кун мог
решить, что звонок - свидетельство того, что плохо напаковал картонный
короб,  мог возмечтать,  что Дурасников чего-то добивается. А еще, при
его проницательности и битости,  мог бы догадаться, что Дурасников но-
ровит сгонять в баню с подругой Наташки Дрын и,  зная  умение  Пачкуна
вмиг ухватывать основное, Дурасников внушил себе, что тайное его жела-
ние - повторно гульнуть - для Пачкуна очевидно,  а раз  так,  не  худо
дождаться предложения со стороны самого Пачкуна,  потому что, если об-
ратиться с прямой просьбой, лимиты одолжений, отпущенных Пачкуну мгно-
венно возрастут.

Дурасников ни о чем не просил прямым текстом,  только в обход, не опа-
саясь чего-либо конкретного,  а уверовав, что такая манера и есть выс-
ший  пилотаж непростых отношений давным-давно повязанных друг с другом
людей;  к тому же Дурасников полагал,  что, если человек, работавший с
ним, петрит только в ответ на прямые просьбы, это недостаток непрости-
тельный.  Зампред взгромоздился  на  диван,  укрылся  пледом,  включил
японский телевизор, раздобытый Пачкуном через Мишку Шурфа, и с интере-
сом наблюдал за передачей:  прокуроры и милиция делились опытом борьбы
с правонарушениями.  Забавно.  Дурасников изумлялся: неужели только он
примечает - лепет, или другие тож смекают? Зампред безразлично смотрел
на воришек и несунов, полупьяных бабок, испитых в труху мужиков, скру-
ченных доблестными воителями, мелкота чаще других попадается. Странно,
вроде рыбине ускользнуть сквозь ячею сети не то,  что плотвичке с иво-
вый лист, а на поверку иначе.

Ужин плотно улегся в утробе, гулко отрыгнулся, перекрыв болтовню в те-
левизоре, и вслед за мощным зампредовским рыком навалилась дремота.





Мишка Шурф давал бал в честь девятнадцатого марта.  Любил выбрать дату
наугад,  обзвонить друзей и подруг и оповестить серьезно, не растолко-
вывая,  в чем дело: "Приглашаю завтра в кабак на бал в честь девятнад-
цатого марта!". На расспросы не отвечал, а к полуночи или позже, опла-
тив застолье, в пору начала разборки - кто с кем и кому попутно, а ко-
му нет - Мишка величаво признавался. Не день рождения! Не дата памяти!
Не праздник семейный,  а просто девятнадцатое марта, ничем не примеча-
тельный день.  Просто девятнадцатое марта.  Каждый день -  дар  божий,
уверял Мишка, и его превозносили за щедрость: крали многие, а отмечать
девятнадцатое или любое другое число широко,  с  безрассудной  удалью,
решался только мясник.

Мишка поднялся в торце стола и толкнул речь:

- За этим столом собрались самые известные жулики и проститутки нашего
славного города.  Не покладая рук, не жалея ни времени, ни здравия эти
неискренне презираемые, несправедливо осуждаемые люди работают для ук-
рашения своей жизни.  Их вроде бы сторонятся, но. исключительно из за-
висти. Работа проституток сложна и опасна, работа жуликов и того обре-
менительнее. Я рад видеть вас, пренебрегших условностями закостеневших
слоев нашего динамичного общества,  на празднике девятнадцатого марта.
Сразу скажу:  плачу я,  чтоб не омрачить напрасным подозрением радости
жрать и пить на халяву.  Я люблю вас такими,  какие вы есть,  со всеми
вашими многочисленными недостатками и слабостями.  Кто я  такой,  чтоб
осуждать?  Кто дал право одним осуждать других? Никто! Только глупость
и отчетливое осознание лентяями,  что они на обочине жизни, заставляют
их кривить губы в презрении, но это от слабости. Мы - больные дети об-
щества,  а калеченых и ущербных,  как исстари водилось на Руси,  любят
истовее.

Дальше Мишка Шурф понес про быстротекущие годы:  про седину непременно
вплетающуюся в волосы бывших жриц любви; про то, что перед могилой все
равны,  а из ветренниц - вот несообразность - вылупляются лучшие жены,
а бывшие жулики способны на сострадание,  а вот праведники и мрачны  и
желчны,  и  копейки  из них не выжмешь;  непонятностью натуры человека
закруглил и завершил пассажем про важность миссии участников застолья.

- Мы,- Мишка устремил перст указующий к лепнине потолка,- санитары об-
щества,  как  волки,  обманываем  только слабо соображающих и ленивых.
Способствуем отбору живо и здраво кумекающих.  Теперь,  в век экологи-
ческой  справедливости,  властям  нужно  сто раз подумать,  прежде чем
взяться за нас. Кого ругать без ворья и фарцовки? Как отвлечь усталых,
пришедших  с  опостылевшей  работы  трудяг-грошевиков?  На кого излить
ярость стопудовой Матроне, которой по паспорту едва-едва тридцать, ес-
ли  не  на хрупкую причесанную девочку в заморских одеяниях?  Выходит,
общество не понимает своей выгоды,  поднимая руку на  обслугу  теневой
экономики! И вот что я вам скажу: способы производства менялись, формы
правления тож,  но жулики существовали всегда,  как солнце,  как луна,
как рождение и смерть; они, как боль в организме, сигнализируют о бес-
порядке.  Разве мы болезнь? Мы симптомы! Ни один, уважающий себя эску-
лап, не вознамерится лечить симптомы, упуская из виду самое недуг!

Мишка устал,  отер лоб салфеткой,  приподнял бокал, черные насмешливые
глаза заплясали в бликах света, преломляющегося в шампанском.

- Оп-ля! - Мишка опрокинул бокал, рухнул на стул, прижал ближайшую да-
му, с лицом невинным, изумленным, будто всегда свидетельствующим: "Фи!
Я?.. Не такая! Упаси бог! Меня с кем-то перепутали".

- Шурфик,- пропели красиво очерченные губы,- купи мне шарфик!

Мишка запустил пятерню в густые волосы соседки,  потрепал женщину, как
пуделя или пса редкой, вожделенной породы:

- Симптомчик ты мой!  А молвят шептуны,  теперь вас греют издалеча,  с
британских островов?

Девица потянулась к бананам,  Мишка поспешил с помощью, в секунду точ-
ными резкими движениями очистил спелый плод.

Застолье шумело,  умел Мишка раскачать самых сумеречных: двое из авто-
сервиса с противоположного конца стола, оповестившие о неприятностях с
властями и весь вечер пившие мрачно и отринуто от общего веселья, рас-
таяли; вокруг изумлялись: чего печалиться? Кого не заметали? У кого не
возникали неприятности?  Но отсидки избегали почти все и всегда,  а из
присутствующих никто не разу не привлекался. Мишка Шурф поднялся, обо-
шел стол,  обнял за плечи красавцев, жестянщика и маляра, слегка стук-
нул головами.

- Братья во Христе! Гоните печали! Не то измочалят! Покажите мне небе-
рущего,  и я удалюся в монастырь, упрячусь в келье до смертного часа.-
Мишка мгновенно посерьезнел, шепнул на ухо жестянщику.

- У вас какой район? -услыхав ответ, полыхнул довольством, будто выиг-
рал  в  лотерею  "Волгу" или срубил на ипподроме самый сладкий заезд.-
Хо! Известный райончик!!

Автосервисники впрямь расцвели на глазах: все знали, Мишка Шурф только
прикидывался балаболом, но концы имел будь-будь и при доброте характе-
ра и неплохой обеспеченности,  нередко выручал за так или прицеливаясь
в далекое будущее.

По дороге к своему месту, Мишка навестил оркестр, отслюнил зеленую бу-
мажку,  приказал три раза сбацать "Ах,  Одесса, ты знала много горя!".
Оседлав  стул,  Мишка  Шурф по-хозяйски оглядел стол,  пальцем поманил
официанта, нашептал про свечи, про десерт для избранных: арбуз с конь-
яком,  чернослив в подлинных,  ручного сбивания,  сливках и запихнул в
халдейский кармашек расчетную  сумму,  зная  точно,  что  отблагодарил
по-царски.

Стол вскипел свежим шампанским, взрывами смеха, зашуршал наклонами тел
в струящихся, переливающихся платьях. Соседка Шурфа положила руку Миш-
ке на колено:

- Может, отзвонить Фердуевой? Затаилась?!

- Дверь обустраивает! Фердуха баба мозговитая, жадная, ей без крепост-
ного вала нельзя.  Боится,  выпотрошат,  и то сказать, есть чего умык-
нуть.- Мишка Шурф похоже сообразил, что ляпнул лишнее и сосредоточенно
принялся за чернослив.

Соседка уточнила:

- А правда упакована?

- Брехня!  - отрезал Шурф и обдал холодом глуповатую соседку с  яркими
синими глазами.

Оркестр закончил отработку Мишкиных воздаяний,  певец-руководитель ог-
лядел зал и взмахом руки,  тпрукая по-детски пухлыми губами,  продудел
отбой и сборы.  Мишка Шурф выскользнул в холл, набрал номер Фердуевой,
и по тому,  как он молчал, без тени ухмылки кивал, сосредоточенно пос-
тукивая по диску костяшкой указательного, можно было решить, что загу-
лявший допризывник докладывается грозному отцу.





Дурасников заглянул в кабинет Филиппа Лукича,  толстопузого карлика  с
непомерно большой головой,  янтарными глазенками под клочковатыми бро-
вями и широким носом-башмаком;  вообще Филипп  Лукич  напоминал  более
всего  разом  побелевшего  негра,  и  волосы его рыжие курчавились над
проплешинами мелким бесом.  Дурасников зашел покалякать про меры  воз-
действия на Апраксина, вернее обсудить, какие есть в арсенале, а также
обговорить:  может рано еще стращать?  Филипп знал толк в сроках, имел
опыт укрощения строптивых и шумных, и карательный нюх.

Филипп сыпал  необязательными откровениями,  и Дурасников,  не слушая,
поддакивал.  Филипп иногда мог потрясти осведомленностью в делах собе-
седника,  и тогда зампред подогревал себя в уверенности: "Гнать взашей
Кольку Шоколадова!  Стучит, гаденыш!" Но Филипп, будто читая мысли Ду-
расникова,  давал задний ход, приоткрывал секреты утечки компромата, и
зампред убеждался: зря взъярился на Шоколадова, водитель не виновен.

- Ты насчет вчерашнего звонка?  - Филипп молитвенно сложил руки на жи-
воте  и крутил большими пальцами,  напоминающими краснофиолетовые сар-
дельки.

Дурасников кивнул,  говорить не хотел,  лишнее:  черт его знает, что у
него в кабинете за чудеса упрятаны?  Филиппа боялись, знали его умение
наносить удары редкие, но смертельные. Филипп, в отличие от Дураснико-
ва, озабоченного важностью многотрудных дел, играл роль весельчака.

Он свел  сардельки больших пальцев вместе и уткнул оба пальца в необъ-
ятный нос.  Кормился Филипп в дурасниковских продмагах,  но  умудрялся
держать дистанцию и давал понять Дурасникову,  что это он, Филипп, де-
лает зампреду одолжение,  отовариваясь у его дворовых и  присных,  но,
если захочет,  найдет себе другого благодетеля вмиг, а вот Дурасникову
Филиппа никто не заменит. Филипп источал запах власти, безумия, жесто-
кости, притом что ничего такого явно за ним не водилось.

- Разные  имеются  меры.-  янтарные  глазки сыпанули искрами восторга,
будто хозяин мысленно перебирал меры и охвачен  приятным  возбуждением
от их обилия и действенности.- Попасут объект мои ребята,  в вытрезви-
тель пригласят.

- А если не пьет?  - Дурасников оглянулся на  дверь,  окатило  дрожью,
укорил  себя в трусости:  чего-чего,  но приложить ухо к двери Филиппа
никто не посмеет.

Филипп масляно улыбнулся, глянул на Дурасникова, как на несмышленыша:

- Раззи важно пьет-не пьет? Важно, что забрали.

- Бить станете? - испуг Дурасникова был неподдельным.

- Упаси Бог!  - Филипп даже огорчился.- Ни-ни,  заберем, составим чин-
но-мирно документики и выпустим в лучшем виде.

- И что? - не утерпел Дурасников.

- А через пару месяцев еще раз заберем и еще раз составим, а через ме-
сяц или два третий раз подоспеем,  а там, глядишь, по совокупности по-
паданий в вытрезвитель,  отправим в лечебно-трудовой профилакторий. На
год. если случай тяжелый - на два.

Дурасников присмирел: страшно получалось, без битья, без насилия можно
человека, к тому же непьющего, упрятать на годы.

- А врачи? Врачи-то при обследовании увидят - непьющий.

Филипп аж привскочил от неосведомленности Дурасникова.

- Алкаши, брат, разные водятся, и белолицые, и кровь с молоком. От бо-
гатыря не отличишь.  Врачам, что главное? Бумаги! Кто станет ковырять,
да и зачем. Своих по горло. Факты, брат, упрямая вещь, за год три раза
в вытрезвителе побывать не шутка.  Возьмем к примеру  тебя,  человека,
пьющего  в  меру,-  Филипп ласково рассматривал Дурасникова,- если мои
орлы тебя раза три сопроводят почивать на белых да казенных простынях,
любой  врач не усомнится - вот он,  клиент.  Ты что ж думаешь,  только
красноносые,  да с синюшными мешками, аж до колен отвисающими, освежа-
ются?  - Филипп замолчал, дотронулся до календаря, будто советовался с
канцелярской штуковиной,- разные меры в наличии,  но. до поры, не вижу
оснований.  Подумаешь,  трепанул на сборище полумертвых. Старики любят
погундеть, да ленивы, да слабы, да недвижны, им ли тебя корчевать? Тут
бульдог  нужен,  чтоб  хватанул  - ножом зубы не разожмешь.  Если твой
правдивец таковский,  другое дело. Словом, побачимо,- Филипп откинулся
на  спинку  стула.- У моей снохи мать слегла,  уважает красную икорку,
пособи.

- Не вопрос,- выдавил из себя Дурасников и покинул кабинет.

И опять просьба об икре предстала поощрением Дурасникову из уст Филип-
па.





Церковным перезвоном ожил звонок.  Фердуева открыла мастеру-попечителю
стальных полос им же  обласканную  входную  дверь  и  прошествовала  в
спальню завершать туалет.  Заботы громоздились,  как торосы при таянии
льдов.  Хозяйство Фердуевой требовало неустанных хлопот  и  твердости,
умения  нравиться,  умения подмазывать и умения вызывать страх,  и все
эти умения надлежало использовать ко времени,  быстро сменяя одно дру-
гим. Сомнений, в одежды коих часто рядится боязнь, Фердуева не испыты-
вала,  но сомнения-прикидки,  сомнения выбора  пути  посещали  хозяйку
квартиры  с  непроницаемой дверью,  роились под жесткогривыми волосами
вороной масти;  в миг принятия окончательного решения Фердуева обыкно-
венно  раскрывала пудренницу и вглядывалась в отражение,  будто зазер-
кальный двойник подсказывал ей единственно верный ход, приносящий ско-
рый результат при незначительном риске.

Каждый день приносил вопросы, каждый день подопечные украшали выкрута-
сами своеволия,  зная,  что хозяйка без хлопот чахнет, без препятствий
скучает,  не сокрушая, сникает и впадает в меланхолию, не предвещающую
ничего хорошего. Подопечные повиновались Фердуевой беспрекословно: ус-
воили  накрепко  - она прошла весь путь и ведомы ей любые закоулки ре-
месла, в лоции ее помечены самые неприметные камни, обозначены невиди-
мые течения, опасные скалы, неожиданные повороты русла. Подчиненные не
забывали о незавидной участи непокорных:  чаще Фердуева  била  рублем,
реже.  о реже и думать не хотелось.  Все под черноволосой властелиншей
жили сладко,  жрали обильно, ублажали нутро безотказно, радуясь каждый
своими именно ему дорогими радостями, и прослеживать, хоть и мысленно,
пути-дороги неудачников,  неугодных Фердуевой,  что самому заталкивать
ложку дегтя в собственный бочонок меда.

Фердуева завершила обработку глаз,  и зеркало трюмо услужливо подтвер-
дило,  что зрачки на эмалевой голубизне яблок таинственно сияют и  лу-
чатся непонятным блеском,  привлекающим мужчин, будто лампа в ночи мо-
тыльков.  После ресниц и век черед румянам, а уж потом Фердуева совер-
шила прозвонку - утреннюю поверку. Отчеты поступали деловые и краткие,
как она и любила,  как и требовала от говорливых. Непосвященный, дове-
дись  ему подслушать разговор,  не понял бы ни слова,  даже заподозрил
бы, что переговариваются на чужом языке.

Перед Фердуевой лежал список ожидающих ее звонка:  Наташка Дрын, Почу-
ваев, непонятный стороннему взгляду Эф Эл, Пачкун и Акулетта.

Взвыла дрель  в  коридоре,  и  Фердуева выползла из спальни,  любила с
детства наблюдать, как железная стружка бьет из-под бешенно вертящего-
ся сверла.  Дыра, все расширяющаяся в железе, рождающаяся из непримет-
ной точки,  напоминала Фердуевой о собственных незряшных  усилиях:  не
отступай и добьешься! Если и железо сдается под натиском другого желе-
за,  проявившего упорство и способность бить в одну точку. Запах горя-
чего  металл  достигал ноздрей хозяйки и радовал непривычным,  оттенял
обилие дорогих заморских запахов.

Решетка стальных полос поднялась от пола до потолка,  Фердуева глянула
сквозь квадраты стальных переплетов на площадку, из детства выпорхнуло
смешное и тревожное воспоминание о небе в крупную клетку. Фердуева ус-
мехнулась,  и  мастер  с опаской вперился в плоды своих железнодельных
трудов,  убоясь,  что одна из полос отошла или вылезло на  свет  божий
иное невидимое мастеру несовершенство,  быстро обнаруженное цепкой за-
казчицей.

Фердуева предложила мастеру кофе,  тот кивнул,  пили молча, и Фердуева
видела, что сегодня мужчина менее самоуверен, и эта неприметная трещи-
на в монолите достоинства чужого человека сообщила ей:  никуда не  де-
нется.  как  и все,  если заметна щербинка не больше зерна,  то раска-
чать-растолкать до размеров ущелья, труда не составит.

Мастер неосторожно бросил кусок сахара в чашку,  и капли кофе брызнули
на теперь уже кремовый халат хозяйки. Фердуева сразу узрела неловкость
в мутноватых блеклых глазах мужчины и, не улыбаясь, как многие стремя-
щиеся  намекнуть - мелочь,  не стоит волноваться,  напротив,  склонила
подбородок к груди и ногтем ковырнула пятнышки на махровой ткани.

Смущается, ликовала потерпевшая,  виноват, мой золотой. Халат дорогой,
и неосторожность твоя, не моя. Фердуева давно овладела тактикой перво-
начального окатывания ледяной водой с расчетом на последующий обогрев:
если человек добр всегда,  то вроде так и полагается, другое дело доб-
рота злобного существа,  такая вызывает у большинства желание повизги-
вать от восторга при поглаживании.  Холопские наклонности, а никуда не
денешься, накрепко вбиты в каждого. Хозяйка видела, что мастер нервни-
чает, еще раз тронула пятна и, наконец, милостиво улыбнулась, не улыб-
нуться в ответ сподобился бы разве что камень.  Кофе допили быстро,  и
мастер снова прилип к двери,  заползал на коленях вдоль обитого сталь-
ным же листом порога, высматривая только ему ведомое.

Фердуева вернулась к списку. В доме, хоть переверни все вверх дном, не
нашлось бы ни одной записной книжки,  ни новой, ни ветхозаветной, хра-
нящей забытые имена;  нужные телефоны Фердуева  запоминала,  случайные
номера записывала на клочках и после использования уничтожала, накреп-
ко усвоив,  что многие неприятности начинаются с  записных  книжек,  и
каждый  вечер  составляла перечень первоочередных звонков на следующий
день,  а после утреннего прочесывания списка и его разрыва  на  клочки
спускала или в унитаз, или порхающими с ладони мотыльками в мусоропро-
вод.  Сегодня Фердуева начала со звонка Эф Элу, лицо ее приняло глупо-
ватое выражение,  как много лет назад,  когда она только вознамерилась
покорить город-гигант,  прибыв из глубинки. Услыхав голос мужчины, по-
перхнулась смешком, хотя ей вовсе не было смешно, и выпалила - здрась-
те!  - хотя давно научилась выговаривать величественное "добрый  день"
без намека на свое провинциальное происхождение.

- Ваши  ребята,- Фердуева прилегла на высокие подушки двуспальной кро-
вати,- моих ребят стали обижать.  Наезжают чуть ли не каждый день. Так
не договаривались.  Я?..  Жалуюсь?..- В голосе женщины прозвучало едва
уловимое возмущение.- Фамилии?  Конкретно? Сейчас нет, но мои люди за-
писали номера патрульных машин. Сказать? - Фердуева без запинки назва-
ла буквенные серии и три номера,  и порадовалась, что тренировка в за-
поминании  телефонов  не  пропала зря.  Фердуева никогда не ленилась и
считала,  что любое напряжение себя оправдывает.  Человек должен  быть
под током, втолковывала она нерасторопным, склонным к дреме и созерца-
нию.- То,  что вы просили, я сделала,- добавила Фердуева.- А?.. Еще не
узнала,  но.  узнаю. непременно, не позже чем через три дня. Кроме тех
двух адресов у него еще есть и третья  квартира,  кажется  на  Сходне.
Уточню.- Она поправила подушку, подтянула под голову и, расположившись
полусидя, набрала воздух в легкие для решающего обращения.

- Скажите вашим молодцам,  чтоб не набрасывались на кавказцев как кор-
шуны.  Эти люди самые доходные и умеют молчать.  не знаю, чего еще же-
лать. Хотите анекдот? - осведомилась Фердуева, на анекдот у покровите-
ля времени не осталось, пришлось распрощаться.

Наташка Дрын  сообщила,  что  припасла  десяток банок балыка и финские
вафли. Фе