сценил относительную
необременительность недурным предзнаменованием.

На плите засвистел чайник, трелями наперегонки залился дверной звонок.
Апраксин отворил нехитрые запоры. На площадке, освещенной тусклой лам-
почкой, замер милиционер. Лицо мужчины с усиками знакомое, видел, тог-
да, в сквере? Но. уверенно не подтвердил бы. Мужчина в смущении тронул
верхнюю  губу,  уточнил номер квартиры,  хотя видел не хуже Апраксина,
что позвонил в нужную - пластмассовая табличка с номером целехонька.

- Тут сигнал поступил от жильцов двумя этажами выше,  будто кто-то ло-
мился в квартиру над вами. и у нас ориентировка есть. Не видели подоз-
рительного?

Апраксин сразу узрел,  как милиционер запоминает его синяки,  много ли
их,  велика ли суровость следов, состоявшейся расправы? Похоже решил -
ничего страшного. В глазах милиционера мелькнуло успокоение.

- У вас все в порядке? - смущение овладело внезапным визитером.

- У меня?  - Апраксин тронул разбитое лицо.- Все в порядке,  вот  пос-
кользнулся. на лестнице.

Милиционер кивнул: с кем не бывает, поощрил Апраксина добрым взглядом,
мол, молодец, мужик, жаловаться не собираешься, пустые хлопоты, а если
смолчишь, все и уляжется без лишних кривотолков.





Субботнее утро ранее прочих встретил Почуваев.  День вырисовывался не-
легким, набег из столицы виделся разорительным. Эм Эм протирал бронзо-
вые  ручки  на  дверях  в бане составом для чистки солдатских ременных
пряжек.  Лучи солнца сначала робко, а совладав с туманом, все яростнее
золотили  надраенные  поверхности.  Почуваев замер!  В сосновых кронах
мелькнула тень беличьего тельца или птицы,  отправившейся в первый об-
лет.  Отставник  пересчитал  гаснущие звезды в темной,  еще схваченной
ночью стороне неба.  Янтарные метки звезд исчезали на глазах. Заломило
затылок, годы, редко напоминающие о себе, растревоженные пьянящим чис-
тотой воздухом ожгли Почуваева многодесятилетней усталостью. Присел на
скамью,  собственноручно тесаную, по ногам, забираясь все выше и выше,
роясь в теплом белье еще офицерской поры,  заструился холод.  Почуваев
оторвал зад от скамьи,  припомнил недавнее гульбище у Помрежа: выходи-
ло, Почуваеву еще не грех поберечь детородное имущество.

Дурасников уже не спал, ворочался, наблюдал странную смену настроений:
жадно ждал загородного выезда,  считал дни,  а теперь одолевали сомне-
ния,  запах неприятностей зампред чуял за версту, и сейчас горьковатый
привкус  пепелища  сгоревших  стогов  или  подожженных дворником палых
листьев, запах тоскливый и явственно тревожный, бередил, напоминал Ду-
расникову о шаткости его положения, ненадежности достигнутого; падений
на своем веку Дурасников навидался предостаточно и влезать в шкуру по-
верженного никак себе не желал.

Светка Приманка  завершала ночь перед баней в случайных объятиях двад-
цатилетнего мальца, с утра до ночи ошивающегося у комиссионного на Ша-
боловке и пользующегося расположением признанных мастеров аппаратурных
перепродаж;  даже по меркам Светки мальчик отличался глупостью и напо-
ром запредельными,  зато привлекал пылкостью, приверженностью ласкам и
необыкновенной свежестью белой, девичьей кожи.

Фердуева, ощутив внезапный толчок внизу живота,  бросилась на кухню  к
сигаретам,  зажгла спичку и, будто в стену уперлась. Разглядывала кро-
хотное пламя долго,  пристально пока жар не уколол пальцы.  курить  не
решилась,  изумившись подлинности желания оставить кроху,  заявившую о
себе трудно уловимым шевелением. Дым, сладко врывающийся в глотку, мог
навредить, подкосить уязвимое создание, незажженная сигарета выпала на
пол, улеглась у загнутых, расшитых золотом носков турецких тапок.

Мишка Шурф ночевал у Акулетты,  чтоб не тащиться, не заезжать от себя,
а выехать уже вдвоем и пораньше.

Помреж храпел, пугаясь и вздрагивая, отбивался от приступов храпа, съ-
еживался и вертелся,  терзаемый дурным сном: северные перешли от запу-
гиваний к делу, сторожевой клан Фердуевой нес урон, горели дачи, исче-
зали машины, перед парадными на голову приближенных Фердуевой рушились
- случайно,  конечно же!  - глыбы льда с крыш;  ночные видения терзали
Помрежа особенно безжалостно под утро,  и проснулся Васька в  поту,  в
перекрученных простынях,  с привкусом полыни на задубевшем, едва воро-
чающемся языке.

Пачкун - дон Агильяр - встал ни свет-ни заря,  чуть позже Почуваева  и
перепроверял  запакованную  вчера  сумку со снедью.  Жена не ревновала
Пачкуна,  уверилась давным-давно,  что угрозы дому нет,  а без гульбищ
промазочных и связецементирующих не проживешь.  Наташку Дрын жена Пач-
куна втайне жалела,  через руки мужа прошли десятки таких  Наташек,  в
глубине  души надеявшихся вырвать дона Агильяра из привычного,  приру-
чить,  приучить к обожанию дамы сердца.  Пустые хлопоты. Жена Пачкуна,
не подымаясь с кровати,  крикнула, чтоб не забыл соду и красную икру в
литровой банке.

Наташка Дрын тоже спала, но в отличие от Помрежа ласковые сны щекотали
ее веки:  Пачкун уходит из дома, устраивает Наташке вожделенную жизнь,
защищенную и сытую,  и ловит новоявленная супружница на себе  взгляды,
вспенивающиеся  завистью.  еще  бы!  Оторвать мужика пачкунской склад-
ки-закваски в голодные,  нищенские времена,  считай полис страховой  у
судьбы вырвать на всю оставшуюся.  Во сне Пачкун божился Наташке,  что
через день-другой все выложит жене,  как на духу,  и тогда.  Во  дворе
взвыла бездомная псина, дико, будто погибая от живодерских рук. Наташ-
ка вскочила,  так никогда и не узнав,  решится Пачкун порвать с  женой
или остережется.





Чорк спал глубоким сном праведника, спал один по стародавней привычке,
в четырехкомнатной квартире командующий едальным заведением близ Арба-
та оборудовал для жены и для себя две спальни, обе откупленные на аук-
ционах в творческих домах столицы.  Ровное дыхание подсказало бы неос-
торожно подсматривающему, что спящий вполне спокоен, и грядущее не су-
лит ему тревог.

Предшествующий день заполнился неслучайными и важными встречами: завт-
рак, плавно переходящий в обед, с председателем исполкома, в кабинети-
ке, укрытом от нескромных глаз и даже имеющим отдельный вход со двора,
и переговоры с северянами.  Председатель исполкома дружил с Чорком еще
с комсомольских времен:  Господи, сколько испили горькой по молодости,
сколько учеб актива в Подмосковье отгремело невиданными загулами и ор-
гиями с участием отборных красоток,  позже  дороги  друзей  разошлись,
Чорк стал деловым человеком, будущий председатель избрал государствен-
ную стезю, но узы юности, программные воззрения, никогда не произноси-
мые вслух, но очевидно справедливые для обоих, предопределяли близость
и доверие,  правда особого рода, с постоянной оглядкой и опаской; опыт
подсказывал - доверие не солнце,  не луна, не смена времен года, дове-
рие не вечно и обладает скверным свойством исчезать в самый неподходя-
щий миг. Председатель исполкома кормился у Чорка, обеспечивая льготный
режим существования  предпринимателю.  Председатель  знал,  что  Чорка
прикрывает далеко не он один,  и Чорк понимал,  что у председателя нет
ощущения незаменимости, разнузданной самоуверенности, которая так час-
то подводит,  и оттого отношения этих двоих отличались ровностью и от-
лаженностью во всех проявлениях.

Разговор с северянами отнял времени больше, чем рассчитывал Чорк. Сог-
лашаясь  на беседу,  решил более зонтик над Фердуевой не держать,  ему
показалось,  что благодарность Нины Пантелеевны заставляет себя ждать.
Ждать Чорк не любил,  особенно заслуженно причитающегося, однако, бро-
сить Фердуеву на растерзание,  Чорк не помышлял, опытный педагог пони-
мал,  что  способной ученице следует преподнести лишь предметный урок,
не отбивая охоты постигать науку обогащения.

Северные настаивали на крутых мерах,  крайних,  по мнению Чорка, неоп-
равданно жестоких.

Слушал внимательно, поражаясь страстности северян, только приступившим
к первоначальному накопительству, трое говорили, перебивая друг-друга,
не солидно; присматривался к четвертому, предпочитавшему молчание, как
и он сам.  Когда сотрясение воздуха надоело, Чорк поднял руку и впился
взглядом в собственную ладонь, тщась в узорах ветвящихся линий, прочи-
тать судьбу, северяне почтительно умолкли, и Чорк предложил свой план,
никто  не посмел обсуждать его даже в мелочах,  приняли безоговорочно:
северяне со временем станут все более рассчитывать на его покровитель-
ство,  выходило, что травля Фердуевой, ее несговорчивость, работают на
Чорка,  поднимают до уровня третейского судьи и  позволяют  выказывать
мудрость в решении запутанных дел.

Северян Чорк проводил до их машин,  оперся о дверь с витражами, царап-
нул по цветному стеклу и неудовлетворенный,  вынул из бокового кармана
замшевый лоскут,  подышал на желтые, синие, красные поверхности в мес-
тах замутнения,  круговыми движениями принялся протирать. Старуха, на-
поминающая высушенное корневище,  ковыляла на скрюченных ногах по нес-
колотому, вздыбленному льду тротуара, в восторге замерла, в глазах по-
лыхнуло: хозяин! Чорк ласково посмотрел на изъеденное годами существо,
крикнул кому-то из шестерок,  через минуту сунул старухе  промасленный
пакет  с  горячими пирогами.  Старуха засияла блеском младости,  слова
благодарности так и не вырвались из шамкающего рта, но Чорк и не хотел
их слышать, поддержал женщину за локоть и чуть подтолкнул к углу пере-
улка, сам себе не признаваясь, не хотел, чтоб рядом с дверью его заве-
дения разевали рты заложники тягостных лет, нищенски одетые, за версту
видно, что несчастные.





За столом на отапливаемой террасе почуваевской дачи расселись  Фердуе-
ва,  Пачкун - дон Агильяр,  Наташка Дрын,  Дурасников рядом со Светкой
Приманкой, Мишка Шурф, Акулетта и Васька Помреж.

Жену Почуваев отправил домой,  хлопотал у стола сам. Почуваев дружил с
Пачкуном много лет. Никто б не поверил, с чего началось. Пачкун подце-
пил в середине семидесятых восемнадцатилетнюю дочь Почуваева и  закру-
тил  с девицей.  Полковник - тогда еще Почуваев хаживал под погонами -
негодовал,  грозил в запальчивости разрядить двухстволку в брюхо  соб-
лазнителя.

Однажды Пачкун вытребовал Почуваева в ресторан для объяснений. Почува-
ев, хоть и кипел, согласился. Пачкун расшибся в доску: халдеи носились
пулями,  принимали полковника по-царски.  Под коньячок и икорку Пачкун
изложил соображения: девка в соку и хуже, если станет шнырять от мало-
летки к малолетке,  тут и болезни, и аборты, и материально по нулям, а
если в любовь заиграется,  то травиться начнет или чиркнет  по  венам.
Почуваев слушал, приливами краснел, как видно от коньяка, и резоны се-
довласого красавца представлялись все более убедительными.  Расстались
друзьями,  с  тех пор в доме Почуваева не переводились невиданные про-
дукты и дары к датам, а позже Пачкун самолично помог выдать дочь замуж
за офицерика - так желал Почуваев,  хотя Пачкун уверял отца возлюблен-
ной,  что выбор не верен и склонял к толковым молодым директорам мага-
зинов;  Эм Эм тогда еще подрастерял не все иллюзии и даже любил погла-
живать тайком от жены офицерский  кортик.  Вытекли  годы,  и  Почуваев
смекнул, что дочь в далеком военном городке несчастна, Пачкун зрил бу-
дущее насквозь не хуже рентгеновского  аппарата,  и  сейчас  отставник
приглашал Пачкуна часто,  каждый раз плачась в жилетку, что дочь стра-
дает. Пачкун обещал помочь, хотя и укорял Почуваева стародавней несго-
ворчивостью и не преминул указать, что девице теперь за тридцать и ре-
бенок,  а молодые директора магазинов цены себе сложить не  могут;  на
всхлипывающее  почуваевское - неужто ничего нельзя поделать?  - Пачкун
указал,  что счастье дочери штука непростая,  но устроил  Почуваева  в
сторожа к Фердуевой,  и теперь отец единственной дочери проливал золо-
той дождь на несчастливицу,  время от времени напоминая дону  Агильяру
директора магазина или торга, или общепитовского треста.

Почуваев с Пачкуном напоминали отца и сына, только Почуваев играл роль
послушного,  ловящего каждое слово сына, а Пачкун как раз выступал ро-
дителем строгим, но любящим.

Мишка Шурф  решил  томадить,  и первые три стопки под его чутким руко-
водством проскочили в считанные минуты.

Дурасников, как человек государственный,  поначалу себя не ронял среди
этого  народца,  ушлого,  но в жизни не сиживавшего за начальственными
столами в кабинетах при табличках,  но после третьей, от жара внутри и
тепла  бедра  Приманки,  зампред поплыл,  и Шурф стал его раздражать и
чернотой волос,  и складностью речи, и вызывающей привозной одеждой, и
разницей  в  годах не в пользу Дурасникова,  и даже тем,  что холодная
дворянская красота Акулетты превосходила безмерно пастушескую  смазли-
вость уготованной зампреду Светки Приманки.

Дурасников поднялся,  все умолкли: все ж чуют разницу, скоты, смекают,
что я на клапане, а они только мелькают с ведрами на водопое, мной ор-
ганизованном.

Приманка переживала недавнюю стычку на крыльце с Фердуевой,  Нина Пан-
телеевна осведомилась привезла ли Приманка тысячу,  а когда  услышала,
что нет,  ласково улыбнулась, выдохнув лишь тягучее ну-ну. Шаболовский
спекуль обещал раздобыть Светке штуку,  но подвел,  Светка не сомнева-
лась, для мальчонки штука не деньги, чего ее раздобывать, значит зажал
и точка, больше к телу допуска не получит. Серьезность требований Фер-
дуевой  страшила,  не отличаясь умом,  Светка,  доверялась инстинктам,
подсказывающими, что опасность рядом нешуточная.

Почуваев не видел сидящих за столом, а лишь скакал глазами по банкам с
солениями и маринадами,  отставнику подыгрывало солнце, высвечивая со-
держимое банок и рассыпая блики пропущенных сквозь стекло и настоянных
чесночными ароматами лучей по белоснежной скатерти.

Шурф рассматривал синие подглазья Акулетты и понимал,  что всем видно:
пара Шурф-Акулетта провели бессонную ночь в любезных сердцу упражнени-
ях.

Помреж, пожалуй  единственный,  неустанно  думал  о  северянах и чутко
предвидел, что последний ход еще не сделан. Сторожевые навары приучили
Помрежа  к  широте  и возможности не думать о деньгах после долгих лет
околотворческой бескормицы.  Сил изменить жизнь,  к тому же к худшему,
Васька в себе не обнаруживал,  от водки тоска не отпустила, даже прих-
ватила злобнее, яростнее.

Акулетта процеживала лица присутствующих васильковыми глазищами и при-
вычно сравнивала соотечественников с иноземельными мужчинами.  Сравне-
ние в пользу последних, соотечественники, даже при деньгах, не облада-
ли этакой, с молоком матери впитанной, уверенностью в завтрашнем куске
хлеба и лоском, как гости издалека.

Застолье растревоженно гудело,  с каждой рюмкой волны  шумливости  все
большими  гребнями обдавали разгоряченные головы,  отражались в стекле
террасы и вновь обрушивались на закусывающих,  смешиваясь с уже новыми
звуками:  звяканьем приборов,  дребезжанием хрусталя, репликами, хохо-
том, шуршанием хлебницы, таскаемой по столу в разные стороны.

Крошечный домик Кордо через узкую улочку,  не проезжую ни в какие вре-
мена года, сквозь покосившийся забор смотрел как раз на хоромы Почува-
ева.  Метрах в тридцати,  на забетонированном пустыре отдыхали машины,
доставившие гостей отставника из столицы.  Апраксин, сидя на обшарпан-
ном табурете,  изучал домину через улицу,  видел люд на террасе,  и по
мельтешению теней,  по выпрыгивающим,  будто чертики из табакерки,  по
проваливающимся,  будто под лед фигуркам понимал,  что гульба разыгра-
лась  не  шуточная.  Банька Почуваева желтела свежезалаченным деревом,
отороченная по низу снежными отвалами.  Сквозь стекло ходуном ходившей
террасы тремя огненными пятнами рдели охапки свежих цветов:  одну при-
волок Помреж,  две Пачкун, вроде от себя и от Дурасникова для дам. Дон
Агильяр  не  сомневался,  что зампред дарить цветы женщинам или еще не
научился, или давно забыл.

Кордо вывалил на блюдо невесть какой  старины  с  трещинами  склеенных
кусков  шестиглазую  яичницу,  Апраксин вскрыл банки,  не отрываясь от
женских ликов,  мелькающих так близко и так недостижимо далеко,  будто
меж ареной гульбы и хибарой Кордо пластались многосоткилометровые неп-
реодолимые пространства.

Дурасников приклеил взор к скособоченному домишке через дорогу,  разг-
лядел в оконце герань в убогом горшке,  нырнул в воспоминания детства,
и застольная речь его вмиг  окрасилась  необходимой  всечеловечностью,
высоко ценимой,  и после определенного числа рюмок непременно вызываю-
щей намокание глаз у людей с некрепкими нервами или жестких, но не ли-
шающих  себя удовольствия подраспуститься,  на глазах других,  отлично
понимая, что слезы, скупые, невольные ничего кроме пользы не принесут,
многие  из присутствующих заподозрят себя в неверном отношении к слез-
ливому имярек,  который вроде б подлец и мерзавец,  а  вот,  поди  же,
всплакнул,  сукин сын,  и тем путает сторонних наблюдателей, уводит от
однозначности: кто ж все-таки за столом - друг или враг?

Первый приступ обжорства отпустил, гости отвалились к спинкам стульев,
и  тут  наступила пора Помрежа.  Васька всегда обеспечивал программу и
числился человеком думающим, но вовремя сообразившим, что в нашей дер-
жаве  мозги  не товар,  у каждого вроде б есть,  не то,  что балык или
шмотки привозные. Помреж взобрался на табурет, гневно глянул на Шурфа,
вмиг заткнувшего глотку магнитофону тычком крепкого пальца,  и присту-
пил к просветительному ритуалу:

- Новые стихи, господа! Прошу не вякать в момент декламации.

Почуваев приник к черноволосой главе Фердуевой,  зашептал,  похоже  не
зная  доподлинно,  что за штука декламация.  Помреж погрозил Почуваеву
кулаком, и отставник подавился несвоевременным шепотком. Васька откаш-
лялся.



        И вот опять мне снится первый класс,

        И этот ус, и этот глаз,

        И Мамлахат с букетом хлопка,

        И зрак ее горит, как топка,

        И желтый фон похвального листа,

        И профили двух гениев эпохи.

        По-своему, они совсем не плохи.

        И девочки, в чьих волосах скакали блохи,

        Верней сказать, водились вши,

        И ногти жесткие ловцов давили гнид,

        И погибал народ огромный покорно, тихо, без обид.



Дурасникова окатило  волной  демократического восторга.  Вольнодумство
пьянило не хуже сорокоградусной.

- Еще!  - неожиданно для себя выкрикнул зампред,  и пляшущие в  разные
стороны  глаза  подвыпившей публики враз полыхнули изумлением - от Ду-
расникова никто не ожидал, и он понял это сразу и, купаясь в собствен-
ной решимости выказывая широту взглядов заорал:

- Еще наддай, зубодробительного! - и от проявленной смелости, рука его
вольно скользнула к бедру Приманки и цапнула  тугую  плоть,  а  голова
втянулась в плечи - вдруг отшвырнет? - Но Приманка, погруженная всеце-
ло в размышления об отдаче долга Фердуевой и думать не думала о  чужой
руке, порхающей по бедру.

Помреж менее  всего ожидал найти в Дурасникове благодарного слушателя,
Васька ненавидел представителей официальщины,  давно смекнув,  что  от
них вся морока происходит,  еще более не прощал чиновничьей братве на-
тягивание масок несогласия с линией.  Линия! Помреж наелся ими под за-
вязку и сейчас вмазал бы Дурасникову,  но.  и сквозь водку помнил, что
прием устроен единственно ради ублажения зампреда и,  что он  один  из
прикрывающих сторожевой промысел, и никто из присутствующих не простит
выпада и,  смирив гордыню,  Помреж театрально раскланялся, впрочем без
издевки,  чтоб  даже акварельно не обидеть Дурасникова,  и приступил к
выполнению начальственных пожеланий.

- По просьбе трудящих! - Васька умолк, заглянул в себя, будто припоми-
ная.



        Давно всем ясно, всем понятно,

        И Маркс здесь вовсе не при чем,

        Любой, кто любит есть послаще,

        Привык размахивать мечом!



Про Маркса Дурасникову пришлось не ко двору, Маркс-то еще на пьедеста-
ле,  еще в линии;  бедро Приманки,  иссл