хочешь появляться на крыльце в виде центральной вкладки из "Плейгерл", это твое право, но не обижайся, что на тебя пялятся. Только не усмотри в этом то, чего нет. Ты лакомая конфетка с виду, но то, что ты на это так напираешь, никому из нас чести не делает. Либо ты блядь, либо меня считаешь блядью. Первому я готова поверить, второе не соответствует действительности. - Сейчас уже я шла на него, вторгаясь в его пространство. Краска смущения сменилась бледностью злости. - Так что осади назад.
     Настал его черед глядеть неуверенно. Он отступил, замотался простыней насколько мог и поклонился. Это был старомодный придворный поклон, будто он его уже делал, и делал всерьез. Красивый жест, когда вокруг рассыпаются такие волосы, но я видала его в лучшем исполнении. Не последние полгода, но видала.
     Он выпрямился, и лицо его было серьезным, а вид - вполне искренним.
     - Есть два типа женщин, которые водятся с мужчинами вроде Эдуарда, вроде меня, зная, кто мы такие. Первые - это шлюхи, сколько бы они на себя ни навешали оружия; вторые - чисто деловые женщины. Я их называю Мадоннами, потому что они никогда ни с кем не спят. Они хотят быть своими парнями. - Улыбка снова заиграла на его губах. - Прошу прощения, если меня разочаровало, что ты - свой парень. Я здесь уже две недели, и мне становится одиноко.
     Я покачала головой:
     - Целых две недели! Бедный мальчик. - Протолкнувшись мимо него, я взяла свою сумку с вещами и посмотрела на Эдуарда. - В следующий раз предупреждай меня о чужих странностях.
     Он поднял руку в бойскаутской клятве:
     - Никогда не видел, чтобы Бернардо так себя вел при первой встрече. Клянусь.
     Я прищурилась, но, глянув ему в глаза, поверила.
     - И чем я заслужила такую честь? Он поднял мой чемодан и улыбнулся:
     - Посмотрела бы ты на свою физиономию, когда он появился на крыльце в простыне. - Эдуард засмеялся очень по-мужски. - Никогда не видел, чтобы ты так смутилась.
     Бернардо подошел к нам.
     - Я честно, серьезно не собирался никого смущать. Просто я сплю без одежды и потому набросил простыню.
     - А где Олаф? - спросил Эдуард.
     - Сидит и дуется, что ты ее привез.
     - Просто блеск, - сказала я. - Один из вас воображает себя Лотарио, а второй не хочет со мной разговаривать. Лучше не придумаешь.
     Я повернулась и пошла к дому вслед за Эдуардом.
     Бернардо окликнул меня:
     - Только не надо заблуждаться насчет Олафа, Анита. Он любит женщин у себя в кровати и в отличие от меня не так разборчив в способах, как их туда затаскивать. Я бы больше опасался его, чем себя.
     - Эдуард! - позвала я.
     Он уже вошел в двери и обернулся на мой голос.
     - Бернардо прав? Олаф для меня опасен?
     - Я могу сказать ему о тебе то же, что сказал насчет Донны.
     - Что именно?
     Мы все еще стояли в дверях.
     - Я ему сказал, что, если он ее тронет, я его убью.
     - Если ты придешь мне на помощь, он вообще не станет со мной работать и уважать меня не будет ни на грош.
     - Это правда, - кивнул Эдуард.
     Я вздохнула:
     - Ладно, сама справлюсь.
     Бернардо пододвинулся ко мне сзади, ближе, чем мне бы хотелось. Якобы случайным движением сумки я его отодвинула.
     - Олаф сидел в тюрьме за изнасилование, - сказал Бернардо.
     Я поглядела на Эдуарда, не скрывая недоверия.
     - Он серьезно?
     Эдуард просто кивнул. На его лице было обычное спокойствие.
     - Я тебе говорил в машине, что не позвал бы его, если бы знал, что приедешь ты.
     - Но ты не говорил о сроке за изнасилование.
     Он пожал плечами:
     - Да, надо было сказать.
     - Что еще надо мне знать о добром старине Олафе?
     - Действительно. - Эдуард посмотрел на Бернардо, стоящего за мной. - Ты можешь вспомнить что-нибудь еще, что ей надо знать?
     - Только то, что он хвастается тем изнасилованием и что он с ней сделал.
     - Понятно, - сказала я. - Вы мне все объяснили. У меня только один вопрос.
     Эдуард посмотрел на меня с ожиданием, Бернардо сказал:
     - Валяй.
     - Если я убью еще одного твоего помощника, я опять окажусь у тебя в долгу?
     - Нет, если он это заслужит.
     Я бросила сумку на порог.
     - Блин, Эдуард, если ты меня все время будешь сводить с психами и мне придется защищаться, я тебе до могилы задолжаю.
     - А ведь ты серьезно, - догадался Бернардо. - Ты убила его последнего помощника.
     Я посмотрела на него:
     - Да, я серьезно. И я хочу получить разрешение убрать Олафа, если он сорвется с нарезки, и не задолжать при этом Эдуарду очередной фунт мяса.
     - А кого ты убила? - спросил Бернардо.
     - Харли, - ответил ему Эдуард.
     - Черт, правда?
     Я подошла к Эдуарду, вторгаясь в его личное пространство, пытаясь прочесть что-то в пустых синих глазах.
     - Я хочу получить разрешение убить Олафа, если он выйдет из-под контроля, и не быть у тебя в долгу.
     - А если я такого разрешения не дам?
     - Тогда отвези меня в гостиницу, потому что жить в доме с бахвалящимся насильником, которого мне нельзя убивать, я не буду.
     Эдуард посмотрел на меня долгую минуту, потом едва заметно кивнул.
     - Решено. Пока он в этом доме. За порогом играй мирно.
     Я бы поспорила, но вряд ли добилась бы большего. Эдуард очень бережет своих помощников, и, поскольку я стала одним из них, я могла оценить такое отношение. Подняв сумку с пола, я сказала.
     - Спасибо. А теперь - где моя комната?
     - Черт, она отлично впишется, - сказал Бернардо, и что-то в его голосе заставило меня глянуть ему в лицо. Но оно стало чистым, пустым, и черные глаза были как два кострища. Будто он снял маску и дал мне заглянуть внутрь, потому что я проявила себя достаточно монстром, чтобы это выдержать. Может, так и было. Но я знала только одно: Олафу или Бернардо, любому из них, лучше не сниться.

Глава 18

     У дальней стены был камин, но узкий и белый, той же каменной белизны, что и стены. Над ним висел череп животного. Возможно, что оленя, но он был тяжелее, и рога длинные и изогнутые. Пожалуй, не олень, а что-то на него похожее и не из этой страны. На узкой полке над камином лежали два бивня, будто слоновые, и черепа мелких животных. Перед камином стоял низенький белый диван, рядом с ним большой кусок неотшлифованного мрамора с установленной на нем фарфоровой лампой. В абажуре над лампой был приличный кусок белого горного хрусталя. Еще у дальней стены между двумя дверями находился лакированный черный стол, и на нем вторая лампа, побольше. Напротив камина стояли два кресла, развернутые друг к другу, с резными подлокотниками, украшенными крылатыми львами. Черные, кожаные, и что-то было в них египетское.
     - Твоя комната там, - сказал Эдуард.
     - Нет, - ответила я. - Очень долго я ждала, когда увижу твой дом. Теперь не торопи меня.
     - Не возражаешь, если я отнесу вещи к тебе в комнату, пока ты будешь заниматься исследованиями?
     - Да, не стесняйся.
     - Очень любезно с твоей стороны. - Эдуард придал голосу чуть-чуть язвительности.
     - Всегда пожалуйста, - ответила я.
     Эдуард поднял оба моих чемодана и сказал:
     - Бернардо, пошли. Можешь одеться.
     - А нам ты не дал побродить по дому.
     - Вы не просили.
     - Вот одно из преимуществ быть девчонкой, а не парнем, - сказала я. - Если мне любопытно, я просто спрашиваю.
     Они вышли в дальнюю дверь, хотя в такой маленькой комнате понятие "дальняя" было относительным. Рядом с камином в беловатой плетеной корзине из камыша лежали дрова. Я провела рукой по холодному мрамору кофейного столика, расположенного около камина. На нем стояла ваза с какими-то полевыми цветами. Их золотистые венчики и коричневатые серединки ни с чем в комнате не сочетались. Даже дорожка работы индейцев-навахо, занимавшая большую часть пола, выдержана в черных, белых и серых тонах. И в нише между дальними дверями тоже были цветы. Ниша была достаточно большой и могла бы служить окном, но только она никуда не выходила. Цветы вываливались оттуда, будто поток золотисто-коричневой воды, - огромный беспорядочный букет.
     Когда Эдуард вернулся без Бернардо, я сидела на белом диване, вытянув ноги под кофейный столик и сцепив на животе руки так, будто прислушивалась к треску пламени в холодный зимний вечер. Но камин был слишком чист, стерилен.
     Эдуард сел рядом, покачал головой:
     - Довольна?
     Я кивнула.
     - И что ты думаешь?
     - Не слишком уютная комната, - сказала я. - И ради неба, посмотри ты на пустые стены. Картины бы, что ли, повесил.
     - Мне так нравится.
     Он расположился на диване рядом со мной, вытянул ноги, руки сложил на животе. Явно он передразнивал меня, но даже это не могло меня сбить. Я собиралась подробно осмотреть все комнаты до того, как мне придется уехать. Можно было сделать вид, что мне все равно, но с Эдуардом я не давала себе труда притворяться. В нашей странной дружбе это было ненужным. И то, что он продолжал играть со мной в игры, было глупо с его стороны. Я, впрочем, надеялась, что в этот раз игры кончились.
     - Может, я тебе подарю на Рождество картину, - сказала я.
     - Мы друг другу подарки на Рождество не дарим, - напомнил он.
     Мы оба смотрели в камин, будто представляя себе живой огонь.
     - Наверное, надо с чего-то начать. Например, это будет портрет ребенка с большими глазами или клоуна на бархате.
     - Я ее не повешу, если она мне не понравится.
     Я посмотрела на него:
     - Если только не Донна ее подарит.
     Он вдруг стал очень тих.
     - Да.
     - Это Донна ведь принесла цветы?
     - Да.
     - Белые лилии или какие-то орхидеи, но не полевые цветы, которые в этой комнате.
     - Она считает, что они оживляют дом.
     - И еще как оживляют, - сказала я.
     Он вздохнул.
     - Может, я ей скажу, как ты любишь картины, на которой собачки играют в покер, и она тебе купит несколько штук.
     - Она не поверит, - сказал он.
     - Нет, но я смогу придумать что-то, чему она поверит и что ты настолько же не выносишь.
     Он посмотрел на меня:
     - Ты этого не сделаешь.
     - Вполне могу.
     - Это похоже на начало шантажа. Чего ты хочешь?
     Я смотрела пристально, изучала это непроницаемое лицо.
     - Так ты признаешь, что Донна и ее команда настолько тебе важны, что шантаж сработает?
     Он глянул на меня безжалостными глазами, и снова лицо его стало непроницаемым. Но этого теперь было недостаточно. В его броне образовалась брешь, куда мог бы въехать грузовик.
     - Они заложники, Эдуард, если кому-то это придет в голову.
     Он отвернулся от меня, закрыв глаза.
     - По-твоему, ты сказала мне что-то такое, о чем я сам не думал?
     - Извини, ты прав. Вроде как учить бабушку пироги печь.
     - Чего? - Он повернулся, почти смеясь.
     - Старая поговорка. Означает учить кого-то тому, чему он сам тебя научил.
     - И чему я тебя научил? - спросил он, и лицо его снова стало серьезным.
     - Тут не во всем твоя заслуга. Смерть матери была моим ранним уроком, и я узнала, что самый дорогой тебе человек может умереть. Если другие знают, что тебе кто-то дорог, они могут этого человека использовать против тебя. Ты спрашиваешь, почему у меня нет романов с людьми? Они бы стали заложниками, Эдуард. Моя жизнь слишком полна насилия, чтобы приковать к своей ноге пушечное ядро привязанности. Ты меня этому научил.
     - А сейчас я сам нарушил это правило, - сказал он тихо.
     - Ага.
     - А куда же нам определить Ричарда и Жан-Клода?
     - Я тебя заставила ощутить неловкость, так ты платишь тем же?
     - Ты просто ответь.
     Я подумала секунду-другую и ответила правдиво, потому что последние полгода я много думала об этом - о них.
     - Жан-Клод настолько не пушечное ядро, что даже вопроса нет. Если кто-то из тех, кого я знаю, и может о себе позаботиться, то это Жан-Клод. По-моему, прожив четыреста лет, научишься выживать.
     - А Ричард?
     Эдуард, задавая этот вопрос, испытующе смотрел мне в лицо, так, как обычно делаю я, изучая его. Впервые подумала, что сейчас на моем лице чаще ничего не выражается, чем прежде. Я стала прятать свои чувства, мысли, эмоции, даже когда не собиралась ни от кого их скрывать. Знает ли человек, что на самом деле написано на его лице?
     - Ричард может выжить после выстрела в грудь в упор из дробовика, если дробь не серебряная. А ты можешь то же сказать о Донне?
     Прямолинейно, может, даже грубовато с моей стороны, но ведь это была правда.
     Веки Эдуарда опустились как шторы, которые должны были что-то скрывать за собой. Но за ними никого не было. С таким лицом он иногда убивал, хотя случалось, что в эти минуты оно выражало радость, какой я при других обстоятельствах у него не видела.
     - Ты мне говорила, что они льнут к твоей человеческой сути. А можно сказать, что ты льнешь к их сути монстров?
     Поглядев в его непроницаемое лицо, я кивнула.
     - Да, я не сразу поняла и еще позже приняла это. Я слишком многих потеряла в своей жизни, Эдуард. И мне это надоело. Сейчас есть хорошие шансы, что мальчики меня оба переживут. - Я подняла руку, не давая ему заговорить. - Я знаю, что Жан-Клод не живой. Можешь мне поверить, я это знаю лучше тебя.
     - Серьезный у вас вид, ребята. Дело обсуждаете?
     Бернардо вошел в комнату в синих джинсах - и больше ни в чем. Волосы он заплел в свободную косу. Он прошлепал к нам босиком, и у меня стеснилось в груди. Именно так любил расхаживать по дому Ричард. Он надевал рубашку и ботинки только для выхода наружу или если кто-то приходил.
     Я смотрела, как ко мне идет очень красивый мужчина, но на самом деле я видела не его. Я видела Ричарда, я тосковала по нему. Вздохнув, я попыталась сесть прямее. Может, это мне чутье подсказывало, но я могла поручиться, что Эдуард не станет вести задушевный разговор с Бернардо, тем более про Донну.
     Эдуард тоже выпрямился.
     - Нет, мы не говорили о деле.
     Бернардо посмотрел на нас обоих по очереди, на губах его играла улыбка, чего нельзя было сказать о глазах. Ему не понравился ни наш серьезный вид, ни то, что разговор шел не о деле, а он не знал, о чем. Я бы спросила. Эдуард бы мне не сказал, но я бы все равно спросила. Быть женщиной - это иногда преимущество.
     - Ты говорил, что у тебя есть досье по случаям в Санта-Фе, - напомнила я.
     Эдуард кивнул и встал.
     - Я их принесу в столовую. Бернардо, проводи ее.
     - С удовольствием.
     Эдуард сказал:
     - Обращаться с Анитой как с девушкой с твоей стороны будет ошибкой, Бернардо. Это разозлит меня настолько, что придется тебя заменить даже на этом позднем этапе.
     С этими словами он вышел через правую дальнюю дверь. Пахнуло ночным воздухом, послышался стрекот цикла, и дверь закрылась.
     Бернардо глядел на меня, качая головой.
     - Никогда не слышал, чтобы Эдуард так говорил о какой-нибудь женщине, как говорит о тебе.
     Я подняла брови:
     - То есть?
     - Он говорит так, будто ты очень опасна.
     В этих темно-карих глазах светился ум, который скрывался за красивой внешностью и очаровательной улыбкой. Ум этот не был виден, когда Бернардо натягивал маску монстра. Впервые я подумала, что будет ошибкой его недооценить. Он был не просто человек с пистолетом. А кем еще - предстояло узнать.
     - А я что, должна сказать: да, я опасна?
     - А это так? - спросил он все с тем же внимательным выражением на лице.
     Я в ответ улыбнулась:
     - Ладно, по коридору ты пойдешь впереди.
     Он склонил голову набок:
     - А почему нам не пойти вдвоем, рядом?
     - Потому что коридор слишком узок. Или я ошибаюсь?
     - Нет, не ошибаешься, но ты действительно думаешь, что я застрелю тебя в спину? - Он широко развел руками и медленно повернулся. - Куда бы я мог спрятать оружие?
     Когда он описал полный оборот, на лице его была все та же чарующая улыбка.
     Я не купилась.
     - Пока я не переберу эти густые волосы и не охлопаю тебя по штанам, я буду считать, что ты вооружен.
     Улыбка чуть поблекла.
     - Мало кто подумал бы о волосах.
     Значит, у него действительно что-то спрятано. Если бы он на самом деле был безоружен, он бы поддразнил меня и предложил себя обыскать.
     - Наверняка нож. Для пистолета, даже для "дерринджера", у тебя волосы недостаточно густые.
     Он протянул руку за голову и вытащил узкий клинок, вплетенный в волосы. Потом он стал играть ножом, вертя его то за лезвие, то за рукоятку, пропуская через длинные тонкие пальцы.
     - Это благодаря этническим навыкам ты так хорошо владеешь ножом? - спросила я.
     Он засмеялся, но как-то невесело. Еще раз перекрутив лезвие в руке, он перехватил его за рукоятку, и я напряглась. Я стояла за диваном, но если он действительно умеет обращаться с ножом, у меня не хватит времени скрыться или выхватить пистолет. Слишком он был близко.
     - Я мог бы обрезать волосы и надеть костюм, ни для большинства людей я все равно останусь индейцем. Если не можешь чего-то изменить, то получи от этого удовольствие.
     Он сунул нож обратно в волосы - плавным небрежным движением. Мне нужно было бы для этого зеркало, да и то я бы половину волос у себя отрезала при этом.
     - Пытаешься играть по правилам корпоративной Америки?
     - Ага.
     - Но сейчас ты занят чем-то совсем другим.
     - Я все еще играю за корпоративную Америку. Защищаю носителей костюмов, которым нужны яркие громилы. Такие, чтобы друзья обзавидовались, какие они крутые.
     - И это представление с ножом устраиваешь по команде? - спросила я.
     Он пожал плечами:
     - Иногда.
     - Надеюсь, тебе за него хорошо платят.
     Он улыбнулся:
     - Либо да, либо я этого не делаю. Может, я для них знаковый индеец, но я - богатый знаковый индеец. Если ты так знаешь свое дело, как Эдуард про тебя думает, то ты была бы лучшим телохранителем, чем я.
     - Почему?
     - Потому что в большинстве случаев телохранитель не должен бросаться в глаза. От него не требуется яркость или экзотика. Ты симпатичная девушка, но вполне обыкновенная, ничего слишком ослепительного.
     Я с ним согласилась, но сказала:
     - О, вот сейчас ты много очков заработал.
     - Ты мне отлично объяснила, что у меня шансов нет, так чего мне трудиться врать?
     Я не могла не улыбнуться:
     - Ход мыслей поняла.
     - Может, ты немного смугловатая, но можешь сойти за белую, - сказал Бернардо.
     - А мне не надо. Я и есть белая. Просто моя мать случайно была мексиканкой.
     - А у тебя кожа отцовская? - спросил он.
     - Да, а что? - кивнула я.
     - И тебя некто об этом напрямую не спрашивал?
     Я задумалась. Моя мачеха старалась побыстрее просветить незнакомцев, что я - не ее дочь. Нет, я не приемыш. Я ее падчерица. (Ага, вроде Золушки.) Люди грубые спрашивали: "А кто была ее мать?"
     На это Джудит быстро отвечала: "Она была мексиканка". Хотя последнее время она стала говорить "испаноамериканка". Никто никогда не мог бы обвинить Джудит в политической некорректности по расовым вопросам. Моя мать погибла задолго до того, как политическая корректность стала модой. Если ее спрашивали, она всегда гордо отвечала: "Мексиканка". Что годилось для моей матери, годится и для меня.
     Этим воспоминанием я делиться не стала. Я никогда даже с отцом им не делилась и с чужим человеком тем более не собиралась.
     - Когда-то я была помолвлена - до тех пор, пока его мать не узнала, что моя мать была мексиканкой. Он был голубоглазый блондин, олицетворение белой расы из породы БАСП. Моей будущей потенциальной свекрови не захотелось, чтобы на родословном древе появилась из-за меня темная ветвь.
     Вот так вкратце, без эмоций можно было рассказать этот очень болезненный случай. Он был моей первой любовью, первым любовником. Я считала, что он для меня все, но я для него всем не являлась. Больше я не позволяла себе такой всеотдачи и пылкости в чьих бы то ни было объятиях. Жан-Клод и Ричард еще оба платили по счету, выставленному той первой любви.
     - Ты себя считаешь белой?
     Я кивнула:
     - Ага. А теперь спроси меня, достаточн