оносятся шкворчащие звуки раскален-
ного масла и лука;  Дурасников как-то заявил,  что предпочитает разжа-
ренный лук всем яствам. Запомнила блудодейка. улещает. приятно.

И от реальности лукового запаха,  от реальности тепла,  струящегося от
юного создания,  Дурасникова качнуло. Зампред привалился к спинке сту-
ла,  невольно уперся глазами в зал и увидел, что поднимается мужчина с
вытянутым, тонким лицом белого офицера, с короткими пшеничными усами и
седой прядью в темно-льняных волосах.

Дурасников подобрался: началось!

Видение квартиры исчезло еще стремительнее, чем запах лука, и Дурасни-
ков остался один на один с истомленным долгим и бессмысленным сидением
залом и этим зловредным человеком, спокойно улыбающимся, глядящим пря-
мо в глаза Дурасникову, и своей повадкой дающим понять, что он не пол-
ковник-отставник,  взбрыкнувший и тут же забывший о наскоке,  не гово-
рун-сталинский  сокол,  вцепившийся в клюку и во все времена воркующий
дозволенное и вполне безопасное. Жуткое дело: похоже, нелегкая вытолк-
нула из многоголовья зала бойца.

Дурасников потянулся к бутылке с минеральной.

Апраксин выждал,  пока зампред набулькал стакан доверху, выпил до дна,
еще продержал Дурасникова в необходимом напряжении,  и начал медленно,
одергивая себя постоянно, чтоб, не дай бог, не допустить выплеска всех
и всегда отталкивающих эмоций.

Апраксин положил руку поверх сумки с бельем и раздумывал,  с чего  на-
чать,  все же зампред,  парящий над торговлей: с тухлой колбасы, регу-
лярно выбрасываемой Пачкуном на прилавок вверенного продмага?  С  толп
разноликих чревоугодников,  вечно околачивающихся у задних дверей того
же продмага? Или с прицельного уничтожения крохотных булочных и молоч-
ных в населенных стариками кварталах?

Дурасников догадывался,  что обложить его пара пустяков, но давно уве-
ровал также,  что,  пока прикрывают и покрывают сверху, опасности нет,
вся  штука состояла в трезвом умении оценить,  как долго еще продлится
заградительный огонь, ведущийся верхними эшелонами районной власти.

Взирая на опаленного волнением оратора с тонкими чертами  лица  -  ах,
если б Дурасников еще знал и фамилию - Апраксин! - Дурасников пробегал
мысленным взором по лицам обласканных услугами начальников,  глаза  их
вроде бы искрились пониманием,  но Дурасникова на мякине не проведешь,
участие высших лишь видимость,  другое дело их привычка к дурасниковс-
ким воздаяниям:  если обилие оказываемых им услуг приближалось к обще-
заведенному, тогда он выживал; если высшие, сравнивая, видели, что Ду-
расников скупится, не выходит на уровень услуг, оказываемых начальству
коллегами его ранга - никто из окружения Дурасникова,  как о самом ин-
тимном, никогда не делился сведениями о потоке воздаяний, направленном
из кабинета номер такой-то наверх - положение зампреда осложнялось,  и
очередной кризис мог оказаться роковым. Дурасников уже ненавидел этого
русоволосого человека и с трудом сдерживал себя, чтобы не наклонится к
секретарю партбюро и не навести справки,  кто же это вознамерился гро-
мить его?





Стальные полосы на двери тускло блестели,  и Фердуева -  ответственный
квартиросъемщик, поджав губы, оценивала будущую неприступность кварти-
ры-сейфа. Мастер вкалывал споро, не удосуживаясь разыгрывать заинтере-
сованность хозяйским мнением, знал цену своим рукам, произведенной ра-
боте,  и плотные ноги Фердуевой в заморских сапогах никак не волновали
целиком  погруженного в дело мужчину.  Фердуева замерла между лифтом и
порогом собственной квартиры.  Укрепляющий дверь ничего не знал о  за-
казчице, его затрагивала только ее платежеспособность, удостоверенная,
как неограниченная, Наташкой Дрын. Большего не требовалось.

Стальную раму для квартиры Фердуевой уперли с  реставрационных  работ,
ведущихся  в  особняке  в  центре города,  особняк приспосабливали под
представительство третьего или четвертого по величине немецкого банка;
мрамор в кухне для облицовки полов перекочевал со строительной площад-
ки азиатского посольства,  а стальные полосы мастеру нарезали на  сек-
ретном заводе из отходов по вполне сносной цене.

Фердуева поражала  значительностью,  возникающей  как сочетание яркой,
зрелой красоты и денежных возможностей.  Жгучестью облика Фердуева на-
поминала цыганку,  но не таборную, а промытую до прозрачности; матовая
кожа не нуждалась в пудрах и кремах,  румянец не являл собой след рас-
тертого пальцами помадного мазка, а рдел на абрикосового оттенка щеках
с самого рождения.  Статью Фердуева походила на  балерину  или  бывшую
прыгунью,  то  ли в высоту,  то ли в воду.  Особенно выделялись руки -
тонкие,  нетерпеливые,  то и дело поправляющие тяжелые,  будто конская
грива,  волосы,  вьющиеся кольцами за ушами и плавной волной спадающие
на затылок.

Дрель взвыла, из стального короба посыпалась металлическая стружка.

Фердуева вставила ногу в заморском сапоге меж коленоприклонным  масте-
ром  и косяком,  бочком проскочила в прихожую,  сумка на длинном ремне
чиркнула мастера по спине.  Фердуева прошла в прихожую и, зная что уже
не покинет дома,  отпустила подругу, которая стерегла мастера и вещи в
квартире,  или производила общий надзор.  Подруга дежурила за  деньги.
Фердуева  не признавала жертв бескорыстия.  Расчет поденно,  за каждое
дежурство, и сейчас, перед тем, как подтолкнуть подругу к дверям, Фер-
дуева  сунула  розово-серую  бумажку в зев сумки,  приоткрытой,  будто
пасть небольшого, но хищного зверька. Подруга щелкнула замком. Фердуе-
ва приметила остатки трапезы,  и не слабой, на столе в кухне и решила,
что подруга,  отличавшаяся непостоянством привязанностей, подверженная
взрывам страстей,  оказывала знаки внимания мастеру. Фердуеву не инте-
ресовала личная жизнь других,  полнота ее собственной исключала пусто-
порожнее любопытство, к тому же не предвещающее денег.

Фердуева сбросила вполне сносные объедки,  многим, может, напоминающие
и царские застолья,  на газетный лист, вынесла мусор на площадку и за-
пихала в ведро для пищевых отходов.  Она боролась с теми,  кто пользо-
вался мусоропроводами, считая их, а не общую грязь в доме, повинными в
тараканьей  вакханалии.  Фердуева  произвела в квартире невиданный ре-
монт,  вложив кучу средств,  и каждый таракан перечеркивал ее  усилия,
сводил на нет серьезные денежные вложения;  в нечеловеческой чистоте и
великолепии тараканы смотрелись дико,  и Фердуевой каждый раз хотелось
выть, увидев рыжую нахальную тварь, пересекающую комнату по потолку, в
недосягаемом для расправы месте, хозяйка вскакивала на стул и колошма-
тила веником там,  где только что шевелил усами обидчик,  но его уже и
след простыл.  И сейчас,  прямо в сапогах, Фердуева взобралась на стул
но, как всегда, опоздала. В этот момент вошел мастер, увидел красивые,
длинные ноги заказчицы,  и хозяйка ощутила волнение этого  молчуна,  и
пережила миг тайного наслаждения,  ведомого многим женщинам,  когда то
ли восторг,  то ли растерянность мужчин не оставляют сомнений в проис-
хождении этих чувств.

Мастер попросил воды,  и Фердуева кивнула на полку со стаканами. Заме-
тив,  что она так и застыла на стуле, мастер истолковал это по-своему,
приблизился,  подставил  локоть и придерживая Фердуеву,  помог женщине
спрыгнуть на пол.

- Спасибо,- холодно поблагодарила Фердуева:  не любила,  когда мужчины
думают  о  себе лучше,  чем они того стоят,  и случайный жест или вмиг
вспыхнувшее расположение толкуют в свою пользу.

Мастер протянул руку к крану.

- Пожалуйста.

Фердуевой показалось,  что работяга берет на себя лишнее  и  вообразил
Бог весть что.  Работягой дверщик,  в сущности,  не являлся,  приезжал
расфуфыренный, навороченный, как говорили в кругах Фердуевой, на "шес-
терке",  переодевался, делал дело, снова переодевался и уезжал, но пе-
ред этим уединялся в ванной комнате и там шумно фыркал.  Как раз  фыр-
канье насторожило Фердуеву;  Наташка Дрын, рекомендательница, уверяла,
что в прошлом дверщик занимался большой наукой.  Фердуева жила вдалеке
от наук,  хоть больших, хоть малых, но отчего-то решила, что люди тон-
кие,  возвышенные,  не позволяют себе фыркать в чужом  доме,  впрочем,
Фердуева  допускала,  что  ошибается,  но тот,  расплывавшийся в дале-
ком-далеке образ избранника,  для которого она и старалась,  воображая
их житье-бытье вдвоем в нерасторжимом союзе,  по ее прикидкам с фырка-
нием не сочетался.

Фердуева стянула сапоги, обула тапочки, в ванной надела халат и, прик-
рыв дверь спальной,  упоенно перелопатила улов. В деньгах Фердуева лю-
била счет,  и сведение сегодняшнего дебита с кредитом вызывало  улыбку
на подернутом пеленой постоянного недовольства лице.

Мастер заявлялся  ровно в десять и сматывался ровно в четыре,  полчаса
после полудня ел,  курил,  перелистывал журнал на непонятном Фердуевой
языке.

- Это какой? - поинтересовалась она как-то.

- Английский,- мастер накрыл ладонью картинку: фиолетовый закат и часы
прыгают в волнах.

- А-а.- протянула Фердуева и поспешила сообщить,- я тоже учила. немец-
кий.

- Говорите? - неосторожно уточнил мастер.

- Вы что! - всплеснула руками Фердуева, будто ее оскорбили.

Мастер, конечно, происходил из хорошей семьи. Фердуева видела это, так
же как видела,  что не от хорошей жизни башковитый мужик ринулся двери
всобачивать таким,  как Фердуева,  но деньги всем нужны, людям надоело
мечтать о светлом завтра,  затыкать щели да прорехи в сиротских бюдже-
тах.

Фердуева вышла  в коридор,  глянула на старинные часы,  доставшиеся по
случаю.

- Четыре,- Фердуева бросила взгляд на рябой циферблат,  требующий омо-
ложения,  коим она как раз наметила заняться, как только выдастся вре-
мя.

- Без трех. четыре,- мастер вяло оторвался от двери.

- Агатовые с почти теряющимися зрачками глаза Фердуевой  беззастенчиво
вперлись в мастера.  Фердуева баловала себя взглядами в упор,  тем бо-
лее,  касательно людей,  коим пересыпались денежки из ее кармана, да и
вообще Фердуева заметила, что прямой взгляд мало кто выдерживает, раз-
ве что дети да старцы, а большинство отводили глаза, будто таили грех,
и не один, и боялись, что глаза их выдадут.

Мастер упрятал дрель в чехол, запаковал в плечную сумку.

Фердуеву злило,  что ее рапирный взор оставил мастера равнодушным. Хо-
зяйка квартиры-сейфа туже затянула пояс на талии и выставила колено  в
черном  чулке,  чуть  разведя  длинные полы халата в стороны.  Большую
часть жизни Фердуева посвятила изучению мужских особей, наблюдения ее,
точные и проверенные годами, никогда не подводили. Белизна нежной кожи
матово проступала сквозь умеренную черноту чулка. Фердуева отпрянула к
стене,  раскрыла полногубый рот, обнажив мелкие, крепкие зубы, напоми-
нающие зерна кукурузного початка,  только ослепительно белые, вдохнула
с  присвистом,  будто ощутила внезапный приступ удушья.  Ничего такого
она не думала,  но хотелось,  чтоб мужик взыграл, забил копытом, после
чего Фердуева намеревалась выставить его,  впрочем не обижая, дверь-то
еще не закончена.

Мастер притулил сумку в угол, звякнув пучком стальных полос, и по без-
различию в его лице Фердуева сразу смекнула: сейчас спросит, как всег-
да: можно в ванну? Она еще чуть выставила колено вперед.

- Можно в ванну?

- Нельзя.- Фердуева тряхнула головой, черные волосы шало заметались по
плечам,  заскакали кольцами по гладкому, высокому лбу.- Там мое нижнее
белье,- пояснила Фердуева, отчего-то решив, что разговор о белье изме-
нит соотношение сил в ее пользу.

Мастер пожал плечами: обождет, белье так белье. Фердуева еще не перес-
тупила ту грань разочарования жизнью, когда мужское безразличие перес-
тает волновать.  Медленно прошествовала в ванную, понимая, что мастеру
некуда глядеть более,  как на ее спину под махровым халатом  жемчужной
голубизны,  на  тонкие щиколотки в тапках без задников,  на розовеющие
сквозь ткань чулка пятки. В ванной она пробыла - ровно столько, сколь-
ко  по ее прикидкам потребно для сокрытия предметов туалета,  не пред-
назначенных для посторонних взоров,  еще Фердуева залезла в ящик, куда
прятала мужские бритвенные принадлежности,  кремы, лосьоны и выставила
их на полку под зеркалом во всю стену: пусть видит!

Мастер прошел в ванную.

Хозяйка терялась в догадках: раздевается ли он там до пояса, или дого-
ла?  Прислушалась к шуму воды,  приложила ухо к двери с ручкой из ста-
ринной бронзы.  Фердуева любила ставить других в  неловкое  положение,
сбивать спесь и. диктовать свои условия, и сейчас раздумывала: не рас-
пахнуть ли настеж дверь, застав мастера обнаженным и смущенным донель-
зя. Фердуева потянула ручку на себя, дверь не шелохнулась - заперта на
щеколду - как же она сразу не учла.  Внезапно шум воды смолк, Фердуева
отскочила от двери,  будто взрывной волной отбросило,  едва успев мет-
нутся в кухню.  Дверь из ванной распахнулась,  и мужчина вышел,  сразу
заметив, что хозяйка затаилась на кончике табуретки, ненатурально сло-
жив руки на коленях.

Фердуева сглотнула слюну.

- Сегодня не фыркали. Отчего?

Мастер стер капли влаги со лба.

- Разве я фыркаю?

- Еще как! - без улыбки подтвердила хозяйка.- Шумно! Я даже думала, не
дурно ли вам?  - и,  не зная зачем, уточнила,- Вы давно знаете Наташку
Дрын?

- Сто лет.- Мастер потянул замок молнии, вытащил из кармана куртки ав-
томобильные перчатки.- Завтра буду в половине одиннадцатого.

Фердуева хотела строго возразить - почему? Потом решила, что мастер не
подчиненный, и вообще, ярить дельного человека - занятие пустое и руг-
нула себя за то, что слишком втянулась в ненужную игру. Она поднялась,
приблизилась к входной двери, тронула не знавшими трудов руками сталь-
ные полосы.

- Если человек с головой,  сколько времени понадобится, чтоб прогрызть
такую дверь?

- Вся жизнь.- Мастер глянул на часы с гирями.  Фердуева отметила,  что
дверщик опаздывает и решила потянуть время в отместку.

- Я серьезно.

Дверщик властно отодвинул Фердуеву.

- Мадам, я спешу.- Низкий голос пророкотал и затих под высокими потол-
ками.

Фердуева поразилась - здорово ухнуло!  Квартиры домов постройки начала
пятидесятых  годов больше подходят для обитания мужчин с низкими голо-
сами,  и еще заметила,  что мастер ни разу не обратился к ней по  име-
ни-отчеству,  предпочитая обходиться безличными, повисающими в воздухе
словами, не адресованными никому конкретно: . можно то-то?.. нельзя ли
того-то?..

Дверь лифта захлопнулась.  Фердуева стыла в дверях. Снизу тянуло холо-
дом. Мадам! Тоскливо. Фердуева редко живала одна, и сейчас, по вечерам
одолевали телефонными звонками,  но все не то, не те. кавалеры не при-
носили успокоения, а от гульбищ Фердуева начала приуставать. Тридцати-
летие встречала в расцвете сил и красоты,  обеспечив себя на две жизни
людские или на десяток инженерских,  а счастье все плутало,  не  желая
встречи с обладательницей квартиры-сейфа.

Лифт снова заскрипел на ее этаже, дверщик чертиком из табакерки выско-
чил из кабины.

- Забыл колпак!  - потянулся к вязанной шапке с пунцовой кисточкой  на
макушке.

- Я бы отдала, не стоило волноваться,- Фердуева чуть привалилась к ко-
сяку, выражением лица напоминая деревенских баб, провожающих мужиков в
солдаты.

Фердуева стояла как раз напротив напольного зеркала в прихожей,  отра-
жавшего хозяйку во всей красе,  получалось даже, что отражение переиг-
рывало оригинал,  да и мастер в зеркале смотрелся лучше,  чем в жизни.
Фердуеву окатило неясным томлением,  уйти бы  в  зеркало,  и  навсегда
притворить дверь за собой. Мастер ринулся к лифту, и Фердуева истолко-
вала его поспешность,  как укор,  как выпад, как нежелание отправиться
вместе с ней в зазеркалье. Злоба закипела мгновенно.

- Вот еще что.  Я слышала укрепители дверей сами нередко их распечаты-
вают потом.  или наводят спецов-дружков,- сказала и пожалела,  дверщик
так  глянул,  что ноги Фердуевой,  едва не подломились,  что случалось
редко и обычно только в минуты невиданных увлечений.- Шучу.-  выдавила
она,  а про себя ужаснулась: точно наводчик, Господи, неужто меняться?
Не могла Наташка Дрын гнилого  человечка  порекомендовать,  не  могла.
или.



Апраксин держал себя в узде и ронял слова медленно, не отрывая взгляда
от мучнистого лица Дурасникова,  желтевшего  подсолнухом  над  зеленым
сукном стола.  Апраксин еще в газете, до ухода на вольные хлеба, удос-
тоился титула "разгребателя грязи".  Потому и ушел.  Не всем нравилось
разгребание,  и  не всех утешало:  особенно отвращали неподатливость и
непонятливость Апраксина по части скрытых  угроз,  легкость,  с  какой
жонглировал он весомыми фамилиями.  Нельзя сказать,  чтобы Апраксин не
боялся,  но еще более страшило  превращение  в  чиновное  ничтожество,
угодливое, с маломощными или вовсе рассыпающимися в прах от ненужности
мозгами, готовое всегда принять-стерпеть удар и само ударить.

Апраксин мог вкалывать до седьмого пота,  по четырнадцать часов в сут-
ки, без выходных, перепрыгивая от ранней весны аж в позднюю осень, мог
переносить лишения и безденежье,  мог отказывать себе подолгу и в важ-
ном,  мог видеть правящих бал дураков и не возмущаться, мог терять на-
дежду, прикасаясь к липкому соображению,- так повелось от века, было и
будет всегда,- но одно Апраксину не давалось:  унижения явного,  столь
необходимого для чиновного процветания - не  переносил.  Не  переносил
хамства,  плохо замаскированного радением за судьбу дела; не переносил
брани тупых начальников,  подпертых со  всех  сторон  мощными  плечами
дружков,  вмурованных в цементный раствор семейных связей,  лакающих с
ладошек-ковшиков волосатых лап; не переносил виртуозной, а чаще грубой
лжи  в сочетании с круглыми,  наивными глазами,  именно такими,  какие
сейчас таращил Дурасников,  будто все,  что говорил Апраксин -  дурной
сон,  и в магазине Пачкуна никогда не торгуют гнилой колбасой, не пус-
кают чешское пиво ящиками налево,  не укрывают редкие товары, сплавляя
их  на сторону с немалым прибытком или нужным людям,  будто не кипит в
продмагах тайная жизнь. Подсолнух дурасниковского лика, то отшатывался
от стола, то надвигался, и казалось, вот-вот скатится в зал, да бутыл-
ки с минеральной, выставленные частоколом, удерживали зампреда.

Апраксин только однажды уловил подобие улыбки на лице зампреда. Апрак-
син как раз живописал разбирательство с Пачкуном по части продажи тух-
лой колбасы;  искривленные батоны, покрытые зеленоватыми бляшками пле-
сени,  смердили пакостно и тревожно, вызывая спазмы в глотке. Апраксин
навис над столом Пачкуна, вывалив гниль прямо на раскрытую бухгалтерс-
кую книгу и ждал.  Пачкун, вначале гневный, быстро смекнул, что Апрак-
син в курсе дел, особенно услыхав упоминание про СЭС; Пачкун с белоха-
латниками санэпидемстанции ладил отменно,  понимали друг друга с полв-
здоха,  жили дружно, как и велел однажды Дурасников на очередном сове-
щании по дальнейшему улучшению, Пачкун уж и не помнил чего.

Апраксин только  уверил  Пачкуна - колбаса девятой свежести,  а может,
даже из десяти вываливается. Пачкун имел пять-шесть отработанных увер-
ток, отмазок, как называла версии Пачкуна Наташка Дрын, но по виду Ап-
раксина прикинул, что в словесных баталиях разгневанного покупателя не
переиграть. Пачкун вынул из внутреннего кармана швейцарский перочинный
ножик с белым крестом на алом тельце, ногтями выдернул лезвие, на гла-
зах Апраксина отрезал ломтик тухлятины, мечтательно пережевал и. прог-
лотил.

Апраксин удостоверился,  что Пачкун настоящий солдат,  ради  решающего
броска, ради успеха общей атаки готов жертвовать собой. Апраксину ста-
ло смешно,  хоть и не подал вида. Вот это да! Сожрал, гад, тухлятину и
даже не поморщился!  Вызывает восхищение:  новый тип героя рождался на
глазах. Из колбасного среза старческой гнойной слезой сочилась зелено-
ватая жижа.

Видно, Дурасников  со  слов Апраксина представил,  как Пачкун трескает
тухлую колбасу,  отметая любые подозрения беспримерной  храбростью,  и
губы зампре