а лучшей подруге, что она беременна. За завтраком они собирались сказать родителям, что им предстоит стать дедушкой и бабушкой.
     Ковер поплыл у меня перед глазами, будто я смотрела сквозь воду. Нащупав позади себя стул, я медленно на него опустилась, потом нагнулась, упираясь лбом в колени, и стала очень осторожно дышать.
     - Что с тобой? - спросил Эдуард.
     Я мотнула головой, не поднимаясь. Ждала, что Олаф отпустит язвительное замечание, но он промолчал. Либо Эдуард его предупредил, либо он тоже был потрясен ужасом.
     Когда я уже была уверена, что меня не стошнит и я не потеряю сознание, я сказала, не поднимая по-прежнему головы:
     - Когда родители приехали к дому? В котором часу?
     Послышался шорох бумаги:
     - В шесть тридцать.
     Я повернула голову, прижалась щекой к колену. Очень уютное ощущение.
     - А когда взошло солнце?
     - Не знаю, - ответил Эдуард.
     - Выясни. - Черт, до чего красив этот ковер на полу!
     Медленно, стараясь дышать так же ровно, я выпрямилась. Комната не плыла. Отлично.
     - Будущие дед с бабкой приехали в шесть тридцать. Допустим, десять минут они приходили в себя, пока вызвали полицию. Первой приехала дорожно-патрульная служба. От тридцати минут до часа прошло до прибытия фотографа, и все равно кровь еще свежая. Даже не потускнела, не говоря уже, что не стала темнеть.
     - Родители чуть не наступили на нее, - сказал Эдуард.
     - Ага.
     - А какое это все имеет значение? - спросил Олаф.
     - Если рассвет около шести тридцати, то эта тварь может передвигаться при дневном свете или у нее нора близко к месту убийства. Если это время не близко к рассвету, то, может быть, она ограничена темнотой.
     Эдуард глядел на меня с улыбкой гордого родителя.
     - Даже сунув голову меж колен, ты думаешь о деле.
     - Но что это нам дает, - спросил снова Олаф, - если эта тварь ограничена светом или темнотой?
     Я подняла на него глаза. Он навис надо мной, но я продолжала сидеть. Не очень круто будет, если я встану и упаду.
     - Если она движется только в темноте, то это может помочь нам сообразить, какой она породы. Мало есть противоестественных созданий, строго ограниченных темным временем. Это поможет сократить список.
     - А если у нее нора возле места убийства, - пояснил Эдуард, - могут найтись следы.
     - Ага, - кивнула я.
     - Полиция обтопала там каждый дюйм местности, - сказал Олаф. - И ты хочешь сказать, что найдешь что-то, чего они не заметили?
     Все-таки самоуверенность так и выпирает из него.
     - Полиция, особенно при первом убийстве, искала человека. При поиске человека и монстра обращаешь внимание на разные вещи. - Я улыбнулась. - К тому же если мы не собираемся искать то, чего полиция не нашла, то нам тут делать нечего. Эдуард бы нас не позвал, и полиция не поделилась бы с ним информацией.
     Олаф нахмурился.
     - Никогда не видел, чтобы ты так улыбался, Эдуард, если не притворяешься Тедом. Ты как учитель, который гордится хорошим ответом ученика.
     - Скорее как Франкенштейн со своим чудовищем, - заметила я.
     Эдуард подумал секунду, потом кивнул и улыбнулся, довольный сам собой.
     - А что, сравнение хорошее.
     Олаф насупился на нас обоих.
     - Ты же не создавал ее, Эдуард.
     - Нет, - сказала я. - Но он помог мне стать такой, какая я есть.
     Мы с Эдуардом переглянулись и оба перестали улыбаться, стали серьезными.
     - И я должен за это принести извинения?
     - А ты чувствуешь, что должен?
     - Нет, - сказал он.
     - Тогда не надо. Я жива, Эдуард, и я здесь.
     Я встала и не покачнулась ни капли. Жизнь налаживается.
     - Давайте выясним, происходили ли убийства при дневном свете. Когда я все это просмотрю, поедем знакомиться с местами преступления. - Я обернулась на Эдуарда. - Если ты согласен, конечно. Ты здесь командуешь.
     Он кивнул:
     - Нормально. Но чтобы Тед продолжал работать с полицией Санта-Фе, надо включить ее в осмотр места преступления.
     - Ага, - согласилась я. - Копы не любят, когда штатские лезут на место преступления. Сразу становятся сердитыми.
     - Тем более что ты в Альбукерке уже персона нон грата, - сказал Эдуард. - Надо все-таки, чтобы кто-то из полиции согласился бы с тобой разговаривать.
     - Меня это действительно бесит. Я изолирована от самого свежего места преступления, от последних следов. Это уже связывает мне руки, хуже не бывает.
     - Но ты тоже не знаешь, что это? - спросил Эдуард.
     Я покачала головой и вздохнула:
     - Ни малейшего понятия.
     Олаф даже не произнес "я же тебе говорил" - благослови Господь его шовинистскую душу.
     Я стала снова разглядывать фотографии, и вдруг я это увидела. Осторожно выдохнув, я произнесла:
     - Bay!
     В комнате стало жарко. Черт меня побери, не стану я снова садиться! Опершись пальцами о стену, я заставила себя не качнуться, а со стороны могло показаться, что я рассматриваю поближе. Можете поверить, мне совсем не хотелось ничего поближе рассматривать. Даже пришлось на несколько секунд закрыть глаза. Когда я их открыла, я уже пришла в себя, насколько могла.
     Фрагменты тела были разбросаны как лепестки цветов, перемешанные с красной гущей. Я переводила глаза с одной окровавленной конечности на другую. И была почти уверена, что вот это - предплечье, а вот торчащий мосол коленного сустава, который выделялся своей белизной посреди красной жижи. Никогда не видела столько кусков мяса. Мне случалось видеть изуродованные тела, но их всегда терзали, чтобы сожрать или в наказание. А вот в этом... разрушении была страшная завершенность.
     Я перешла к снимку той же сцены, но немного в другом ракурсе. Мысленно я старалась сложить тела воедино, но каждый раз не хватало деталей.
     Наконец я повернулась.
     - Нет ни головы, ни кистей рук. - Я показала на маленькие комочки в крови. - Разве что вот это - пальцы. Тела были полностью расчленены, даже фаланги пальцев?
     Эдуард кивнул:
     - Все жертвы расчленены почти полностью по всем суставам.
     - А зачем? - спросила я и поглядела на Эдуарда. - Где голова?
     - Ее нашли у холма за домом. Мозг отсутствовал.
     - А сердце? - спросила я. - Посмотри, позвоночник почти не тронут, но внутренних органов не видно. Где они?
     - Их не нашли, - ответил Эдуард.
     Я отодвинулась назад, полуоперлась на стол.
     - Зачем извлекать внутренние органы? Их съели? Этого требовал магический ритуал? Или часть самого ритуала убийства? Сувенир?
     - В теле много органов, - ответил Олаф. - Если их положить в одну тару, получается предмет тяжелый и громоздкий. И еще они очень быстро разлагаются, если не обработать каким-нибудь консервантом.
     Я посмотрела на него - он разглядывал фотографии. Вроде бы он ничего особенного не сказал, но создалось впечатление, что он знает, о чем говорит.
     - А откуда ты знаешь, насколько тяжелые бывают внутренние органы? - спросила я.
     - Он мог работать когда-то в морге, - предположил Эдуард.
     Я покачала головой:
     - Но он же не работал? Верно, Олаф?
     - Верно, - ответил он и на этот раз посмотрел на меня. Глаза его превратились в темные пещеры из-за глубоких орбит и игры света - или, точнее, темноты. Олаф смотрел на меня, и даже не видя его глаз, я чувствовала его пристальный изучающий взгляд, будто меня взвешивали, анатомировали.
     Я не отвела глаз от Олафа, но спросила:
     - А какая у него специальность, Эдуард? Почему ты именно его вызвал на это дело?
     - Он единственный известный мне человек, кто делал нечто подобное, - сказал Эдуард.
     Я посмотрела на него - лицо выражало спокойствие. Я обернулась к Олафу:
     - Мне казалось, ты сидел за изнасилование, а не за убийство.
     Он в упор посмотрел на меня и ответил:
     - Полиция слишком быстро приехала.
     С крыльца донесся веселый голос:
     - Тед, это мы!
     Донна пожаловала. А "мы" значит, что она с детьми.
     Эдуард поспешил на крыльцо, чтобы отвести ее от нас. Боюсь, мы с Олафом так бы и глазели друг на друга до ее появления здесь, но тут вошел Бернардо и сказал:
     - Надо бы спрятать фотографии.
     - Как? - спросил Олаф.
     Я убрала со стола канделябр и сказала:
     - Завесим дверь скатертью.
     Я шагнула в сторону, и Бернардо сдернул скатерть.
     - Ты не собираешься ему помогать? - спросил Олаф. - Ты же ведь один из парней?
     - Мне не дотянуться до верха двери, - ответила я.
     Он презрительно ухмыльнулся, но направился к Бернардо помочь завесить скатертью дверной проем.
     Я осталась стоять у них за спиной с железным канделябром в руках. Глядя на высокого бритоголового мужчину, я почти жалела, что у меня не хватит роста обрушить тяжелое железо ему на череп. И тогда опять я оказалась бы у Эдуарда в долгу, если бы убила еще одного его помощника просто потому, что я его боюсь.

Глава 30

     Слышно было, как Эдуард самым убедительным тоном Теда отговаривает Донну идти и со всеми здороваться. Она вежливо, но твердо возражала, уверяя, что это обязательно. Чем больше он старался ее удержать, тем сильнее ей хотелось со всеми увидеться. Интуиция мне подсказывала, что встретиться она хочет именно со мной. Планировка дома позволяла в любую из гостевых спален попасть, минуя столовую. Донна хотела проверить, где я и что я не нахожусь ни в чьей кровати, кроме своей собственной. Или хотя бы не в постели Теда. Неужели она думала, что я побегу, опережая их, к себе в комнату, чтобы прикрыть наготу? Но что бы у нее ни было на уме, она шла именно туда. Послышался голос Бекки.
     Черт. Я поднырнула под скатерть, натянутую поперек двери, и чуть не налетела на них. Донна остановилась, ойкнув от неожиданности. Глаза у нее расширились так, будто я ее напугала. Питер смотрел на меня холодными карими глазами, словно ему до того скучно, что даже говорить лень, но из-под этой отлично сделанной подростковой скуки просвечивал интерес. Все гадали, зачем это скатерть натянули поперек двери.
     А вслух высказалась Бекки:
     - Почему перед дверью коврик?
     Я все говорила "скатерть", потому что в таком качестве ее использовал Эдуард, но выглядела эта вещь как напольная дорожка. Дети всегда попадают в точку.
     - Потому что мы его держим, - ответил Бернардо из-за импровизированного занавеса.
     Она подошла ближе.
     - А зачем вы его держите?
     - Спроси у Теда, - ответили Бернардо и Олаф хором.
     Донна повернулась к Эдуарду. Обычно я знаю, что скажет Эдуард, но что он выдаст Донне, я понятия не имела.
     - У нас по всей комнате фотографии с места преступления. И я бы не хотел, чтобы ты или дети видели.
     Боже мой, он сказал правду! Может, это действительно настоящая любовь.
     - А! - сказала она. Подумала секунду, потом кивнула. - Мы с Бекки понесем все на кухню.
     Она подхватила белую коробку, перевязанную лентой, взяла Бекки за руку и направилась к кухне. Бекки уперлась:
     - Мама, но я хочу посмотреть фотографии!
     - Нет, детка, тебе нельзя, - сказала Донна и очень решительно увела ребенка.
     Я думала, что Питер пойдет за ними, но он остался стоять, глядя на занавешенную дверь, потом посмотрел на Эдуарда.
     - А что за фотографии?
     - Плохие.
     - Насколько плохие?
     - Анита! - обратился ко мне Эдуард.
     - Худшие из всего, что я видела, а я видела немало.
     - Я хочу посмотреть.
     - Нет, - ответила я.
     Эдуард ничего не сказал, только смотрел на Питера. Тот набычился:
     - Я знаю, вы считаете меня ребенком!
     - Я и твоей маме тоже не хотел их показывать.
     - Она баба.
     Я с ним согласилась, но не вслух.
     - Твоя мать такая, какая есть, - сказал Эдуард. - Это не значит, что она слабая. Она - Донна.
     Я уставилась на него, постаравшись не разинуть варежку, но очень хотелось. Я никогда не слышала, чтобы он как-то оправдывал чью-либо слабость. Он не просто судил - он судил очень жестко. Какими чарами эта женщина его покорила? Я просто не понимала.
     - Я думаю... Тед хочет сказать, что тебе нельзя показывать эти фотографии не из-за твоего возраста.
     - Вы думаете, я не выдержу.
     - Да, - сказала я. - Я думаю, ты не выдержишь.
     - Я могу выдержать все, что выдержите вы, - заявил он, скрестив руки на груди.
     - Почему? Потому что я женщина?
     Он вспыхнул, будто смутился.
     - Я не это хотел сказать.
     Но хотел он сказать именно это. Ладно, ему же всего четырнадцать. Я спустила вопрос на тормозах.
     - Анита - один из самых сильных людей, которых я знаю.
     Питер прищурился:
     - Она крепче Бернардо?
     Эдуард кивнул.
     - Крепче Олафа?
     Я стала лучше думать о мальчике, когда он расположил их в такой очередности. Он инстинктивно почуял, кто из них страшнее. А может, дело в росте Олафа. Да нет, у Питера вроде чутье на плохих парней. Оно либо есть, либо нет, научить ему нельзя.
     - И даже крепче Олафа, - ответил Эдуард.
     Из-за скатерти донесся презрительный фырк - заговорило уязвленное самолюбие Олафа.
     Питер посмотрел на меня уже по-другому. Он явно размышлял, пытаясь представить мою миниатюрную женскую личность в одном ряду с агрессивной, внушительной, мужской сущностью Олафа. И наконец покачал головой:
     - Она не выглядит крепче Олафа.
     - Если в смысле армрестлинга, то нет, - сказала я.
     Он нахмурился и повернулся к Эдуарду:
     - Я не понял.
     - А я думаю, что понял, - сказал Эдуард. - А если нет, то объяснить это я не могу.
     Питер стал еще мрачнее.
     - В кодексе крутых парней, - обратилась я к Питеру, - очень многое нельзя объяснить.
     - Но вы его понимаете.
     Это прозвучало почти обвинением.
     - Я много времени терлась среди очень крутых парней.
     - Это не то, - сказал он. - Вы очень отличаетесь от всех женщин, которых я видел.
     - Она отличается от всех женщин, которых ты когда-нибудь увидишь, - ответил Эдуард.
     Питер посмотрел на меня, на него.
     - Мама к ней ревнует.
     - Я знаю, - сказал Эдуард.
     Из комнаты донесся голос Бернардо:
     - Можно нам уже опустить эту рогожу?
     - Да неужто такие крутые супермены уже устали? - спросила я.
     - Молочная кислота вырабатывается в мышцах у каждого, киска.
     Я первая начала обзываться, поэтому пропустила "киску" мимо ушей.
     - Тебе надо пойти к маме и Бекки на кухню, - сказала я.
     - В самом деле надо?
     Он смотрел на Эдуарда, ожидая от него разрешения.
     - Да, - сказала я, пытаясь взглядом внушить ему, чтобы не вздумал перечить.
     Но он смотрел только на мальчика. Они оба уставились друг на друга, и между ними что-то проскользнуло, знание какое-то, что ли.
     - Уберите скатерть, - сказал Эдуард.
     - Нет! - воспротивилась я и поймала Питера за руку. Повернула к себе, спиной к двери. Захваченный врасплох, он не стал вырываться. Но не успел он еще решить, что со мной делать, как заговорил Эдуард.
     - Отпусти его, Анита.
     Я обернулась на него через плечо Питера и обнаружила, что Питер выше меня на пару дюймов.
     - Эдуард, не надо!
     - Ему интересно - пусть посмотрит.
     - Донне это не понравится, - сказала я.
     - А кто ей расскажет?
     Я глянула в темные глаза Питера.
     - Он, вот разозлится когда-нибудь на тебя, или на нее, или на обоих - и расскажет.
     - Я этого не сделаю, - сказал Питер.
     Я покачала головой. Не верила я ему, поэтому-то и отпустила его руку. Если Эдуард покажет Питеру этот уголок ада и Донна окажется в курсе, то разрыв между ними будет обеспечен. Так что я готова была ради этого пожертвовать душевным спокойствием Питера, Вот она - суровая правда.
     Рогожа упала, сначала со стороны Олафа, а Бернардо остался стоять, держа ее на руках, как спящего ребенка. Он посмотрел на Эдуарда, покачал головой и отошел к Олафу, пропуская Питера в комнату. Я двинулась следом за ним и Эдуардом.
     Олаф встал у дальней двери. Бернардо положил скатерть на стол и отступил к его краю. Я заняла позицию у дальней стены, почти зеркально повторив позу Олафа, но у противоположной двери. Все мы стали каждый по своим углам, будто отделяя себя от того, что происходило. Пожалуй, даже Олаф этого не одобрял.
     Питер разглядывал фотографии, расхаживая по кругу. Он побледнел и произнес приглушенным голосом:
     - Это все люди?
     - Да, - ответил Эдуард. Он стоял рядом с Питером, не слишком близко, но он был с ним.
     Питер подошел к ближайшей стене, к фотографии, которую я рассматривала.
     - Что с ними случилось?
     - Мы еще не знаем, - ответил Эдуард.
     Питер не отрывал взгляда от фотографий, глаза его бегали по страшным картинам. Он не подошел, не стал рассматривать их вблизи, как я, но он смотрел и видел, что на них. Не вскрикнул, не упал в обморок, его не стошнило. Доказал, что хотел. Он - не баба. Я подумала, не надо ли его предупредить, что могут быть кошмары. Да нет. Они либо будут, либо не будут.
     Он все еще был бледен, испарина выступила на верхней губе, но он мог двигаться, и голос его был хрипловат, но спокоен.
     - Я лучше пойду помогу маме на кухне.
     И он вышел, обхватив себя руками, как от холода.
     Никто не сказал ни слова. Когда он отошел так, что уже не мог слышать, я подошла к Эдуарду.
     - Ну, прошло лучше, чем я думала.
     - Прошло примерно так, как я и думал, - ответил Эдуард.
     - Черт побери, Эдуард, у парня будут кошмары!
     - Или да, или нет. Пит - пацан крепкий.
     Эдуард выглядывал в дверь, будто все еще видел Питера. Взгляд его был где-то далеко.
     Я уставилась на него:
     - Ты им гордишься. Гордишься тем, что он посмотрел на вот это, - я мотнула головой в сторону фотографии, - и выдержал.
     - А почему бы ему не гордиться? - спросил Олаф.
     Я оглянулась на него:
     - Если бы Эдуард был отцом Питера - то понятно. Но это не так.
     Я снова повернулась к Эдуарду и пристально посмотрела на него. Лицо его было непроницаемо, как всегда, но чуть лучились глаза.
     Я тронула Эдуарда за руку, и этого было достаточно - он обернулся ко мне.
     - Ты с ним обращаешься как с будущим сыном. - Я покачала головой. - Эдуард, ты не можешь позволить себе такую семью.
     - Знаю, - ответил он.
     - Боюсь, что нет. Кажется, у тебя серьезные намерения.
     Он опустил глаза, избегая моего взгляда.
     - Черт тебя возьми, Эдуард!
     - Противно в этом признаться, но я с ней согласен, - сказал Олаф. - Если бы только мальчик, проблем бы не было. Думаю, из него ты сможешь сделать все, что захочешь, но женщина и девочка... - Он покачал головой. - Не выйдет.
     - Я вообще не понимаю, зачем тебе семья, - сказал Бернардо.
     - По разным причинам. Никто из вас не верит в брак, - ответил Эдуард.
     - Верно, - согласился Олаф. - Но если мужчина вроде нас женится, то это не должна быть женщина вроде Донны. Она слишком... - Он попытался подыскать слово и наконец нашел: - Невинна. Ты знаешь, что я такое не про многих женщин могу сказать.
     - Может, это одна из ее привлекательных черт, - сказал Эдуард, с виду так же озадаченный, как и мы.
     - Ты уже с ней трахаешься, зачем же тогда жениться?
     Это уже Бернардо.
     - Если бы мне нужен был секс, я бы нашел его в другом месте.
     - А она нехороша? - спросил Бернардо.
     Эдуард только поглядел на него - долгим взглядом.
     Бернардо поднял руки кверху:
     - Извини, извини. Просто любопытство.
     - Насчет Донны любопытства лучше не проявлять. - Эдуард повернулся ко мне. - А ты веришь в брак. Под этим железным панцирем - простая девчонка со среднего запада, все еще мечтающая о белом штакетнике.
     - В брак я верю, но не для таких, как мы, Эдуард.
     Не знаю, что бы сказал он на это, но тут зазвонил телефон, и Эдуард пошел снять трубку.
     - Спасен колокольным звоном, - сказала я.
     - Он действительно хочет жениться на этой женщине, - удивленно произнес Олаф.
     Я кивнула:
     - Боюсь, что да.
     - Если он хочет на ней жениться, это его дело, - заметил Бернардо.
     Мы с Олафом уставились на него, и улыбка на его лице сменил