он почти вытянулся ниц у ног Диего.
     - Восстань, жрец темной богини нашей, и принеси нам жертвы.
     Оборотень встал и оказался на полфута выше вампира. Он что-то сделал спереди у шкуры ягуара, и она распахнулась, так что можно было откинуть головной убор в виде морды ягуара, и невидящие стеклянные глаза зверя уставились на нас поверх плеч жреца. Сама голова повисла, как у зверя с поломанной шеей. Волосы жреца были цвета густого меда, выгоревшие на солнце, и со всех сторон были схвачены длинным гибким прутом; собранная таким образом шевелюра прилегала плотно к голове, чтобы на нее легко можно было натянуть шкуру ягуара. Как прическа у того, кого резал жрец за сценой в наказание.
     - Повернитесь так, чтобы наши гости видели все, - велела Итцпапалотль.
     Вампир и оборотень встали к нам в профиль. Мочки ягуара были покрыты толстыми белыми шрамами. Он вытащил из-за пояса небольшой серебряный нож с резной нефритовой рукояткой, приставил его к мочке уха, придержав ее другой рукой, и провел разрез. Кровь алыми струйками потекла у него между пальцев, по лезвию закапала на плечо ягуаровой шкуры.
     Диего подошел к нему, взял его одной рукой сзади за шею, другой за поясницу. Это чем-то напоминало поцелуй, когда он потянул голову ягуара вниз, на себя. Рот вампира сомкнулся на мочке оборотня, горло зашевелилось в глотательных движениях. Светло-голубой огонек в глазах разгорелся, как бледный сапфир, искрящийся на солнце. И кожа его засветилась, будто внутри нее зажгли белый огонь. Каштановые волосы стали темнеть, но, возможно, это только мерещилось из-за контраста с белизной кожи.
     Оборотень-ягуар закрыл глаза, откинул назад голову и задышал прерывисто, будто от удовольствия. Одна рука его лежала на голом плече вампира, и видно было, как вдавились пальцы в эту бледную сияющую кожу.
     Диего оторвался от уха, блеснув клыками.
     - Рана закрывается.
     - Предложи еще раз жертву, кот мой, - сказала Итцпапалотль.
     Вампир отодвинулся, давая оборотню свободно резануть серебряным ножом другое ухо. И тут же припал к нему снова, как любовник после долгого воздержания. Потом оторвался, сверкая в синем свете глазами.
     - Рана закрывается.
     Действительно интересно, как это рана так быстро могла зарубцеваться. У вампиров есть антикоагулянты в слюне, которые должны были бы поддерживать кровотечение, да и серебро обязано было заставить оборотня залечивать раны с нормальной скоростью, но эти раны заживали слишком быстро, не настолько, чтобы меня это утешило, но куда быстрее, чем следовало бы. Я могла предположить только одно: Итцпапалотль добавила своим оборотням способности исцеляться, превосходящие даже возможности обычного оборотня. Может, и серебряные пули на них не подействуют, уж во всяком случае, не убьют. Стоило об этом задуматься - на всякий пожарный случай.
     - Я хочу показать им, что значит быть богом, Диего. Пусть они увидят, кот мой.
     Ягуар открыл на шкуре шов, будто он был на липучках. Распахнув ее спереди, он должен был остановиться и снять ремень, на котором были ножи и небольшой кошель. Пояс упал на пол, и мех соскользнул вдоль тела. Золотистый загар был повсюду, даже... ну, вы меня поняли. Солнечные ванны в обнаженном виде. Как это нездорово!
     Ягуар остался стоять обнаженным, а в руке у него по-прежнему был серебряный нож. Я понятия не имела, что он собирается с ним делать, но то, что он разделся, было явно не к добру. Он взял в ладони собственный пенис, и тот выскочил из меха гладкий, возбужденный, стоячий. Жрец приложил острие ножа к прозрачной кожице и провел тонкую алую линию. Резким шорохом донесся его вдох.
     И эхом точно так же вдохнули мы с Олафом. Бернардо сказал: "Блин!" Ага. Вряд ли я могла так же сопереживать, как ребята, но все равно - это должно было быть больно. И только Эдуард не издал ни звука. То ли он знал заранее, то ли его вообще ничем не удивить.
     - Диего! - сказала Итцпапалотль. - Покажи им, что значит быть богом.
     В ее голосе послышалась угроза, как предупреждение не увиливать от своей работы. Я не очень понимала почему, поскольку Диего явно очень нравилось сосать ухо. Так почему ему не сделать и этого?
     Диего встал на колени, и лицо его оказалось очень близко от предложенной крови - все, что оставалось, это дотянуться и принять ее. Но он остался на коленях, глядя на разрезанную плоть глазами, где все еще бушевал синий огонь. Стоял, пока порез не начал заживать и наконец исчез под новой кожей. Никогда я не видала оборотня, который так умел бы залечивать раны от серебра. Никогда.
     Сет оглянулся через плечо, одной рукой все еще держа обнаженный член, хотя тот начал слегка опадать.
     - Небесная владычица, что ты повелишь мне сделать?
     - Жертвуй, - сказала она, и от одного этого слова у меня по спине пробежал холодок.
     Сет снова поднес острие к коже. Без полной эрекции ему, кажется, труднее было провести точный разрез, но он смог. Кровь потекла по коже ручейками, забрызгав пальцы.
     Диего остался стоять на коленях, но не тянулся к еде. Огонь из его глаз ушел, сияние покинуло кожу. По-прежнему красивый от контрастного сочетания бледной кожи, темных волос и синих глаз, он, казалось, был побежден, и руки его бессильно лежали на коленях.
     Четыре женщины вышли из-за спины Итцпапалотль и, двигаясь в унисон друг другу, окружили его полукругом.
     - Ты снова огорчил меня, Диего, - сказала богиня.
     Он покачал головой и склонился в поклоне, закрыв глаза.
     - Я весьма сожалею об этом, моя темная богиня. Я не стал бы огорчать тебя даже ради солнца и луны в руках.
     Но в голосе его звучала усталость, будто он заучил реплику, но искренности в нее не вложил.
     Все четыре окружившие его женщины достали из-за пояса обитые кожей палки и сняли с их концов кожаные чехлы. Из них выпали десятки тонких кожаных шнуров, как будто палки расцвели мерзкими цветами. В шнуры были вплетены серебряные шарики, сверкнувшие в свете факелов. Пресловутые "кошки о девяти хвостах", только у этих хвостов было куда побольше.
     - Зачем ты опять отказываешься от чести, Диего? Зачем заставляешь нас наказывать себя?
     - Я не любовник мужчин, темная моя богиня, и этого я не стану делать. Мне жаль, что огорчаю тебя своим отказом, но этого я не буду делать.
     И снова тот же усталый голос, будто он говорил это уже много, очень много раз.
     Было ему лет пятьсот, как и окружившим его женщинам. Неужели он уже пятьсот лет отвергает эту "честь"?
     Четыре женщины не сводили глаз со своей богини, не обращая никакого внимания на вампира у своих ног. Итцпапалотль слегка кивнула. Четыре руки взметнулись, девятихвостки вспыхнули от блеска кожи и серебра, будто женщины отлично знали эту работу. Удары посыпались на Диего последовательно, справа налево, каждая плеть поочередно наносила удар. Удары сыпались так часто, что казалось, будто шумит ливень, который, однако, хлестал по чувствующей плоти. Диего били, пока не показалась кровь, и тут же все четыре женщины застыли в ожидании.
     - Ты все еще отказываешься?
     - Да, темная моя богиня, я отказываюсь.
     - Когда ты насиловал этих женщин, давным-давно, думал ли ты, какую цену придется за это платить?
     - Нет, темная моя богиня, не думал.
     - Ты думал, что твой белый Христос тебя спасет?
     - Да, темная моя богиня, думал.
     - Ты ошибся.
     Он сгорбился, спрятал голову между плеч, как черепаха, пытающаяся уйти в панцирь. Сравнение было забавным, сам жест - нет.
     - Да, темная моя богиня, я ошибся.
     Она кивнула еще раз, и женщины стали полосовать его так быстро, что плети слились в сплошной блестящий серебром веер. Кровь потекла ручьями по спине вампира, но он не вскрикнул, не попросил пощады.
     Наверное, я как-то шевельнулась, потому что Эдуард шагнул поближе, не взял меня за руку - просто коснулся. Я посмотрела ему в глаза, и он чуть заметно качнул головой. Нет, я не стала бы рисковать жизнью нас всех ради вампира, которого вижу впервые, но все равно не по душе мне все это.
     Олаф издал какой-то тихий звук. Он смотрел сияющими глазами, как ребенок на Рождество, который получил в подарок именно то, чего он хотел. Он убрал пистолет, сцепил перед собой огромные руки, так что они побледнели и чуть подрагивали. Мне это не нравилось, зато нравилось Олафу.
     Я посмотрела на Эдуарда, вроде как кивнув в сторону огромного германца. Эдуард тоже слегка кивнул. У него все было схвачено, только не волновало его. Я тоже постаралась не обращать внимания. И перехватила взгляд Бернардо. Он уставился на Олафа и, похоже, был встревожен. Тут же он отвернулся и стал наблюдать за лестницей. Я бы тоже последовала его примеру, но не могла. Не то чтобы какой-нибудь мачизм, а просто - раз Эдуард терпит это зрелище, то я тоже так смогу. Хотя даже не в этом дело. Если Диего может это выдержать, то я могу смотреть. Бездействовать и никак не помогать ему, да еще и отвернуться - для меня это великая трусость. Я бы ею подавилась. На что я была больше всего способна, так это наблюдать происходящее вокруг Диего. А там поднимались и опускались женские руки, как машины, будто им неведома усталость.
     Пятеро охранников держались невозмутимо, но вампир, который шел справа от Итцпапалотль, глядел, полуоткрыв рот, с таким напряжением, будто боялся пропустить хоть малейшее движение. Он был почти так же стар, как сама богиня, семьсот, если не восемьсот лет, и пятьсот лет из них он видел именно это представление и все еще ему радовался. Я в этот момент поняла, что не хотела бы иметь своим врагом кого-либо из этой комнаты. Никогда не хотела бы быть предоставлена на их милость, поскольку таковой у них и в помине не было.
     Двое других латиноамериканского типа вампиров отступили к дальней стене, как можно дальше от действия. Тот, что с волосами цвета соли с перцем, уставился в землю, будто там было невесть что интересное. Оголодавший на цепи свернулся в позе эмбриона, будто стараясь исчезнуть совсем.
     Женщины превратили спину Диего в кровавые ленты. У его ног натекла красная лужа. Он скорчился, подобрав под себя ноги, превратившись в сплошной комок страданий. Кровь закапала с плеч, образуя вторую лужу - перед ним. Он, хотя и скорчился прямо на полу, все же покачивался, будто вот-вот потеряет сознание и упадет. Я надеялась, что это скоро произойдет.
     Наконец я все-таки шагнула вперед, и Эдуард поймал меня за руку.
     - Нет, - сказал он.
     - Тебе его жалко, - сказала Итцпапалотль.
     - Да, - ответила я.
     - Диего был среди чужаков, которые пришли в наши земли. Для него мы были варварами. Нас надлежало покорять, грабить, насиловать, истреблять. Диего не считал нас людьми. Правда, Диего?
     На сей раз ответа не последовало. Он еще не потерял сознание, но, говорить уже не мог.
     - И ты нас не считал людьми, правда, Кристобаль?
     Я не знала, кто из них Кристобаль, но раздался высокий жалобный звук. Это выл вампир на цепи. Он развернулся, и стон закончился тем же ужасным смехом, что уже слышался раньше. Смех нарастал, пока вампир, держащий конец цепи, не дернул его как следует, точно дрессировал собаку. Я поняла, что на конце цепи - строгий ошейник. Ни фига себе.
     - Отвечай, Кристобаль!
     Вампир отпустил цепь, чтобы оголодавший мог судорожно вздохнуть. Голос его прозвучал неожиданно интеллигентно, плавно и вполне рассудительно.
     - Да, мы не считали вас за людей, моя темная богиня.
     И тут с его губ снова сорвался тот же прерывистый смех, и он опять скрючился.
     - Они вломились в наш храм и изнасиловали наших жриц, наших девственниц-жриц, наших монахинь. Этих четырех жриц изнасиловали двенадцать человек. Язык не поворачивается сказать, какие ужасные гнусности они совершали с ними, заставляли под угрозой смерти и пытки делать все, что вздумается этим мужчинам.
     Лица женщин не изменились во время этой речи, будто говорили о ком-то другом. Они перестали хлестать вампира, просто стояли и смотрели, как он истекает кровью.
     - Я нашла их в храме, где они умирали после всего, что с ними сделали. Я предложила им жизнь. Я предложила им отмщение. Я сделала их богами, и мы выловили тех чужаков, которые их насиловали, и бросили подыхать. Каждого из них мы сделали такими же, как мы, чтобы они вечно подвергались каре. Но мои соплеменницы оказались слишком сильны для них, и теперь из двенадцати человек осталось только двое.
     Итцпапалотль вызывающе посмотрела на меня в ожидании ответа.
     - Ты и теперь его жалеешь?
     Я кивнула.
     - Да. Но я знаю, что такое ненависть, а мстительность - одна из главных моих черт.
     - Тогда ты понимаешь, что здесь творится справедливость.
     Я открыла рот, Эдуард сильнее сжал мне руку, так что стало больно: дескать, подумай, прежде чем отвечать. Я собиралась ответить осторожно, но он этого не знал.
     - Он совершил вещи ужасные и непростительные. И они должны быть отомщены.
     Про себя я добавила: "Хотя пятьсот лет пыток, пожалуй, слишком". Я убивала тех, кто этого заслуживал, а все сверх моих возможностей я оставляла Богу. Не готова я была принимать решения на пятьсот лет.
     Эдуард ослабил хватку и начал отпускать мою руку, когда она сказала:
     - Значит, ты согласна с нашей карой?
     Пальцы Эдуарда снова сжались, и даже сильнее, чем раньше.
     Я бросила на него злобный взгляд, прошипев себе под нос:
     - Ты мне синяк оставишь!
     Он отпустил меня, медленно, неохотно, но взгляд его был достаточным предупреждением. Смотри, чтобы нас из-за тебя не убили. Что ж, я постараюсь.
     - Я никогда не стала бы сомневаться в решении бога.
     И это было правдой. Если бы я встретила бога, то не стала бы сомневаться в его решениях. Тот факт, что я не верю ни в каких богов с маленькой буквы, к делу не относится. Это не было ложью, а в данной ситуации казалось идеальным ответом. Когда приходится сочинять на ходу, лучше все равно не получится.
     Она улыбнулась и вдруг стала такой же молодой и красивой, какой она была когда-то. Это меня потрясло, пожалуй, сильнее, чем все остальное. Много чего я могла ожидать от Итцпапалотль, только не такого умения сохранять обрывки своей человеческой сути.
     - Мне это очень по сердцу, - сказала она, и, кажется, искренне. Что ж, я угодила богине, заставила ее улыбнуться. Стой, сердце. Сердце, стой.
     Она, наверное, подала какой-то знак, потому что порка возобновилась. Его били до тех пор, пока позвоночник не забелел там, где мясо было полностью содрано. Человек умер бы куда раньше, даже оборотень не выдержал бы, но этот вампир был так же жив, как в начале наказания. Он свернулся в шарик, уткнувшись лбом в пол, поджав руки под тело. Сознание он уже потерял, но не падал, поддерживаемый собственным весом.
     Олаф еле слышно прерывисто шипел, причем все учащеннее. При других обстоятельствах я бы сказала, что он приближался к оргазму. Если сейчас так оно и было, то я не хотела об этом знать. Я старалась его не замечать - изо всех сил старалась.
     Ягуар-оборотень так и стоял неподвижно, тело его обмякло, порез давно зажил. Он смотрел, как рвут на части плоть вампира. Смотрел с безразличным видом, но иногда, когда удар оказывался особенно злобным или показывалась кость, он вздрагивал и отводил глаза, будто не хотел смотреть, а отвернуться боялся.
     - Хватит.
     Прозвучало одно слово, и плети остановились, повисли, как увядшие цветы. Серебряные шарики стали алыми, и медленно капала кровь с концов плетей. Лица у женщин оставались бесстрастными, будто маски, а под ними - ничего человеческого или такие эмоции, которые эти маски передать не в состоянии. Будто заключенная в них чудовищность была более человеческой, чем ее человеческие оболочки.
     Они гуськом отошли к небольшому каменному умывальнику в дальнем углу, по очереди обмакнули туда плети и с каким-то заботливым старанием их отжали.
     Олаф дважды попытался заговорить, прокашлялся и наконец спросил:
     - Вы плети смазываете седельной мазью или норковым маслом?
     Женщины обернулись к нему, потом все вместе к Итцпапалотль. Она ответила за них.
     - Ты говоришь так, будто в этом разбираешься.
     - Не так, как они, - ответил Олаф, и чувствовалось, что он потрясен. Как виолончелист, впервые услышавший исполнение Йо-Йо Ма.
     - У них было время овладеть этим искусством.
     - И они применяют его только к мужчинам, которые их обидели? - спросил он.
     - Не всегда, - ответила она.
     - Они умеют говорить? - спросил Олаф, глядя на них, как на что-то очень драгоценное и прекрасное.
     - Они дали обет молчания до тех пор, пока не простится с жизнью последний их мучитель.
     Я не могла не спросить:
     - Их время от времени казнят?
     - Нет.
     Я нахмурилась, и, наверное, мой вопрос отразился у меня на лице.
     - Мы не казним их. Мы только наносим им раны, и если они умирают от ран, так тому и быть. Если они выживают, то видят следующую ночь.
     - Значит, Диего не получит медицинской помощи? - спросила я.
     Эдуард так и не выпустил мою руку во все время пытки, будто действительно боялся, что я могу выкинуть что-нибудь самоубийственно-героическое. Он снова стиснул мне руку, и тут я на него взъелась.
     - Отпусти на фиг, блин, или сейчас у нас с тобой... начнутся разногласия, Тед.
     Мне не слишком приятно было смотреть, как Диего истекает кровью. Но не настолько, как следовало, - а это еще хуже. Однако помочь ему означало бы самоубийство. Он был чужак, он был вампир. Я не стану рисковать ради него нашей жизнью, и этим все сказано. А было ли время, когда я рискнула бы всеми нами, даже ради незнакомого вампира? Уже и не знаю.
     - Диего переживал еще и не такое. Он из них всех самый сильный. Остальных мы перед смертью смогли сломать. Они делали все, что мы им говорили. А Диего до сих пор сопротивляется. - Она мотнула головой, будто отгоняя прочь воспоминания. - Но мы должны тебе показать, как это делается должным образом. Чолталокаль, покажи, как следует принимать жертву.
     Вампир, стоявший справа от нее, шагнул вперед. Он обошел лежащего Диего брезгливо, как кучу мусора, которую кто-то должен убрать, и встал перед оборотнем, как стоял Диего, но обстоятельства переменились. Сет был тогда заведен сосанием ушей, и обнажился, твердый и готовый получать и доставлять удовольствие. Сейчас он просто стоял голый и не мог оторвать глаз от кровавого месива, в которое превратился Диего, будто боялся, что придет и его черед.
     - Предлагай свою жертву, мой кот, - сказала она.
     Сет оторвал взгляд от тела Диего, посмотрел на стоящего перед ним вампира.
     - Моя небесная владычица, я желаю, ты знаешь это, но... но я, кажется... - Он сглотнул слюну, так что слышно было, хотя у меня еще чуть звенело в ушах. - Я, кажется...
     - Предлагай свою жертву, Сет, или гнев мой обрушится на тебя.
     Четыре жуткие сестры повесили плети на крючки - вроде как садомазохистский вариант семи гномов с одинаковыми инструментами. Они поплыли обратно к нам, как акулы, почуявшие в воде кровь.
     Сет вроде бы знал, что они здесь. Он схватил себя двумя руками и попытался чего-то добиться, но глаза его бегали по комнате, будто искали, куда сбежать. Он старался, но ничего не получалось.
     Эдуард уже не держал меня за руку. Может быть, Сет на него так подействовал, а может, решил, что на эту ночь я свои запасы терпения исчерпала.
     - Ты же его напугала до полусмерти. В таком состоянии поднять эту штуку трудно.
     Богиня и Чолталокаль повернулись ко мне, и у них было почти одинаковое выражение лица. Не очень-то долго я всматривалась им в глаза, но взгляд их был пронизан презрением. Как это я посмела вмешаться?
     Эдуард сделал движение, чтобы снова меня взять за руку, но я остановила его:
     - Не трогай меня.
     Его рука опустилась, но он бросил на меня недовольный взгляд. Ладно, мне тоже сейчас многое не нравится.
     - Ты предлагаешь помочь ему преодолеть страх? - спросила Итцпапалотль, всем своим видом показывая, что ничего подобного от меня не ожидает.
     - Конечно, - ответила я.
     Не знаю,