знал,  что люди Филиппа рыжего по наущению Дурасникова уже
приглядывали за ним и появление русоволосого,  едкого на язык мужика -
возмутителя зампредовского покоя  -  у  "двадцатки",  подведомственной
Пачкуну  не  прошло незамеченным.  Особенно неторопливое разглядывание
витрин,  будто пост наблюдательный себе оборудовал.  Во  время  визита
Фердуевой в магазине, Апраксин крутился через дорогу, напротив входной
двери, и так получилось, что три легковушки затарили картонными ящика-
ми на его глазах. Хотелось перебежать улицу, тронуть за рукав владель-
ца машины и прошептать: "Что у вас в ящике?" - испуг ли, наглая ухмыл-
ка,  равнодушие? "А вы кто?" - процеживается сквозь золото зубов. "Я ж
не спрашиваю, кто вы? Я спрашиваю, что в ящике?"

Что, что?..

Апраксин не хуже других знал,  что,  но.  О наблюдении за ним из сине-
кастрюльного "москвича" с оранжевой полосой по бокам не подозревал.

Фердуева покинула магазин,  вмиг отловила такси и укатила. Преследова-
ние на машине не входило в планы Апраксина,  поводить  в  окрестностях
дома - другое дело. Постоял у магазина, давая пищу для размышлений на-
ружникам рыжего дружка Дурасникова.  Апраксин носил с  собой  записную
книжку-памятку,  где  расписывал события дней недели,  сейчас некстати
раскрыл страницу и сделал несколько пометок.

Хуже не придумаешь!

Люди рыжего Филиппа решили,  что Апраксин полез в игру  по-крупному  и
записывает номера машин, чьи владельцы отоваривались благодаря участию
дона Агильяра.  Прикрытию Пачкуна возникла угроза, и тайные силы рину-
лись на его защиту.

Апраксин зашагал  к  рынку,  патрульная машина поплыла рядом в неявном
почетном эскорте.

На рынке кипела ярмарка.  Больше суетились, чем торговали, гремела му-
зыка, танцевали и, хоть с покупками выходило туго, зрелище для привыч-
ных к сумеречным рынкам  последнего  полувека  выпадало  незабываемое.
Особенно  раздольно  рдели по прилавкам рублевые гвоздики,  и Апраксин
определил,  что, как и он, многие сожалели, что цветы не подашь к сто-
лу, красота она, конечно, сила не малая, но не на пустой желудок.

Апраксин бродил меж рядов:  пробовал изюм, квашеную капусту, подбрасы-
вал на ладони зеленоголовый редис - или редьку? кто как величал. Рынок
походил на портретную галерею удивительных типажей:  бабки, отряженные
за покупками,  и служивые женщины,  высадившиеся десантом в  обеденный
перерыв, замечали только товар; напротив, Апраксин - исключительно ли-
ца торговцев,  поражающие различием: тонами загорелости, разнообразием
густоты  морщин,  оттенками розоволикости.  Тут же сплавляли юбчонки и
сумки с ликами кинозвезд. Кустики укропа, петрушки, кинзы возлежали на
щеках Марчелло Мастрояни и Джейн Фонды, алые рты звезд можно было спу-
тать с почти вишневыми редисными шариками с прическами-хохолками изум-
рудной  ботвы.  Очереди  поругивались и вертели змеиными хвостами.  На
мясных госприлавках поражало обилие жирных кусков, будто любая забитая
живность  сплошь  состояла  из сала с тонюсенькими прослойками мясного
цвета.  Лица рубщиков,  значительные и спокойные,  белели над  горками
выкладки неаппетитных кусков.  Женщины,  охая, крутили желтожирные ош-
метья,  как видно, пытаясь уяснить, куда девается остальное, но задача
эта не разрешалась десятилетиями и сотнями мудрых голов;  наивно, если
не глупо,  вознамериться  обычной  домашней  хозяйке  вот  сейчас  ре-
шить-разрешить всю многотрудность задачи.

Рынок, если  б  сюда  под конвоем приволокли Пачкуна и взгромоздили на
трибуну,  рынок,  пояснил бы он, та же машина для делания денег, что и
магазин.  Тут бы Пачкун сыпанул ледененящими подробностями,  да зачем?
Кому нужно,  те в курсе, а надели рыночным или магазинным многознанием
всех да каждого, дак что сотворится, люди добрые?

Апраксин подслушал невольно, как покупательница семян укропа, мамаша с
коляской,  вещает:  "Высажу на лоджию.  каждый год и петрушку, и укроп
имею.  Утром встанешь,  нарвешь к яичнице или еще там куда, своя, све-
жая,  прямо с грядки,  опять же экономия".  Апраксин подумал: времена!
Можно  прикинуть сколько пучков петрушки заработает за день трудов ин-
женер, не так уж и много, а есть края, где за день работы не на травку
пересчет идет. Обидно становилось, и вину Апраксин возлагал даже не на
Пачкуна,  не на Фердуеву, хотя о ней ничего изобличительного покуда не
знал,  не на ворье=жулье,  а на Дурасникова,  который крал не мясо, не
банки с балыком, а крал власть и употреблял ее единственно к собствен-
ной выгоде. Под своды рынка вошли двое, милиционеры, оглядели хозяйски
прилавки, двинулись по центральному проходу, остановились возле Апрак-
сина, посмотрели на него, он на них, обошли Апраксина, похоже, налетев
на диво,  будто стоял он в карнавальном наряде или вовсе голый, и уда-
лились.

Дурасников обдумывал звонок Филиппа - правоохранителя: так и есть, бу-
зотер с собрания ринулся в бой, вынюхивает у магазина. Сечет! Дурасни-
ков  про себя,  не исказив ни буквы,  повторил въедливое из уст рыжего
Филиппа: "Стоит понимаешь, вперившись в витрину, и карандашиком в кни-
жечке  чирк-чирк номера пачкуновской шатии братии!" Филипп сомнительно
утешил:  "Не  таких  обламывали,  да  и  вообще.  может,   погоношится
день-другой  и  лопнет,  времечка  на многонедельные труды не у всех в
достатке".

Пачкун по случайному совпадению  отзвонил  сразу  после  филипповского
треньканья.  Начмаг,  напротив, нашептал приятное: в субботу сборище в
бане под водительством Наташки Дрын, плюс ее подруга, изъявившая жела-
ние вторично погудеть с Дурасниковым.

Зампред оперся о стол и поражался мыслям пакостным и будоражащим,  за-
висшим одна над другой,  будто слои дыма или водка и сок  в  "Кровавой
Мэри",  слои  не смешивались:  думы о субботе заставляли ослабить узел
галстука и ухарски расправить плечи; думы о мужике с записной книжкой,
набросившем  удавку на Пачкуна,  холодили спину и липко вымазывали Ду-
расникова потом. Зампред не впервой натыкался на сопротивление, а то и
открытую  враждебность,но не слишком волновался:  выковырнуть их брата
из кресла не каждому по зубам, хоть всю жизнь тряси записной книжечкой
с  подсмотренными  гадостями;  но в этом случае бога районной торговли
окатило звериной тоской,  уверенностью загнанного существа, неизвестно
отчего, но враз пронзенного - вот мой охотник! От сверлящего ствола не
увернуться, не сигануть в чащу, все предопределено, и ноги, только что
несущие в стремительном беге, сами подгибаются.

Втек виноватым  школяром  водитель Шоколадов - отпроситься на пару ча-
сов. Дурасников разъезжать не собирался, но отпускать Кольку не любил.
Шоколадов  плел неубедительное про кончину теткиного мужа,  про вязкие
поминальные хлопоты и не сомневался,  что Дурасникову вранье очевидно.
Дурасников обычно сразу решал:  отпустить или нет,  а потом тянул жилы
для порядка:  сейчас решил - отпустить, но молчал, пусть взопреет, су-
кин кот!  Не одному ж Дурасникову шарахаться от великолепных юных объ-
ятий к филипповским иезуитским рассуждениям.

Хрюкнул телефон,  Дурасников цапнул трубку,  порадовался, что уж время
этого  разговора Шоколадову понадобиться переждать в трепетном неведе-
нии.

Шоколадов приткнулся на краешке стула, нахохлился по-птичьи.

Распустились, мелькнуло у Дурасникова,  без спроса валятся на стул, ох
и времена всеобщего прозрения,  однако спасительная мысль подоспела ко
времени,  не дала нырнуть в брюзжание:  сидит ли Шоколадов или  стоит,
боится смертельно зампреда или хихикает почти в лицо - неважно, важно,
что власть в руках Дурасникова, право издавать приказы и отзывать, ук-
рашать бланки подписью и резолюциями,  право вызывать на ковер у него,
пусть по-доброму,  пусть и совсем по-отечески,  лишь  бы  не  ломалась
структура,  оставался нетронутым каркас, вроде как дом при капитальном
ремонте  -  несущие  перекрытия  и  балки   сохранены   или   заменены
точь-в-точь  подобными,  планировка  без изменений,  только лестничные
марши переложили да обои переклеили, подновили потолки, подкрасили пе-
рила,  и  старый  дом зажил новой жизнью,  всем своим нутром оставаясь
старым домом, откуда лишь выкурили старые запахи, сменили ковровые до-
рожки и зелень в горшках на подоконниках. Против косметических ухищре-
ний не возражал.

Дурасников мысленно усадил себя на полку в парилке,  подсунув под  зад
деревянную  круглую доску,  чтоб не сжечься,  напялил фетровый колпак,
смежил веки и,  как в яви, ощутил прикосновение тела давешней подруги.
Эх, ма! Не думал не гадал, что еще обломится плотского греха. Благость
снизошла на зампреда, умягчила шейные позвонки, что с хрустом все чаще
и чаще напоминали о своем наличии, благость отогрела Дурасникова, омо-
лодила,  разгладила морщины, отутюжила мешки синюшные, почти согнав их
с начальственного лика, благость же приподняла руку зампреда и оживила
ленивым взмахом - иди, Коля, иди!

Шоколадова будто смерчем вымело.  Дурасников опустил давно  безмолвную
трубку, переворошил бумаги, зачинил красный карандаш, а подумав, и си-
ний,  вытянул последовательно ящики из левой тумбы,  сначала  верхний,
затем средний и,  наконец, нижний. Ничего определенного не искал, при-
вычка срабатывала - отдалял мучительное прочтение бумаг, налюбовавшись
выдвинутыми ящиками,  резко загнал их в ячеи, с грохотом и болью, так,
что получалось,  будто ящики виноваты,  что суббота далеко,  по улицам
шныряет с книжечкой опасный тип и вообще все чего-то добиваются от Ду-
расникова, прекрасно сознавая, что мало он может, а хочет и того мень-
шего: покоя, покоя и. еще раз покоя.

После обязательного посещения мыслей о покое,  рука привычно прянула к
селектору и вытребовала подчиненных из тех,  что  особенно  раздражали
зампреда. Рать его управлялась не просто, за каждым чернела тень вель-
можного столоначальника,  и лавирование без лоции требовало  умения  и
каждодневного напряга.

Сосредоточиться Дурасникову не удавалось;  перед глазами мельтешил Ап-
раксин,  переписывающий номера,  невозмутимый,  достойный человек, как
раз из тех,  коих Дурасников не понимал - всю жизнь без выгоды!? - бо-
ялся и ненавидел,  зная, что ни при каких обстоятельствах не стать ему
равным Апраксину;  видно это всем и особенно самому зампреду,  и сосу-
щее,  рвущее и пятнающее внутренности кровью  ощущение  второсортности
ярило Дурасникова люто,  до головных болей и задышливой злобы.  Внешне
он держался - не подкопаешься.  Мог изобразить  широту  взглядов,  мог
терзаться сомнениями прилюдно,  мог изменить точку зрения,  вообще мог
все, лишь бы ничего не менялось в сущностном порядке вещей: он правит,
а другие подчиняются, он изрекает, прочие внемлят.

После посещения  "двадцатки" Пачкуна,  Фердуева с полной сумкой понес-
лась по делам. Каждый день распухал делами неимоверно. Почуваев просил
закупить простыней,  и хотя постельное белье - раздобывание,  стирка и
прочие - числилось за Почуваевым и Помрежем,  хозяйка,  контролируя их
последнюю убогую закупку, решила обеспечивать предприятие бельем само-
лично.  Единственно потребовала,  чтоб почуваевская жена нашила  метки
для прачечной,  работа противная, но обязательная, особенно шиковать с
бельем Фердуева не намеревалась,  вон в гостиницах, случается: ветошью
застилают  да рядном прикрываются.  Фердуева понимала,  что затраты на
белье вычитаются из прихода, уменьшение денежных поступлений пережива-
лось  болезненно;  нешибко  привередливых клиентов Фердуева советовала
размещать,  по возможности, без белья, пусть притулятся на диванчике -
все лучше,  чем вокзальный зал полусидя или в сквере под газетным лис-
том.

Подвалы института требовали неослабного внимания.  Их грубо вымазанные
стены скрывали возможности резкого скачка предприятия.  Подвалы подку-
пали неприступностью,  скрытостью от посторонних и пространством. Дело
могло  выгореть  крупное,  само производство Фердуева мыслила вести по
ночам,  начиная,  скажем, за час до полуночи и завершая к первым пету-
хам.  За вывоз продукции не волновалась - не исключено,  что клиентура
вознамерится разбирать без остатка - еще хотела заказать  умельцам-ку-
либиным  оборудование  несложное,  вмиг  разбирающееся  на примитивные
трубки и невинные бачки. Торопиться не стоило, но и пробуксовка в обе-
щающем деле недопустима.

Пока Филипп благоволил,  опасаться не приходилось. Филипп заднего хода
не даст,  жаден и крут,  и Фердуева пожалела, что Филипп не молод, ему
еще годков с десяток отслужить бы.

Заскочила в кооперативное кафе меж Остоженкой и Арбатом;  переговорить
о торжестве.  Раз в год Фердуева задавала бал пайщикам  и  сотрудникам
предприятия за свой счет.  Фердуевские балы гремели в кругах посвящен-
ных.  Скрывать? Нечего. Раз в год и церковные мыши в состоянии побало-
вать  себя.  Хозяйка  оплачивала по счету смехотворную сумму,  но стол
пиршественный ломился,  однажды, кажется Помреж вытянул из кофра фото-
аппарат,  намереваясь  щелкнуть загроможденный невиданным жором стол и
гулящих,  Фердуева осадила: "А вот этого как раз не нужно! Лица снимай
отдельно  от стола или.  стол но без лиц!" Через час-другой после зас-
толья, только скромный счет удостоверял какой пир гремел милостью Фер-
дуевой и,  если любопытствующий разделил стоимость вписанной в бумажку
снеди на число гостей,  да кумекал в кооперативных ценах, получалось -
стол наисиротский.

Фердуева зашла  в вылизанную подсобку,  тут же притащили кофе - и,  не
заметила кто - рюмку коньяка,  вслед появился владелец, всегда завора-
живающий Фердуеву фамилией - Чорк.

Чорк -  лицо  отставного боксера,  ручищи,  как экскаваторные гребала,
улыбка младенца - внимательно выслушивал,  не перебивая и кивая самому
себе. В заведении Чорка пить не полагалось, но не пить на балу скучно,
и Чорк, как и многие, для проверенных лиц освоил незатейливое разлива-
ние  коньяка  в  пузатые  графины,  ничем не отличающиеся от вместилищ
подслащенных напитков.

- Разлить старлеев или капитанский?

Фердуева поморщилась:  трехзвездочный коньяк для ее рати не почину ни-
зок, да и капитанский, четыре звезды - отдает скаредностью.

- Заправь  генеральским,-  уронила заказчица и обиделась,  не увидев в
глазах Чорка и тени уважения, только готовность все устроить, как тре-
буется.

Чорк попутно предложил Фердуевой швейцарские часики. Миляги. Купила не
торгуясь, лето намеревалась отзагорать в неприступном пансионате и уже
сейчас вкладывала деньги в ублажение доставальщице путевок. Часы Чорка
Фердуева оставит себе, а поднадоевшие свои, на коих ловила не раз вос-
торженный взор путевочницы, снимет царским жестом с запястья и замкнет
на веснушчатой, мучнистой коже пожизненной уродки.

Чорк проводил до входа,  предупредительно  распахнув  мореного  дерева
дверь с витражами и, перехватив оценивающий взгляд Фердуевой, пояснил:

- Дверь ладили четверо, все с высшим. художественным, теперь год гуля-
ют на заработанное.- Чорк огладил хрустально промытые витражи  и  даже
потянулся  к разноцветным плоскостям,  вспыхнувшим внезапно сиганувшим
меж крыш солнечным лучом, будто желая поцеловать.

Фердуева такси не отпускала,  уселась на  заднее  сидение,  скользнула
взглядом по счетчику,  не из скупости, а желая знать стоимость поездки
из чистого любопытства:  ремонт ее машины затянули  сверх  оговоренных
сроков,  и, не дав таксисту тронуться, Фердуева выскочила, притормозив
движение мужчин на тротуарах,  замедливших пеший ход при  виде  такого
восточного великолепия форм и красок,  ринулась в ближайшую телефонную
будку.

Чорк наблюдал за гостьей сквозь цветные стекла: нет, чтоб от меня поз-
вонить - все секреты!  Крутая бабенка, наделенная свыше особым даром -
решимостью,  как раз в таких проявлениях, что окружающим ясно - эта ни
перед чем не остановится. Если и числилось нечто притушающее привлека-
тельность Фердуевой,  наносящее ущерб ее женским  чарам,  то  как  раз
мужская твердость и очевидная всем хватка.  Фердуева набрала номер ав-
тосервисников,  рекомендованных Мишкой Шурфом,  объяснилась резко, за-
вершив излюбленным - я деньги плачу! И швырнула трубку.

Чорк не  лишил себя удовольствия оглядеть с ног до головы стремительно
пересекающую проезжую часть цыганской яркости  женщину,  облаченную  в
невиданные одеяния. Фердуева шваркнула дверцей такси так, что водитель
затосковал:  как бы колеса не отскочили!  Другому пассажиру ни в жизнь
не  спустил  бы,  а тут только краем глаза зыркнул в зеркальце заднего
вида на подтянутую, с подчеркнутыми свинцовой серостью глазами женщину
и смолчал,  даже удивился себе,  обычно склочному и не склонному изви-
нять всякие-разные придури ненавистникам общественного транспорта.

Такси взметнуло пыль из-под задних колес,  облачко поплыло  к  входной
двери  коопкафе  и  медленно легло на витражи.  Чорк извлек из кармана
замшевый лоскут и, не торопясь, протер цветные стекла.

Почуваев, после доклада Фердуевой о подвалах, уловив в хозяйском голо-
се больше,  чем заинтересованность, решил обследовать подземные прост-
ранства лично. Почуваев-отставник, решительный, коротконогий мужчина с
бритой головой,  с виду весьма консервативный,  любил новации и даже к
"тяжелому металлу" и прочим придурям молодняка относился вполне терпи-
мо.  Вообще в Почуваеве поражал контраст между сумеречной внешностью и
веселым нравом.  Почуваев никогда и нигде не терялся,  обожал  балагу-
рить,  мог посквернословить с понимающими толк в ругательствах и вооб-
ще, умел находить подходящее обращение с типами самыми капризными.

Ходил Почуваев три сезона под защитного цвета плащ-палаткой, а четвер-
тый, летний сезон, таская десятирублевые сандалеты непременно с яркими
пестрыми носками, брюки пузырем и тенниски образца пятидесятых годов -
неизвестно где и раздобывал такую редкость,может, донашивал старые за-
пасы.  Под плащ-палаткой Почуваев носил обычно  затертые  до  сального
блеска  костюмы неопределенной масти и клетчатые рубашки,  застегнутые
на все пуговицы,  а в особенно торжественные дни еще и галстук  нацеп-
лял. Людей почуваевской складки обычно боготворят кадровики, неизвест-
но отчего решив раз и навсегда,  что именно  на  таких  стоит-держится
земля родная.

Почуваев готовился  к спуску в подвалы обстоятельно.  Из дома захватил
фонарь,  запасную лампочку к нему упрятал в нагрудный  карман  рубахи,
надел ботинки поплоше, не забыл прихватить одежную щетку - вдруг пылью
обсыпет или еще какая оказия?  Одним словом,  к  экспедиции  отставник
снарядился продуманно и без спешки.Сдав дежурство Ваське Помрежу,  По-
чуваев домой не спешил: чего там делать? Газеты читать? Он и так пере-
читывал  на службе ворох под потолок,  телевизора тоже насмотрелся под
завязку,  что и делать тягучими вечерами,  если клиенты нешебутные, не
орут в мат-перемат, не безобразят и ведут себя пристойно, лишь изредка
нарушая покой Почуваева общепринятыми вопросами про кипятильники,  са-
хар или чаек,  желательно зеленый. Итак, отдежурив, Почуваев спустился
на лифте и,  кивая отражениям в зеркальных дверях, двинулся к подваль-
ному  лазу,  как  именовал про себя забытый,  заставленный отслужившим
свое сейфом, вход.

После окончания работы и в выходные дни институт преображался в вымер-
шую планету:  тишина,  пустота,  ни души. Лишь шальной прусак наискось
скользнет по стене.  Владения свои Почуваев знал досконально,  все во-
семнадцать этажей,  все холлы и переходы,  все каморки,  темные антре-
сольные комнатенки,  начинку чердаков и котельных.  Субботы и  воскре-
сенья в институте Почуваев особенно любил,  медленно при дневном осве-
щении бродил по коридорам,  заглядывая в лаборатории, в пристанища бу-
магоперекладывательных  инженеров,  в  жизни не завернувших гайки,  не
знающих с какого конца ухватить паяльник.  На столах оставляли забытые
бумажки,  раскрытые  записные  книжки,  в неплотно задвинутых ящиках -
раскрытые фолианты,  кое-где торчали вязальные спицы,  запасная  обувь
пряталась  в  низах  шкафов,  разная  разность заворажива