то это может быть и не его магия, но вслух говорить не стала. А что, если это работа Итцпапалотль? Стоящее передо мной существо чуть не убило меня на расстоянии. Он ворвался в мой разум, захватил меня, и я не могла ему помешать. Сейчас он меня касается непосредственно, явно пытается что-то надо мной сделать, и не получается. Произошла только одна перемена - меня на время заполнила сила Итцпапалотль. Неужели это все от ее воздействия?
     Тлалоци встал, не поднимая головы.
     - Здесь против нас действует мощная магия, повелитель. Сначала мы потеряли Ники Бако, и теперь глаза этой женщины закрыты для твоего образа.
     - Она должна быть открыта моей силе, иначе она не может быть совершенной жертвой, - сказал Супруг Красной Жены.
     - Я знаю, повелитель.
     - Ты маг, Тлалоци. Как нам обезвредить эту магию?
     Маг задумался. Прошло несколько минут. Я старалась лежать тихо, не привлекая к себе внимания. Наконец Тлалоци поднял глаза.
     - Чтобы поверить в твое видение, она должна поверить в тебя, повелитель.
     - Как мне убедить ее, что я бог, если она не ощущает моей силы?
     Это был хороший вопрос, и я терпеливо ждала, пока Тлалоци ответит. Чем дольше он будет думать, тем больше времени я выиграю. Рамирес спешит на помощь. Мне надо было в это верить, потому что другого выхода не было, разве что я как-то найду способ уговорить их развязать меня.
     Ручка-нож все еще оставалась у меня в кармане. Я вооружена, если только смогу освободить руки и если стальное лезвие его ранит. Конечно, есть еще четверо помощников, и Тлалоци, и армия трупов с содранной кожей. Если с богом удастся покончить, то придется заняться и остальными тоже. Они, наверное, будут недовольны, если я убью их бога. Только я пока никак не могла сообразить, как это сделать.
     Если Рамирес с кавалерией не прибудет, я крупно влипла. Эдуард на этот раз не ищет меня. Впервые с тех пор, как я пришла в себя, я подумала, жив ли Эдуард. Господи, пусть он будет жив. Но жив Эдуард или нет, в спасательной операции он сегодня участвовать не будет. Я призналась себе, что в этой ситуации помощь мне нужна, а единственная моя надежда - Рамирес и полиция. В больнице он опоздал. Если он опоздает сегодня, я, пожалуй, жаловаться уже не буду.
     Тлалоци отвел своего бога чуть в сторону от меня. Наверное, хотел ему что-то сказать, чтобы я не слышала. А какая им разница, слышу я или нет? Что им от меня скрывать? Они с радостью мне сообщили, что меня убьют. Значит, им уже ни к чему особо церемониться с моими чувствами. Тогда в чем же дело?
     Супруг Красной Жены расстегнул ожерелье из языков и отдал его жрецу. Потом снял стальной нагрудник, и один из парней в чужой коже выступил вперед и в коленопреклоненной позе принял его. Бог снял юбку из кишок, и ее принял второй прислужник. Хозяин даже не просил их помогать, но явно предполагал, что кто-то рядом окажется. Он олицетворял собой полнейшую надменность, да еще с очень ранимым самолюбием, и эта надменность никогда еще не подвергалась испытанию во внешнем мире. Он был как та принцесса из волшебной сказки, воспитанная в башне из слоновой кости, которая только и слышала от своего окружения, как она красива, как добра, как умна, пока не пришла ведьма и не наложила заклятие. Может, я могу сыграть роль ведьмы, хотя в заклятиях я ни ухом ни рылом. Тогда, может, мне сыграть принца, который бога из этой башни выведет? Сейчас мне не особенно приходилось перебирать роли.
     Бог был одет в макслатль, как почти все окружение Обсидиановой Бабочки, только этот макслатль был черным, а спереди у него была тяжелая бахрома из золотых нитей. На ногах у бога были сандалии с бирюзой, которые я не заметила, пока он был одет в отрезанные части тел. Забавно, как от испуга не замечаешь деталей.
     Он пошел ко мне, излучая на каждом шаге уверенность в себе. Макслатль открывал все его тело сбоку от пояса до сандалий. Очень неплохо смотрелось бедро, но знаете поговорку: "Красота не в глазах, а в поступках"?
     - Так лучше? - спросил он непринужденно, с легким поддразниванием, снова глядя умиротворенными глазами, как будто все получалось так, как он и предвидел, и непонятно даже, почему может быть иначе. Итцпапалотль тоже была самоуверенной, но не умиротворенной.
     - Намного лучше, - ответила я.
     Подумала было добавить, как я люблю смотреть на почти голых мужчин, но к такому очевидно сексуальному тону я решила прибегнуть, если другого выхода не окажется.
     Он подошел и снова остановился возле меня. Веки на руках его все еще подмигивали мне - наобум и отрешенно, - как неземные светлячки.
     - Так намного лучше, - сказала я. - А ты не можешь что-нибудь сделать с этими глазами у тебя на руках?
     Он снова нахмурился:
     - Они от меня неотделимы.
     - Да, я вижу, - сказала я.
     - Но их не надо бояться.
     - Тебе виднее.
     - Я хочу, чтобы ты знала меня, Анита.
     Впервые он назвал меня по имени. Я думаю, что до этой минуты он его и не знал. Конечно, его знала Полина.
     Супруг Красной Жены потянулся к моему правому запястью и убрал кусочек металла, замыкавший наручник.
     Человек без кожи, стоящий по ту сторону камня, шагнул вперед, положив руку на рукоять ножа на поясе. Я застыла, не зная, действительно ли мне позволено освободить руку.
     Бог поднял мою руку и приложился к ней губами.
     - Потрогай их. Увидишь, в них нет ничего страшного.
     Я не сразу сообразила, что "они" - это глаза на его руках. Слава богу, он не имел в виду ничего ниже пояса, но глаза - это все равно неприятно. Мне не хотелось их трогать. Вообще не хотелось трогать ничего, что было срезано с мертвых тел, особенно в момент, когда эти тела были еще живы.
     Он попытался поднести мою руку к своей руке ниже плеча, туда, где были глаза, но я сжимала кулак.
     - Потрогай, Анита, не бойся. Они тебе ничего плохого не сделают.
     Он начал силой разжимать мне пальцы, и я не могла сопротивляться. То есть могла бы, и он, чтобы убедить меня, сломал бы мне пару пальцев, но эту борьбу я бы проиграла, так что я позволила ему разжать мне кулак. Не хочу, чтобы мне что-нибудь ломали, пока в этом нет крайней необходимости.
     Он провел моей рукой по своей коже, и веки трепетали под моими пальцами. Я каждый раз вздрагивала, когда они моргали, но эти веки, щекочущие, как крылышки бабочек, не были так уж страшны. Под ними что-то было, будто глаза, которых не было на самом деле. Я это видела.
     - Что там внутри? - спросила я.
     - Все, - сказал он, но его ответ ни о чем мне не говорил. - Ощупай их, Анита.
     Он прижал мой палец к краю глаза. Потом заставил меня просунуть палец внутрь.
     Я ввела палец в этот пустой как-бы-глаз и ощутила сопротивление, будто давишь на что-то живое и тонкое, потом палец прошел насквозь. Тепло. Теплота потекла в кисть, в руку, разошлась по телу, как одеяло. Безопасно, тепло, надежно. Я глядела на бога и думала: как же я раньше этого не видела? Он так красив, так добр, так...
     Палец замерз, замерз до боли. Та жалящая боль, которая предшествует потере всех ощущении, когда обморожение захватывает конечность и расходится по телу, и ты падаешь в тот ласковый сон, от которого нет пробуждения.
     Я выдернула руку, заморгала, со свистом втянув в себя воздух.
     - В чем дело? - спросил он, склоняясь надо мной и трогая мое лицо.
     Я отпрянула, прижимая руку к груди, глядя на него со страхом.
     - Ты внутри холодный.
     Он отступил, и на лице его выразилось удивление.
     - Ты должна была ощущать тепло, покой.
     Он наклонился надо мной, пытаясь заставить меня взглянуть в эти сине-зеленые глаза.
     Я затрясла головой. Жалящей болью в палец возвращалась чувствительность, как бывает после обморожения. Пульсирующая боль помогла думать, помогла избегать его взгляда.
     - Ни тепла, ни покоя я не испытала.
     Я отвернулась от него, и передо мной оказался одетый в чужую кожу. Честно говоря, даже это было лучше, чем смотреть на бога. Прикосновение Итцпапалотль помогало мне, но и у него есть свои пределы. Если я упаду в эти глаза, чем бы они ни были, меня просто убьют, и я, возможно, уйду охотно, с радостью, в эту последнюю тьму.
     - Анита, ты очень все осложняешь.
     Я не отводила глаз от дальней стены:
     - Извини, что порчу тебе ночь.
     Он погладил мне щеку. Я вздрогнула, как от боли. Я до сих пор думала, что оттягиваю свою смерть, но сейчас поняла, что оттягиваю падение в его силу. Потом меня убьют, но на самом деле меня не станет еще до удара ножа. Не так ли уходила Полина, добровольно, радуясь, что угодила богу? Ради нее самой я на это надеялась. Насчет себя - я не была так уверена.
     - Я хочу, чтобы ты верила: ты умираешь ради великой цели...
     - Извини, сегодня я заболоченных земель не покупаю.
     Почти физически я ощутила его недоумение, будто энергия затанцевала по моей коже. Мне приходилось ощущать гнев, вожделение, страх вампиров и оборотней, но никогда до сих пор - недоумения. Черт возьми, пока я не тронула этот дурацкий глаз, я его эмоций не ощущала. Он меня затягивает по кусочкам.
     Бог схватил меня за руку.
     - Нет.
     Это я произнесла сквозь сжатые зубы. На этот раз пусть ломает мне руки, но я не трону его добровольно. Больше я не могу с ним сотрудничать, даже для выигрыша времени. Либо я начну сопротивляться, либо от меня ничего не останется. Случалось, что вампиры подчиняли себе мой разум, но такого, как он, я еще не встречала. И на сто процентов была уверена: стоит ему ухватиться за мой разум как следует, мне уже не вернуться обратно. Есть много способов умереть. Быть убитой - один из наиболее очевидных. А если он подчинит себе мой разум и не останется ничего от меня прежней, я все равно буду мертва. Или буду желать себе смерти.
     Я сжала руку, притянула ее к груди, напрягая мышцы. Он потянул за запястье, и мой торс приподнялся вместе с ним, но руку я прижимала к груди, не разжимая кулак.
     - Не заставляй меня делать тебе больно, Анита.
     - Я тебя ничего не заставляю делать. Все, что ты делаешь, ты делаешь по своему выбору, а не по моему.
     Он осторожно положил меня обратно.
     - Я бы мог сломать тебе руку.
     Голос звучал ласково, но в нем была угроза.
     - Я больше не хочу тебя трогать. И не буду делать этого по своей воле.
     - Но ты просто положи руку мне на грудь, на сердце. Это нетрудно, Анита.
     - Нет.
     - Ты очень упрямая женщина.
     - Не ты первый мне это говоришь.
     - Я не буду тебя заставлять силой.
     Человек без кожи подошел и встал с той стороны камня, зеркально от своего бога. Вытащив обсидиановое лезвие, он наклонился надо мной. Я напряглась, но ничего не сказала. Не могла я его коснуться и быть уверенной, что мне это сойдет. Если мне предстоит сегодня умереть, я умру такая, как есть, а не одержимая каким-то самозваным богом.
     Но он не ударил меня ножом, он поддел острием плечо кевларового жилета. Кевлар не предназначен для отражения колющего удара, но его не так-то легко разрезать, особенно каменным ножом. Пустая кожа кисти, украшавшая запястье прислужника, моталась взад-вперед, взад-вперед пилящими движениями. Я смотрела мимо него, на дальнюю стену, но не могла не видеть краем глаза болтающуюся руку. В конце концов мне пришлось уставиться в потолок, но там была только темнота. Трудно смотреть просто в темноту, если вокруг есть что увидеть, но я старалась.
     Я чуть не спросила их, знают ли они, что такое кевлар, но не стала. Пусть потратят время на разрезание жилета обсидиановым ножом. Черт, может, мне и не придется как-то тянуть время - достаточно обсидиана, которым они будут резать кевлар до утра.
     К несчастью, не только я до этого додумалась.
     Человек в чужой коже засунул клинок обратно в ножны и вытащил из-за спины другой нож, который сверкнул в свете факелов серебром или сталью. Даже если он с высоким содержанием серебра, то прорежет жилет куда быстрее обсидиана.
     Человек просунул острие под плечевой шов жилета. Мне уже надо было что-то сказать.
     - Вы собираетесь вырезать мне сердце?
     - Твое сердце останется у тебя в груди, где ему и положено быть, - сказал бог.
     - Тогда чем вам мешает жилет?
     Я все же повернула голову к нему, стараясь не смотреть ни в какие его глаза.
     - Если ты не хочешь касаться моей груди рукой, есть и другие части твоего тела, способные ощущать, - сказал он.
     После таких слов я почти готова была протянуть ему руку. Почти. Очень мне не хотелось знать, о каких других частях тела он говорит. Но так они потратят время на снимание жилета, а если я просто дам руку, это никакого времени не займет. А время мне нужно.
     Жилет поддался быстрее, чем можно было рассчитывать. На противостояние пилящему лезвию он не рассчитан. С меня сняли куски разрезанного жилета, вытащив нижнюю половину из-под спины.
     Супруг Красной Жены взобрался на камень рядом со мной, склонился ко мне, и смотрел он не в лицо. Кончиком пальца он провел по контурам лифчика. Очень-очень легко, под тканью, по коже.
     - А это что? - спросил он, продолжая водить пальцем.
     - Белье, - ответила я.
     Он потрогал черные кружева сверху.
     - Столько узнаешь нового.
     - Рада за тебя, что тебе нравится, - сказала я.
     Сарказм до него не дошел. Может, он вообще был неуязвим для сарказма.
     И он сделал то, что я и предполагала, - залез на меня сверху. Но не в стандартной позиции миссионера - он сполз ниже, так что его грудь прижималась к моей. При нашей разнице в росте его пах оказался на безопасном расстоянии ниже моего. Значит, сейчас будет происходить не изнасилование. Может, мне и не стоило так опасаться, но само знание, что секс здесь ни при чем, почему-то испугало меня еще сильнее. Есть вещи поважнее секса, которые могут быть взяты у меня силой, - например, мой рассудок.
     Он прижался ко мне грудью, гладкой, теплой, очень человеческой. И ничего плохого не случилось. Но забавно, что это не смирило моего бешеного сердцебиения и не заставило заглянуть ему в глаза.
     - Ты чувствуешь? - спросил он.
     Я упорно смотрела в стену пещеры.
     - Не понимаю, о чем ты говоришь.
     Он прижался грудью сильнее:
     - Чувствуешь, как бьется мое сердце?
     Я не ожидала этого вопроса и потому действительно задумалась. Прислушалась, но не почувствовала биения его сердца. Я ощущала лишь собственный лихорадочный пульс.
     - Извини, но я чувствую только свое.
     - В этом-то все и дело, - сказал он.
     Тут я действительно посмотрела на бога, увидела тень горестной мины у него на лице, нависшем так близко над моим, и удивленный проблеск в сине-зеленых глазах. И снова отвернулась к стене.
     - У меня сердце не бьется.
     Я попыталась ощутить его сердце, пульс его жизни сквозь теплую кожу его груди. Сосредоточенность заставила мое сердце замедлить бег. Вообще-то не всегда можно ощутить биение сердца мужчины, но если он лежит на тебе грудь в грудь, обычно это чувствуется. Его же грудь плотно прижималась ко мне. Я медленно поднесла к нему свободную руку. Он приподнялся на руках, пропуская ее, чтобы я ощупала его грудь.
     Кожа у него была гладкой и теплой, почти совершенной, но ничего у меня под рукой не билось. Либо у него не было сердца, либо оно не билось.
     - Я - только тело. Красная Жена не живет во мне. Сердце мое не будет подходящей жертвой без ее прикосновения.
     Эти слова заставили меня снова повернуться к нему, заглянуть в умиротворенные глаза.
     - Жертвой? Ты собираешься принести себя в жертву?
     С нежностью и надеждой смотрели его глаза.
     - Я буду жертвой богам-создателям. Им нужно напитаться кровью бога, как было в начале времен.
     Я попыталась что-то уяснить по этому спокойному красивому лицу. Увидеть какое-то сомнение, страх, что угодно, что было бы понятным.
     - И ты собираешься дать своему жрецу взрезать твою грудь?
     - Да, но я возрожусь.
     - Ты уверен? - спросила я.
     - У моего сердца хватит сил биться вне моего тела, а когда оно снова будет в меня вложено, старые боги вернутся из изгнания, куда их отправил твой белый Христос.
     Его лицо более слов убеждало, что он в это верит.
     Я достаточно много читала о завоевании Мексики испанцами, чтобы сильно сомневаться, будто Христос имел к нему отношение, какие бы вещи ни делались во имя Его.
     - В том, что сделали с твоим народом испанцы, не обвиняй Христа. Наш Бог даровал нам свободу выбора, а это значит, что мы можем выбрать зло. И я верю, что так поступили люди, завоевавшие твой народ.
     Он снова с недоумением посмотрел на меня.
     - Ты действительно в это веришь. Я вижу, что веришь.
     - Всем сердцем, - сказала я. - Извини за каламбур.
     Он поднялся и оказался на мне верхом.
     - Почти все, кого я принимал в жертву, ни во что особо не верили. Те, кто верил, не верили в твоего белого Христа. - Он коснулся моего лица. - А ты веришь.
     - Да.
     - Как можешь ты верить в Бога, который позволил принести тебя сюда и отдать в жертву чужому богу?
     - Если ты веришь, только когда легко верить, тогда ты не веришь, - сказала я.
     - Разве не забавно, что ты, верная поклонница Бога, который уничтожил нас, будешь тем, что даст мне вернуться в силу? Когда я отниму твою сущность, я буду достаточно силен, чтобы породить драгоценную жидкость, и тогда я освобожусь от оков этого места.
     - В каком смысле - отнимешь мою сущность?
     Я перестала бояться, потому что мы уже давно разговаривали, или я просто не способна так долго поддерживать страх. Если меня не убивают и не ранят, я в конце концов перестаю бояться.
     - Я лишь поцелую тебя, и ты станешь сухой и легкой, как старый маис. Ты напитаешь меня, как зерно питает людей.
     Он стал укладываться справа от меня, возле моей свободной руки.
     И я вдруг испугалась снова. Очень хотелось ошибиться, но я была вполне уверена, что я это уже видела в "Обсидиановой бабочке".
     - Ты хочешь сказать, что высосешь из меня жизнь, и я стану как сухая мумия.
     Он погладил меня по щеке пальцем, и глаза его были грустны и полны сожаления.
     - Это будет очень больно, и я прошу за это прощения, но даже твоя боль пойдет на пользу моей силе.
     Он прижался лицом к моей щеке. У меня была свободная рука и нож в кармане, но если я ударю слишком рано и выйдет неудачно, других возможностей не представится. Куда, к чертям, подевался Рамирес?
     - Значит, ты будешь меня пытать. Отлично, - сказала я.
     Он отодвинулся - чуть-чуть.
     - Это не пытка. В таком виде все мои жрецы ждали моего пробуждения.
     - А кто вернул их к жизни? - спросила я.
     - Я пробудил Тлалоци, но был тогда слаб, и не было у меня крови, чтобы вернуть остальных. А потом, до того, как мы смогли их поднять, человек, которого вы зовете Райкер, потревожил место нашего отдыха. - Он уставился в пространство, будто снова переживал те события. - Он нашел то, что вы называете мумиями моих жрецов. Многих из них разорвали на части, ища у них внутри драгоценности. - Лицо его потемнело от гнева, умиротворенность взгляда сменилась бурей. - Кецалькоатль тогда еще не проснулся, иначе бы мы их убили всех. Они взяли то, что принадлежало моим жрецам. И мне пришлось искать другой способ вернуть им жизнь.
     - Кожи, - догадалась я.
     Он посмотрел на меня.
     - Да, есть способы заставить их отдать жизнь.
     - И ты стал охотиться на людей, осквернивших твою... твое место сна, и тех, кто купил вещи, принадлежащие твоим людям.
     - Да, - сказал он.
     С определенной точки зрения это можно было бы счесть справедливым. Если ты не способен испытывать милосердие, это вообще блестящий план.
     - Ты убивал и брал органы у тех, кто обладал даром, - сказала я.
     - Даром? - переспросил он.
     - Колдовским даром. Колдуны, брухо.
     - А, да. Я не хотел оставлять их в живых для охоты за нами, пока не вернусь в силу.
     Он стал гладить мне лицо. Кажется, его снова заинтересовала идея "поцелуя".
     - И что это значит для тебя - вернуться в силу? - спросила я.
     Пока я занимаю его р