоминал,  и зампред споткнулся о чужие зрачки,  вернулся на
рыночную площадь из бани или грядущего однокомнатного рая подруги  На-
ташки Дрын, мигом опознал Апраксина, тут же всплыл звонок Филиппа-пра-
воохранителя. Помрачнел, насторожив рой оливковоликих, гудение голосов
вмиг  спало,  приученные  отличать  оттенки начальственных чувств люди
опешили: что прогневало могущественного чина? Кто? Люди в шапках, при-
молкнув, принялись подозрительно вглядываться друг в друга.

Дурасников больше на Апраксина не таращился:  и так ясно - следит,  не
ошибся Филипп,  тип посадил под колпак и "двадцатку" Пачкуна, и самого
Дурасникова,  переписал  номера машин пачкуновских дружков,  упаси Бог
теперь Шоколада оставить черную "волгу" с номером - тут сомнений нет -
известным  каждою цифрою Апраксину,  вблизи "двадцатки".  Дурасникову,
как и любому,  не нравилось оказываться под слежкой-объектом, хохотнул
бы Филипп.  Зампред раздвинул плечом рой смуглых сограждан и задумчиво
двинул по площади, задерживаясь у распахнутых торцов фургонов, успевая
удивляться,  что  продавцы  даров юга не обращают не него ни малейшего
внимания,  не ведая,  что на рынке и прилегающих асфальтовых площадках
могущественнее Дурасникова нет:  ход рыночного механизма целиком регу-
лируется им: возжелает-выключит, возжелает-наддаст парку.

Определенно враг,  размышлял Дурасников,  вырабатывая линию поведения,
прикидывая разные-разности.  Такого запросто не пуганешь. Если человек
со всей серьезностью днями пасет объект - ишь как изъясняюсь! - от та-
кого жди худшего.  Как Филипп намекнул?  Три привода в вытрезвитель и.
на принудиловку.  Да так ли все гладко сладится?  На словах все кругло
да споро катится, а только приступи практически, враз вылезают случай-
ности, непродуманности, глупости первостатейные. Радовало одно: пугать
да нажимать выпадает Филиппу, его людям, а Дурасников вроде над схват-
кой,  если прижмут, он-то команд не давал, мало ли что Филиппу взбрело
в голову.  Филипп не тюха, свою выгоду не пропустит, может, потому по-
шел навстречу Дурасникову,  чтоб компру заиметь? Дурасников взмок - не
дышало тело под ратином,  да и страх гайки закручивал.  Меж Филиппом и
Апраксиным,  как меж двух огней. А тут еще Пачкун пару бунтов местного
значения отчебучил. Узлы стягивались, все туже сдавливали голову замп-
реда,  и боль,  пульсируя вначале на висках,  начинала долбежку повсе-
местно.

Дурасников еще раз окинул взглядом подведомственный ему рынок:  музыка
надрывалась,  девицы плясали с поддельным восторгом,  очереди прокаля-
лись  под солнцем,  старушки стыдливо считали гроши в сухоньких ладош-
ках,  выходные мужья набивали ротастые сумки всячиной, дети лизали мо-
роженое,  ликующие,  не подозревающие,  что это Дурасников накормил их
лакомством.

Апраксин сбежал с плавного спуска от рыночных  дверей,  и  Дурасникову
показалось, что этот человек сейчас бросится за ним, вцепится в глотку
и примется душить на глазах у молодых  мам  с  колясками,  домохозяек,
увешанных гроздьями пакетов и авосек, усталых цветочников, скучающих у
развалов гвоздичных головок.  Апраксин опасений Дурасникова не  ведал,
не знал,  что опрометчиво вел себя у витрины "двадцатки", не знал, что
люди Филиппа вышколены на славу,  и случилось худшее - Апраксин, будто
камешек  застрял меж зубцов слаженно вертящихся шестерен,  смазанных и
не допускающих появления постороннего предмета,  инородного тела,  меж
снующими деталями сложного деньгоглотательного механизма.

Дурасников ринулся  к машине.  Шоколад врубил движок загодя и рванул с
места сразу же,  как только зад начальника упокоился на мягкой подушке
сидения.

Апраксин случайно выскочил на проезжую часть,  как раз под капот резко
сворачивающего автомобиля. Шоколад, едва успел вывернуть руль, лакиро-
ванный бок крыла скользнул по брючине Апраксина,  оставив пылевой след
на светлой ткани.

- Сдурел,  что ли? - Дурасников, не поворачиваясь, прикрикнул на шофе-
ра:  если  б что случилось здесь,  задави они этого следопыта и тогда.
Дурасников не утерпел,  обернулся, глянул сквозь заднее стекло на уда-
ляющуюся фигурку, поостыл и невольно мелькнуло: что б произошло, ухай-
дакай Колька докучливого соглядатая?  Вышло б лучше не придумаешь, под
суд  выпадало Шоколаду,  а Дурасникову - воля;  но это если б сразу же
под колесами и конец,  а если б только побился-поломался пострадавший,
тогда пришлось бы туго,  прознал бы он, больничный пленник, чья машина
и начал бы катить бочку, припомнив собрание, их перепалку и получилось
бы, из мести Дурасников сбил обидчика.

- Теллэгэнт!  - прошипел Шоколад.  В его устах страшнейшее ругательст-
во.- Спят на ходу.

Дурасников промолчал:  и то сказать, от этих умников одни беды, с пач-
кунами всегда сторгуешься, а умники больно принципами нашпигованы, са-
ми подталкивают к порке да расправе.  По разумению зампреда, все скла-
дывалось в жизни недурно,  если б не бузотеры,  все им в жизни не так,
всего мало,  да плохо,  расшатывают лодку,  мать их так, невдомек, что
враждебные силы только ручки потирают. Что за враждебные силы Дурасни-
ков не представлял,  не обременял себя распутыванием клубков, а только
знал,  что все,  кто против него,- силы враждебные и спорить нечего, а
еще знал,  что проводить черту меж правыми и виноватыми, размежевывать
агнцев  и козлищ на роду написано именно Дурасникову и таким,  как он;
вроде пастырской миссии, когда носителю вероучения всегда больно зреть
как  плутают несмышленыши в вере,  в лабиринтах псевдоправдивых истин,
напетых чужаками.  Дурасников в вере преуспел,  у него на лице  каждый
прочтет - не сомневаюсь!  Готов поддержать каждого,  кто выше,  и всех
вместе.  Получалось,  что Дурасникову вера дана,  как абсолютный слух,
никогда не сфальшивит, не кукарекнет с чужого голоса, хор не портит, а
хор всегда прав:  это солист распаляет самомнение зряшним, что хор для
него обрамление, но хор-то знает, что все обстоит как раз наоборот.

Апраксин щурился, смотрел на вихрь пыли, вырывающийся из-под колес ав-
то, и мышиного цвета шлейф нагонял тоску.

Теперь Апраксин припоминал,  будто во  взгляде  Дурасникова  скользили
смущение и опаска, по лицу зампреда можно бы предположить, что с южны-
ми негоциантами он сговаривался о вознаграждении за отцовское  отноше-
ние к торгам.  Апраксин понимал,  что дурные дела не обговаривают при-
людно, а только с глазу на глаз, и одергивая себя, укорял, отвращал от
пустых придирок к зампреду - одно дело бесхозяйственные муки, другое -
вымогатель;  тут Апраксин мог пережать в нелюбви, если человек тебе не
по нраву,  зря не навешивай на него грехи мыслимые и немыслимые.  Пог-
рязли все в подозрениях,  дурная пора,  подозрения множат зависть, по-
буждают к лихим мерам, жестоким, очевидно бессмысленным, а чаще вредо-
носным.

Тепло еще не привычное - весна только нарождалась - размягчило,  образ
Дурасникова заплясал в прогретой дымке, вытеснился ветвями деревьев со
взбухшими почками. Ярмарка гомонила, околдовывала. У бабки, напоминаю-
щей сморщенный гриб в низко повязанном платке,  Апраксин купил полкило
малосольных огурцов в пластиковом пакете и, разгрызая пупырчатый овощ,
двинул к дому,  оглядывая просыпающиеся деревья и только изредка поду-
мывая о Фердуевой и квартире, обращенной в крепость.





Почуваев так и прилип к сейфу.  Намертво,  будто приварили пряжку  ар-
мейского  пояса  к поверхности несгораемого шкафа.  Человек на лестни-
це-трапе замер,  подвал смолк,  и только напряжение двоих,  неожиданно
встретившихся, могло вот-вот с треском разрядиться голубыми искрами.

Почуваев не робкого десятка,  к тому же успел переворошить в мозгу не-
мало в эту липко тягучую минуту:  ему ничего вроде не  грозило.  Страх
навалился неведомо откуда - обстановка затхлого подземелья способство-
вала, а если вдуматься?.. Почуваев не крадет сейчас, не зарится на чу-
жое, не пойман с казенным добром в обнимку или за пазухой. Разве недо-
пустимо после службы рачительному человеку проверить, что да как в его
владениях?  Хорошо, что не успел еще сейф оттащить и обнажить потайную
дверь - отставник сильно надеялся,  что его секрет никому не известен,
значит он поднесет его Фердуевой на блюдечке,  потупив смиренно взор и
точно зная, что добрые дела, попахивающие прибытком, Фердуева без воз-
даяния не оставляет.

Почуваев прижал кулаки к груди, резко обернулся.

На лестнице  карикатурным фитилем высился Васька Помреж и скалил в ух-
мылке лошадиные зубы.

Почуваев стряхнул страх,  вытер платком опасения,  проступившие на лбу
потом, вперился в Помрежа.

Васька выписывал пальцем кренделя на запыленных перильцах,  не намери-
ваясь нарушать тишину.

- В молчанку играем? - не вытерпел отставник.

Васька спустился с лестницы,  вплотную притиснулся к Почуваеву, дотро-
нулся до сейфа.

Знает ирод,  ужаснулся Почуваев, знает мой секрет липовый, ишь как ог-
лаживает сейф, будто шепелявит смешливо: что ж ты, дядя, от собрата по
трудам утайку имеешь?  Нехорошо! Не по-христиански! Делиться надобно и
радостями,  и печалями.  последними не обязательно, а первенькими, ох,
как желательно.

Почуваев онемел.  Васька  Помреж  гладил сейф проникновенно,  как мать
давно утерянного и вновь обретенного сына, как юное создание любимого,
как умирающий руку провожающего в последний путь.

Стервец! Мысли Почуваева метались потревоженной вороньей стаей, разры-
вали на части, то придавали решимости, то обескураживали, лишали воли.

- Ты,  дед,  аж побелел,- лошадиная морда Васьки прянула к отставнику,
зубы желтые,  криво растущие в розовых деснах,  показались неправдопо-
добно длинными,  как у вурдалака,  виденного Почуваевым недавно по ви-
део.- Какая надобность тебя спустила в эту ж .

Знает ай нет? Почуваев по опыту ратных учений усвоил: слабину не выка-
зывать, пока не припрут вчистую.

- Вась,- Почуваев привалился к сейфу, расправил плечи, будто собой хо-
тел  защитить,  укрыть от посторонних взглядов потайной ход,- Вась,  в
холодильнике на восьмом банка красной икры,  стеклянная,  я  ее  залил
оливковым маслом, объедение - угощайся!

Помреж уловки Почуваева давно изучил:  уводит с курса, старикан, усек,
что пожрать Васька охоч и при едальных размышлениях  напрочь  забывает
остальное.

- Что к шкафу прилип?  - Васька щелкнул зубами,  да так натурально,  с
таким костяным пристуком, что Почуваев оторопел: вдруг и впрямь вурда-
лак? Местечко для расправы наиподходящее - не души, а шкаф несгораемый
пуст и ключ от стальных створок торчит,  засунет его туда после крове-
пития Васька Помреж, ищи-свищи, век пролежишь, никто не торкнется.

Васька на приманку Почуваева не клюнул.

- Михал Мифодич, какая нужда сюда пригнала?

Не отвяжется, тоскливо полыхнуло у Эм Эм Почуваева, жаль, не мастак он
придумывать.  Втюхать, что бутылек припрятал? Глупо. Васька знает, что
принимает  на  грудь  Эм Эм умеренно и уж никак не скрывая от Помрежа.
Набрехать,  что отложил пару железяк для дачи? Не поверит, гад, тут же
потребует  показать,  а как назло под боком подходящего лома не видно.
Получится, Эм Эм крутит, а значит, тайная цель его прихода не проясне-
на, и Васька примется по новой напирать. Можно б рявкнуть, как подоба-
ет старшему офицеру:  "Ты че! Допрос тут учиняешь? Пошел бы на . ", да
отношения с Помрежем добрые, на равных; если честно, то отставник обг-
ладывал идейку Помрежа и в глубине души мучался угрызениями. Васька-то
про подвал удумал,  потому так и напирает с подковыркой, не поддаваясь
на обман.

Помреж по-своему жалел  Почуваева:  экс-вояка  прозрачен  для  Васьки,
весь,  как на ладони, со всеми его немудреными хитростями, ловушечными
ходами, потаенными расчетами.

- А хочешь скажу, зачем ты здесь? - тут Васька допустил промашку.

- А скажи!  - нахохлился Эм Эм, и опять липко потекло, особенно по за-
тылку;  радость  первым сопроводить сюда Фердуеву тускнела на глазах,и
Фердуевская доброта в грядущем распределялась уже не на одного,  а  на
двоих.

- А  скажи!  - задышливо повторил Почуваев,  и сердце напомнило о себе
резким прострелом.  Душно здесь, хватит пыль глотать. И в этот миг По-
чуваев прозрел,  как пронзило:  не знает Васька про дверь ни черта, на
пушку берет, и облегчение тут же вышло, и сердце-мотор треклятый - от-
пустило, и даже воздух посвежел.

- Молчишь!  - торжествующе укорил Эм Эм,- то-то и оно. Проверяю, Вась,
наши владения,- и уж совсем по-деловому,-  в  директорском  холе  одна
дурья башка запачкала непот