ее вскрыть.
     - А ордер вам не давал права на разборку стен.
     - Не давал.
     - И как Райкер отнесся ко всем этим развлечениям?
     - Его адвокат вопил о злоупотреблении властью.
     Тед подошел к Райкеру вплотную и что-то сказал очень тихо. Адвокат заявил, что он угрожал Райкеру, но Райкер не подтвердил. Что ему сказал Тед, он сообщить отказался.
     - А ты думаешь, Тед ему угрожал?
     - И еще как.
     Не в стиле Эдуарда кому бы то ни было угрожать, особенно в присутствии полиции. Значит, его действительно достало.
     - Так что же такое представляют собой эти фигурки?
     - Никто не знает. Эксперты говорят, что это ацтекская работа, но относится к периоду уже после испанского завоевания.
     - Погоди, получается, что они вырезаны после того, как пришли испанцы и разгромили ацтеков?
     - Не после, но в то же самое время.
     - А кто давал заключение?
     Он назвал имя, которое я не знала по университету, и добавил:
     - А какая разница?
     - Я думала, вы обратились к профессору Даллас.
     - Маркс считает, что она слишком много времени проводит с нечестивыми демонами.
     - Если он имеет в виду Обсидиановую Бабочку, я с ним согласна. Представляешь себе - мы с Марксом в чем-то согласились! Даже страшно как-то.
     - Значит, ты тоже считаешь ее ненадежным источником.
     - По-моему, Даллас верит, будто солнце светит из задницы Итцпапалотль. Так что да, считаю. Ты из этих снимков ей что-нибудь показывал?
     Он кивнул:
     - Из дома Бромвеллов.
     - И что она сказала?
     - Что это подделка.
     Я подняла брови:
     - А другой эксперт что сказал?
     - Что понимает, почему по фотографиям это можно принять за подделку. У фигурки в глазах рубины, а у ацтеков рубинов не было. Так что по фотографиям это выходит подделка.
     - Я слышу какое-то "но", - сказала я.
     - Доктор Мартинес держал предмет в руках, рассмотрел вблизи и решил, что предмет подлинный, но сделан уже после прихода испанцев.
     - Я не знала, что после завоевания культовые предметы все еще создавались. Испанцы разве не разрушили эту культуру?
     - Если предмет подлинный, то выходит, что нет. Доктор Мартинес говорит, что для стопроцентной уверенности ему нужно проделать некоторые дополнительные анализы.
     - Осторожный человек.
     - Как все ученые.
     Я пожала плечами. Среди ученых есть и осторожные, и опрометчивые.
     - Тогда примем как основную версию, что Райкер эти штуки нашел, сбыл их каким-то людям, которые знали, что предметы паленые, или подозревали об этом, а часть продал в магазины, которые дальше выдавали их за легальные. Теперь кто-то или что-то убивает покупателей и подбирается по следу к Райкеру. Этого он боится?
     - Вполне резонно, - согласился Рамирес.
     Я стала рассматривать снимки "поляроида". Потрясающими их не назовешь, но зато предмет на них схвачен во всех ракурсах. Вроде бы фигурка была одета в какую-то броню. В руках - длинные гирлянды каких-то предметов.
     - А что, по мнению Мартинеса, держат эти руки?
     - Он точно не знает.
     У ног фигурки свернулись люди, но тощие, как палки, не толстые и квадратные, как сама фигурка. Глаза у нее были рубиновые, рот полон зубов. Оттуда высовывался длинный язык, и что-то вроде крови стекало наружу.
     - Мерзкий вид.
     - Ага. - Рамирес поднял с простыни фотографию, рассматривая ее. - И ты думаешь, вот эта штука и убивает людей?
     Я посмотрела удивленно:
     - Какой-то ацтекский бог, будто настоящий, устраивает эту бойню?
     Рамирес кивнул, не отрывая глаз от снимка.
     - Если ты имеешь в виду Бога с большой буквы, то нет - я монотеистка. Если речь идет о какой-то мерзости, связанной с этим вот конкретным богом, то почему нет?
     - Почему нет? - повторил Рамирес.
     Я пожала плечами:
     - Ты ожидал четкого "да" или "нет"? Я не очень хорошо разбираюсь в ацтекском пантеоне, знаю только, что большинство его божеств - огромные и злобные, и они требовали жертв, обычно человеческих. В их пантеоне мало было таких, которых можно было бы назвать мелкими божками. Обычно настолько большие и злобные, что битва с ними невозможна, и приходится приносить жертвы или предаваться магии, иначе погибнешь. А какова бы ни была та тварь, что совершает эти убийства, она не настолько ужасна.
     Я вспомнила, что говорил Ники Бако о голосе у себя в голове, о твари, находящейся в узах, и про то, что совершает убийства всего лишь ее прислужник, а не она сама.
     - Ты снова помрачнела. О чем задумалась? - спросил Рамирес.
     Я смотрела на него, стараясь решить, насколько он коп и насколько окажется игроком. Дольфу я бы ни за что не могла сказать. Он бы использовал это строго в рамках коповской этики.
     - У меня есть информация от источника, который я сейчас не хочу называть. Но мне кажется, тебе надо ее знать.
     Теперь у него стало суровое лицо.
     - Информация получена законным путем?
     - Я ничего незаконного не делала для ее получения.
     - Это не совсем прямой ответ.
     - Тебе она нужна или нет?
     Он глубоко вздохнул, медленно выдохнул.
     - Да, мне она нужна.
     Я передала ему слова Ники о голосе и о твари в узах. И закончила такой фразой:
     - Я не верю, что это настоящий бог, но верю, что есть создания настолько ужасные, что их когда-то почитали как богов.
     - Ты хочешь сказать, что это все пока еще цветочки?
     - Если убийства совершает лишь прислужник, а хозяин еще не явился, то тогда ягодки еще впереди.
     - Мне бы очень хотелось поговорить с твоим информатором.
     - Ты еще вел бы себя прилично, но Маркс выдвинул бы обвинения сразу, и мы ни за что не узнали бы, что известно этому лицу. Налепи на клиента автоматический смертный приговор, и у него пропадает охота к сотрудничеству.
     Мы переглянулись.
     - Из всех твоих собеседников только у одного репутация тянет на смертный приговор. Это Ники Бако.
     Я даже не моргнула. А то я не знала, что он его вычислит. Я была готова и лгать научилась уже гораздо лучше.
     - Ты и понятия не имеешь, с кем мне тут приходилось говорить. По крайней мере трое из них могут подпасть под обвинение, влекущее смертный приговор.
     - Трое? - переспросил он.
     - Как минимум трое, - уточнила я.
     - Либо ты умеешь врать лучше, чем я думал, либо ты говоришь правду.
     На моем лице можно было прочитать только искренние и серьезные помыслы. Даже глаза у меня стали абсолютно спокойны и выдерживали его взгляд не мигая. Было время, когда я не смогла бы напустить на себя такой вид. Но это было тогда, а теперь я стала несколько другим человеком.
     - Ладно, допустим, где-то там ворочается ацтекский бог. И что мы будем с этим делать?
     Ответ был только один:
     - Итцпапалотль должна знать, что это такое.
     - Мы ее допрашивали по поводу убийств.
     - И я тоже.
     Он посмотрел на меня долгим и жестким взглядом:
     - Ты ездила туда без сопровождения полиции и не поделилась полученными сведениями.
     - Я ничего не выяснила об убийствах. Здесь она мне рассказала то же, что и вам, - ничего. Но в разговоре со мной она подчеркнула, что ни одно известное ей божество не могло бы снять с человека кожу и оставить его в живых. Потом я догадалась, что они мертвы. Она особо подчеркнула, что умерщвленная жертва может быть посланцем к богам. И почти слово в слово повторила, что не знает божества, которое могло бы снять с человека кожу и оставить его в живых. Может быть, нам надо вернуться и спросить ее, знает ли она божество, которое могло бы снять с человека кожу и не оставить его в живых.
     - А, теперь ты приглашаешь полицию?
     - Я приглашаю тебя.
     Он стал собирать фотографии и складывать их в конверт.
     - Я взял эти фотографии из хранилища, но я за них расписался. Доктора Мартинеса я приводил взглянуть на статуэтку, но совершенно официально. Пока что я ничего не нарушил.
     - Маркс сойдет с ума от злости, что ты нашел что-то столь важное, когда он просто хотел убрать тебя с дороги.
     Рамирес улыбнулся, но улыбка получилась невеселой.
     - Я это оформил получше. Марксу достанется вся слава за блестящую мысль поручить одному из старших детективов детально разобраться с археологическими находками.
     - Ты шутишь!
     - Он направил меня в хранилище вещдоков посмотреть на вещи, изъятые из домов жертв.
     - Но это же он сделал, чтобы тебя унизить и убрать!
     - Вслух он этого не говорил. Не сказал, что именно это его вдохновляет.
     - Он такое уже раньше проделывал, как я понимаю?
     Рамирес кивнул:
     - Он великолепный политик. А когда не садится на своего праворадикального конька, он еще и хороший сыщик.
     - Ладно. Ты говорил, что я тоже не допущена на место преступления. И что мы имеем?
     - Мы все думали, что ты пока в ауте, но Маркс выкинул из дела Теда и компанию, убедив начальство, что от Теда было мало помощи, а без тебя, его свежего эксперта, в нем вообще необходимость отпала.
     - О, я ручаюсь, Тед был в восторге!
     Рамирес кивнул.
     - Он вел себя очень... непрофессионально или не похоже на себя, когда шел обыск дома Райкера. Никогда не видел Теда таким... - Рамирес не нашел слов, только помотал головой. - Не знаю. Он просто был какой-то другой, на грани срыва.
     Эдуард позволил себе показать на миг свое истинное лицо в присутствии полиции. Либо он был под страшным давлением, что так прокололся, либо он считал это необходимым. В любом случае дело плохо, если Тед растворяется и появляется истинный Эдуард, случайно или намеренно.
     Дверь открылась без стука. Эдуард.
     - Заговори о черте, - сказала я.
     Передо мной было лицо Эдуарда, и на нем появилась улыбка Теда.
     - Я не знал, что вы здесь, детектив Рамирес.
     Они пожали друг другу руки.
     - Я сообщил Аните, что тут без нее происходили.
     - И про обыск у Райкера рассказали?
     Рамирес кивнул.
     Эдуард встряхнул спортивной сумкой:
     - Одежда.
     - Ты бы не успел после звонка сестры доехать от своего дома до больницы.
     - Я упаковал сумку, как только тебя отвезли в больницу. И с тех пор разъезжаю вокруг на "хаммере".
     Мы переглянулись и взглядом сказали друг другу то, что при других нельзя произносить. Может, это было заметно или Рамирес почувствовал.
     - Я вас покину. Вам, наверное, есть о чем поговорить. Таинственные информаторы и так далее.
     Он направился к двери.
     - Эрнандо, не уходи далеко. Когда я оденусь, поедем к Обсидиановой Бабочке.
     - Только если официально, Анита. Я об этом докладываю и вызываю на помощь патрульных в форме.
     Теперь пришел наш черед схлестнуться взглядами и проявить выдержку. Я моргнула первой.
     - Ладно, приедем с копами, как хорошие детки.
     Он сверкнул яркой улыбкой, которую умел продемонстрировать в любой момент, или она у него искренняя, а я просто циник.
     - Отлично, я подожду за дверью.
     Он задумался, потом вернулся и протянул конверт Эдуарду. А выходя, еще раз посмотрел на меня.
     Эдуард открыл конверт и заглянул внутрь.
     - Что это?
     - Я думаю, ниточка.
     Я передала ему наш разговор с Рамиресом насчет Райкера и почему ход следствия может быть интересен ему лично.
     - Это значит, что Обсидиановая Бабочка нам соврала.
     - Нет, она не врала. Она сказала, что не знает божества или создания, которое могло бы снять с человека кожу и оставить его в живых. Эти жертвы не были живы, так что, строго говоря, она не лгала.
     Эдуард улыбнулся:
     - Подошла очень близко к лжи.
     - Ей девятьсот лет - почти тысячелетний вампир. Они умеют на этом краю держаться.
     - Надеюсь, тебе понравится одежда, которую я привез.
     Что-то в его голосе заставило меня потянуть шмотки из сумки. Черные джинсы, черная футболка с вырезом, черные спортивные носки, черные кроссовки, черный кожаный пояс, черный пиджак, которому не пошло на пользу двухдневное лежание в сумке в сложенном виде, черный лифчик, черные атласные трусы - плохо повлиял Жан-Клод на мою манеру одеваться, - а под всем этим браунинг, "файрстар", все мои ножи, запасная обойма для браунинга, две коробки патронов и новая наплечная кобура. Из новых, облегченных нейлоновых, где сама кобура расположена под углом и пистолет вытаскивается так, как я люблю, - движением руки вниз. Мне всегда именно такой не хватало, чтобы не обдирать грудь при каждом выхватывании пистолета. Миллисекунды, которые на этом проигрывались, компенсировались секундами, необходимыми, чтобы обогнуть грудь или перетерпеть боль. Скрытое ношение оружия - это искусство компромисса.
     - Спасибо, Эдуард. Мне не хватало моей кобуры. - Я пыталась прочесть его чувства в детских голубых глазах. - А зачем столько патронов?
     - Лучше пусть останется, чем не хватит.
     Я нахмурилась:
     - Мы куда-то едем, где эта фигова туча боезапаса понадобится?
     - Если бы я так думал, я бы положил твой "мини-узи" и обрез ружья. А это твое обычное снаряжение.
     Я вытащила из сумки большой нож, который обычно носила на спине.
     - Когда срезали наплечную кобуру, они мне и ножны срезали.
     - Особенные были? - спросил Эдуард.
     Я кивнула.
     - Я так и подумал, потому что спрашивал у народа, и ни у кого нет ножен для скрытого ношения такой здоровенной штуки на спине, особенно если учесть, насколько у тебя узкая спина.
     - Сделаны были на заказ, - вздохнула я и почти с грустью положила нож обратно в сумку. - Без чехла такую штуку мне не надеть.
     - Я сделал все, что мог.
     Я улыбнулась:
     - Нет, ты молодец. Спасибо тебе.
     - А зачем мы везем с собой полицию к Обсидиановой Бабочке?
     Я ему передала, что мне говорил Жан-Клод, хотя не сказала, как дошло послание.
     - Если с нами будет полиция, она поймет, что это не по вампирским делам, и удастся уйти без драки.
     Он прислонился к стене, скрестив на груди руки. Белая рубашка спереди топорщилась. Пистолет можно было заметить, но только если специально его искать. Кобура с защелкой, потому что пистолет с наружной стороны штанов. И вот почему рубашка навыпуск, а под ней - футболка, которая не давала, чтобы пистолет сильно выпирал.
     - У тебя опять эта лента метательных ножей?
     - Она сейчас незаметна, потому что рубашка навыпуск.
     Он даже не попытался отнекиваться. А зачем?
     - Я так и поняла, почему рубашка навыпуск, а под ней футболка. Рубашкой можно скрыть пистолет, а футболку под рубашку ты никогда не надевал, значит, без нее было бы видно то, чего не стоит показывать.
     Он улыбнулся, польщенный и почти гордый, будто я выдала ему нечто суперумное.
     - У меня с собой еще два пистолета, нож и гаррота. Скажи мне, где они, и ты получишь приз.
     Я вытаращила глаза:
     - Гаррота? Это уж слишком даже для тебя.
     - Сдаешься?
     - Нет. Лимит времени есть?
     Он покачал головой:
     - Хоть всю ночь гадай.
     - А штраф за неверную догадку?
     Он снова покачал головой.
     - А какой приз, если угадаю?
     Он улыбнулся, не разжимая губ - таинственная улыбка человека, знающего то, что мне неизвестно.
     - Приз-сюрприз.
     - Выметайся, чтобы я оделась.
     Он потрогал пряжку лежащего на кровати ремня.
     - Она не была когда-то черной. Кто ее покрасил?
     - Я.
     - Зачем?
     Ответ он знал.
     - Чтобы при работе ночью не блестела на свету и не выдавала меня. - Я приподняла спереди подол его рубашки, обнажив большую серебряную пряжку с орнаментом. - Эта хрень ночью просто как мишень в тире.
     Он посмотрел на меня и не попытался даже опустить подол.
     - Это только накладка на настоящую пряжку.
     Я отпустила его рубашку:
     - А та, что под ней?
     - Выкрашена черным, - ответил он.
     Мы обменялись улыбкой - искренней, широкой, аж глаза смеялись. Мы друг другу нравились. Мы были друзьями.
     - Иногда мне кажется, что я не хочу быть тобой, когда вырасту большая, Эдуард. А иногда - что уже поздно и я уже тобой стала.
     Его улыбка растаяла, исчезла из глаз, холодных, как зимнее небо, и таких же безжалостных.
     - Только ты можешь решить, насколько далеко зашла. И насколько еще далеко зайдешь, Анита.
     Я глядела на оружие, на одежду, черную, как погребальный наряд, до самого белья черную.
     - Может, стоит для начала купить чего-нибудь розового.
     - Розового? - переспросил Эдуард.
     - Ага, как травка Пасхального Зайчика.
     - Как сахарная вата.
     - Эдуард, только представь себе - ты с сахарной ватой!
     - А на тебя бы посмотреть - ты в чем-то цвета детской карамельки или кукольных платьев. - Он покачал головой. - Анита, я никогда не видел женщин, в которых было бы так мало розового, как в тебе.
     - Когда я была маленькой, я бы пальчик себе дала отрезать за розовую кроватку и обои с балеринами.
     Он вытаращил на меня глаза:
     - Ты в розовой кроватке и под обоями с балеринами. - Он затряс головой. - Вообразить себе такое - и то уже голова болит.
     Я рассматривала разложенную на кровати одежду.
     - Была и я когда-то розовой, Эдуард.
     - Все мы рождаемся ангелочками, - ответил он. - Но оставаться такими нельзя, если хочешь выжить.
     - Должно быть что-то, чего я делать не стану. Грань, которую я не перейду, Эдуард.
     - А почему?
     В голосе его было больше любопытства, чем он обычно себе позволял.
     - Потому что если ты переступаешь черту, тебя одолевает вседозволенность, и кто ты тогда вообще?
     Он снова помотал головой, надвинул ковбойскую шляпу на лоб.
     - У тебя просто кризис совести.
     - Да, пожалуй, - кивнула я.
     - Анита, не раскисай. По крайней мере на моей территории. Мне от тебя нужно то, что ты делаешь лучше всего, а это не доброта, не жалостливость и не слезливость. Мы с тобой лучше всего делаем одно и то же.
     - И что же это? Что мы делаем лучше всего? - спросила я, сама чувствуя, как начинаю злиться. Злиться на Эдуарда.
     - Мы делаем то, что нужно, и все, что нужно, чтобы работа была сделана.
     - Не все же в жизни должно быть настолько прагматичным, Эдуард.
     - У нас разные мотивы, если тебе от этого лучше. Я делаю то, что делаю, потому что я это люблю. Это не просто моя работа - это моя суть. Ты делаешь эту работу, чтобы спасать чужие жизни, чтобы предотвратить зло. - Он посмотрел на меня глазами пустыми и бездонными, как у любого вампира. - Но ты тоже это любишь, Анита. Любишь, поэтому тебе так тревожно.
     - Насилие стало для меня одной из трех главных реакции, Эдуард. Может быть, даже заняло первое место.
     - И это сохраняет тебе жизнь.
     - Какой ценой?
     Он мотнул головой, и безразличие сменилось гневом. Он вдруг подался вперед, и рука его нырнула под рубашку, а я уже скатывалась с кровати с браунингом в руке. Патрон уже был в патроннике, а я катилась по полу, наводя ствол и выискивая глазами цель.
     Эдуарда не было.
     Сердце у меня стучало так, что почти заглушало все звуки, хотя я напрягала слух. Какое-то движение. Значит, он на кровати - больше ему деваться было некуда. Со своей позиции мне не было видно, что лежит на кровати, только угол матраса и полоска простыни.
     Зная Эдуарда, я не сомневалась, что патроны в браунинге его производства, то есть они пробьют кровать снизу вверх и то, что на ней лежит. Медленно выдохнув, я прицелилась в кровать снизу. Первая пуля либо попадет в него, либо заставит изменить положение, и тогда я буду лучше знать, где он.
     - Анита, не стреляй.
     Я сдвинула мушку в сторону голоса. Выстрел попадет ему на уровне пояса, потому что он там пригнулся, а не залег. Это я знала даже не глядя.
     - Это была проверка, Анита. Если бы я хотел с тобой схлестнуться, я бы тебя сначала предупредил, ты это знаешь.
     Я это знала, но... Кровать заскрипела.
     - Эдуард, не шевелись. Я серьезно.
     - И ты думаешь, что волевым решением ты можешь обратить все вспять? Ошибаешься, Анита. Джинн выпущен из бутылки - и для тебя, и для меня, Анита. Тебе не вернуть себя прежнюю. Подумай о тех трудах и страданиях, которые ты приложила и пережила, чтобы сделать себя так