му жизнь, объемля водные пространства и пустыни.
     В темноте раздался голос Олафа, тихий и вкрадчиво-доверительный, как обычно звучат слова в ночном автомобиле.
     - Как ты думаешь, если бы мы приняли их гостеприимство, я бы мог получить вампира, которого они пороли?
     Я приподняла бровь:
     - В каком смысле - получить?
     - Получить и делать с ним все, что я захочу.
     - И что бы ты с ним делал, если бы получил? - спросил Бернардо.
     - Тебе этого знать не надо, а мне не хочется слышать, - ответил Эдуард. Голос его звучал устало.
     - А я думал, ты любишь женщин, Олаф, - сказал Бернардо. Честное слово, это он сказал, а не я.
     - Для секса - да, но здесь было столько крови... жалко, если бы она пропала.
     Олаф говорил задумчиво.
     Я повернулась на сиденье и попыталась рассмотреть в темноте его лицо.
     - Так не только женщинам надо тебя остерегаться? Достаточно кровоточить, чтобы ты завелся?
     - Анита, не лезь к нему. Оставь его, на хрен, в покое.
     Я повернулась к Эдуарду. Он редко ругался, и редко у него был такой усталый и почти подавленный голос.
     - Ладно. То есть конечно.
     Эдуард глянул в зеркало заднего вида. На много миль в обе стороны ни одной машины не было - наверное, он смотрел на Олафа. И смотрел долго. Думаю, они оба разглядывали друг друга.
     Наконец он мигнул и снова сосредоточился на дороге, но вид у него был не слишком довольный.
     - Чего ты мне не сказал?
     - Нам, - поправил меня Бернардо. - Чего он нам не сказал.
     - Ладно, так что ты нам не сказал?
     - Это не моя тайна, - ответил Эдуард и больше ничего добавлять не стал. У них с Олафом была общая тайна, и делиться ею они не собирались.
     Остаток поездки прошел в молчании. Небо было все таким же черным, но уже начинало бледнеть, и звезды потускнели. Рассвет уже забрезжил, когда мы вошли в дом. Я так устала, что в глазах жгло. Но Эдуард взял меня под руку, отвел в коридорчик поодаль от спален и сказал, понизив голос:
     - Будь с Олафом как можно осторожнее.
     - Он большой и плохой. Я поняла.
     Эдуард отпустил мою руку и покачал головой:
     - Боюсь, что ты не поняла.
     - Послушай, я знаю, что он - убежденный насильник. Я видела, как он сегодня смотрел на Даллас, и видела его реакцию на кровь и мучения. Не знаю, о чем ты умалчиваешь, но знаю, что Олаф меня изуродует, если представится случай. Уж это точно.
     - Ты его боишься?
     Я вдохнула, выдохнула.
     - Да, я его боюсь.
     - Это хорошо, - сказал Эдуард. Поколебавшись, он добавил: - Ты подходишь под его профиль жертв.
     - Извини?
     - Его излюбленные жертвы - миниатюрные женщины, обычно белые, но всегда с длинными темными волосами. Я тебе говорил, что никогда бы не привлек его к этому делу, если бы знал, что ты тоже будешь участвовать. Это не только потому, что ты женщина. Ты еще и его идеал жертвы.
     Я уставилась на него, разинув рот, потом закрыла варежку и попыталась как-то ему ответить.
     - Спасибо, что сообщил, Эдуард. Черт, но ты должен был меня предупредить!
     - Я надеялся, что он сможет с собой совладать, но сегодня я его видел. И боюсь, как бы он не сорвался. Я только не хочу, чтобы ты оказалась у него на дороге, когда это случится.
     - Отправь его туда, откуда он приехал, Эдуард. Если он создает лишние проблемы, то обойдемся без него.
     Эдуард покачал головой:
     - Нет, у него есть специальность, идеальная для этого случая.
     - И это?.. - спросила я.
     Эдуард чуть улыбнулся:
     - Иди спать, Анита. Уже рассвет.
     - Еще нет, - возразила я. - Почти, но не совсем.
     Он посмотрел на меня внимательно:
     - Ты действительно ощущаешь восход вслепую?
     - Ага.
     Пристальным взглядом он будто пытался прочесть мои мысли. Впервые я ощутила, что Эдуард, быть может - только быть может, - так же озадачен мной, как иногда я им. Он проводил меня до моей двери, как галантнейший кавалер.
     Очень я была рада, что подготовила комнату перед уходом. Если кто-нибудь влезет в окно, то сшибет кукол или наступит на зеркало с оленьими рогами. Перед дверью будут стоять чемодан и стул. Комната настолько защищена, насколько это возможно.
     Я разделась, положив на кровать ножи и пистолеты - потом решу, что из них оставлю при себе на ночь. Из сумки я извлекла мужскую футболку, доходящую мне до колен. Я стала возить с собой в сумке смену одежды, дневной и ночной, вместе с туалетными принадлежностями, после того как однажды авиакомпания потеряла мой багаж. И еще я вытащила из сумки игрушечного пингвина Зигмунда. Раньше я спала с ним только иногда, но последнее время он стал моим неразлучным компаньоном под простынями. Должна же девушка кого-то прижать к себе ночью.
     У меня был еще один постоянный спутник - браунинг. Дома он оставался в кобуре, которую я закрепляла на спинке кровати в изголовье. Здесь я сунула его под подушку, проверив, что он на предохранителе. Всегда немного нервничаю, кладя под подушку заряженный пистолет. Это не слишком безопасно, но гораздо надежнее, чем оказаться безоружной, если в дверь войдет Олаф.
     Ножей я привезла с собой четыре. Один я сунула между матрацами, "файрстар" отправился обратно в чемодан. Мне хотелось взять что-то посерьезнее пистолета. Был у меня с собой обрез ружья и "мини-узи". Обычно я беру с собой больше серьезных стволов, но я знала, что у Эдуарда есть стволы побольше и получше и он со мной поделится. В конце концов я остановилась на "мини-узи" с модифицированной обоймой на тридцать патронов, которой хватило бы, чтобы разрезать пополам вампира. Это был подарок Эдуарда, так что патроны наверняка запрещенные законом, но ведь и сам автомат тоже. Сначала мне даже почти неловко было его носить, но в августе прошлого года он пригодился мне на практике. Я наставила ствол на вампира, спустила курок и разрезала его пополам. Похоже было на то, будто его разорвали чьи-то гигантские руки. Торс медленно сполз в сторону, а то, что осталось, рухнуло на колени. У меня все еще стоит перед глазами эта картина, как в замедленной съемке. Не ужас и не раскаяние меня мучили, просто оживали воспоминания. Вампир прибыл с сотней своих друзей разделаться с нами. Я постаралась убить одного из них как можно более жестоко, чтобы остальные отстали. Это не помогло, но только потому, что вампиры больше боялись своего Принца города, чем меня.
     Может, "узи" для человека слишком сильное оружие, но если случится так, что я разряжу браунинг в грудь Олафа и он не свалится, то мне нужна гарантия, что он до меня не доберется. Я его разрежу пополам и посмотрю, будут ли куски ползти.

Глава 28

     Только после пяти я наконец закрыла глаза. Сон затянул и уволок меня в черный глубокий водоворот - прямо в сновидение.
     Вокруг меня было темно. Повсюду стояли косые деревца, но мертвые. Все они были мертвые - я ощущала это.
     Что-то затрещало, справа - что-то большое, прущее сквозь деревья, и повеяло ужасом. Я побежала, вскинув руки, чтобы прикрыть лицо от сухих сучьев, зацепилась ногой за корень и растянулась. Руку пронзило острой болью. Шла кровь. Она лилась вниз по руке, но я не могла найти рану.
     Эта тварь приближалась. Я слышала, как от выстрелов ломаются сухие ветви. Она не отступала, она преследовала меня. Я побежала и бежала, бежала, а мертвые деревья тянулись во все стороны, и спасения не было.
     Типичный сон погони, подумала я и в этот самый момент поняла, что я во сне, и тогда сон преобразился в новый сон. Ричард стоял, завернутый в одну простыню, и протягивал мне загорелую мускулистую руку. Я подалась к нему навстречу, и наши пальцы сплелись, его губ коснулась улыбка, и сон разлетелся. Я проснулась.
     Я проснулась и замигала от солнечного пятна, упавшего на кровать. Но разбудил меня не свет - кто-то легонько стучал в мою дверь.
     - Эдуард велел вставать.
     Я не сразу узнала голос Бернардо. И без Фрейда понятно значение последнего сна - Ричард в простыне. Надо мне быть поосторожнее с Бернардо. Стыдно, но это так.
     Я села в кровати и крикнула в сторону двери:
     - Который час?
     - Уже десять.
     - Ладно, иду.
     Но что-то я не расслышала удаляющихся шагов. Либо дверь надежнее, чем кажется, либо Бернардо движется тихо. Если бы здесь был только Эдуард, я бы натянула джинсы и просторную футболку и пошла бы пить кофе. Но в доме был народ, и все мужчины.
     Я сумела проникнуть в ванную и одеться, никого в коридоре не встретив. Оделась я в темно-синие джинсы, синюю тенниску, белые носки и мои любимые черные кроссовки. Обычно я не беру пистолетов, пока не выхожу в большой страшный мир, но в доме Эдуарда большой страшный мир жил в соседней комнате, и потому я сунула "файрстар" во внутреннюю кобуру штанов под правой рукой. Причесанная, умытая и вооруженная, я пошла на запах бекона.
     В маленькой, тесной и белой кухне все приборы были черные, и контраст, пожалуй, ощущался слишком резко, особенно при первом утреннем впечатлении. А на белом деревянном столике стоял еще один букет полевых цветов. Снова Донна постаралась, но, честно говоря, тут я была с ней согласна. Хоть как-то нужно было создать уют на кухне.
     Во всяком случае, присутствие двоих мужчин за столом не придавало комфорта обстановке. Олаф побрился так, что от всего волосяного покрова оставил одну только черную линию бровей. Вырядился он в черную майку и черные брюки. Туфель не было видно, но я могла поспорить, что они цветовой гаммы не нарушают. Еще он прихватил с собой черную наплечную кобуру с большим автоматическим пистолетом какой-то системы - я не узнала марку - и нож с черной рукоятью в черных ножнах под левой рукой.
     Наплечная кобура колется, если надевать ее поверх майки, ну и пусть - не мои проблемы.
     Бернардо был одет в белую футболку с короткими рукавами и черные джинсы. Верхний слой волос он стянул с боков на макушку под большой пестрый берет. Вся остальная часть черной шевелюры спадала на плечи и резко оттеняла на фоне белой рубашки. Сзади на правом бедре у него висела десятимиллиметровая "беретта". Ножа я на нем не видела, но он точно был.
     Эдуард стоял у плиты, раскладывая омлет со сковородки на две тарелки. Он тоже был в черных джинсах и ковбойских сапогах, в такой же белой рубашке, как и вчера.
     - Ух ты, ребята, мне что, идти переодеваться?
     Они все посмотрели на меня, даже Олаф.
     - Вполне приличная на тебе одежда, - ответил Эдуард.
     Он отнес тарелки к столу и поставил перед пустыми стульями. В центре стола, возле цветов, стояла тарелка с беконом.
     - Но несоответствующая, - сказала я.
     Эдуард и Бернардо улыбнулись, Олаф - нет. Вот удивительно-то.
     - Вы все вроде как в униформе.
     - Пожалуй, - сказал Эдуард и сел на один из свободных стульев. Я заняла второй.
     - Надо было меня предупредить насчет формы одежды.
     - Мы не нарочно так оделись, - сказал Бернардо.
     Я кивнула:
     - И потому так забавно и вышло.
     - Я не пойду переодеваться, - заявил Олаф.
     - Никто и не предлагал, - ответила я. - Я просто поделилась своими впечатлениями. - В яичнице были какие-то зеленые и красные кусочки. - А это что такое?
     - Зеленый перец, чили и кубики ветчины, - ответил Эдуард.
     - Господи, Эдуард, зачем?
     Я люблю яйца в таком виде, как их создал Бог, - без ничего.
     Повернув омлет вилкой, я потянулась за беконом. Половина его была еле обжарена, другая половина - до хруста. Я взяла зажаренный кусок.
     И у Олафа на тарелке бекон был с корочкой. Ну-ну.
     Я произнесла над едой молитву. Эдуард продолжал есть, но остальные замялись, чувствуя себя неуютно с полным ртом. Всегда забавно произносить молитву в компании людей, которые этого не делают. Такое сконфуженное молчание и лихорадочная мысль: то ли жевать, то ли перестать. Я договорила слова молитвы и взяла кусок бекона. Вкусно.
     - Каков план игры на сегодня? - спросила я.
     - Вы еще дела не дочитали, - сказал Эдуард.
     Бернардо застонал.
     - Я думаю, это напрасная трата времени, - сказал Олаф. - Мы их прочли. Не верю, что она найдет что-нибудь новое.
     - Она уже нашла, - ответил Эдуард.
     Олаф повернулся к нему, задержав вилку с беконом на полпути ко рту:
     - Ты о чем?
     Эдуард рассказал.
     - Это пустяк, - заявил Олаф.
     - Это больше, чем ты сделал, - спокойно ответил Эдуард.
     - Если я такая обуза в этой работе, то, может, мне уехать?
     - Если не сработаешься с Анитой, то, наверное, придется.
     Олаф уставился на него.
     - Ты предпочитаешь для поддержки ее, а не меня? - удивленно спросил он.
     - Да.
     - Я ее могу сломать о колено, - произнес Олаф.
     Удивление сменялось гневом. Боюсь, что у Олафа почти все эмоции переходят в гнев.
     - Может быть, - согласился Эдуард. - Но не думаю, что она тебе предоставит шанс.
     Я подняла руку:
     - Эдуард, не превращай это в состязание.
     Олаф неторопливо повернулся ко мне и медленно и очень отчетливо произнес:
     - Я с бабами не состязаюсь.
     - Боишься проиграть? - спросила я и тут же пожалела. Минута удовлетворения не стоила выражения на его лице, когда он поднялся со стула. Я пригнулась к столу и вытащила "файрстар", направив его под столом в сторону Олафа.
     Он стоял, нависая надо мной, как древесный ствол из мышц.
     - Эдуард все утро рассказывал мне о тебе. Пытался убедить, что тебя стоит слушать. - Он мотнул головой. - Ты ведьма, а я нет. Тварь, за которой мы охотимся, может обладать магией, и нам нужен твой опыт. Пусть это все и правда, но терпеть от тебя оскорблений я не стану.
     - Ты прав, - сказала я. - Прошу прощения. Это была глупая шутка.
     Он заморгал:
     - Ты извиняешься?
     - Да. В тех редких, редчайших случаях, когда я не права, я могу извиниться.
     Эдуард пристально глядел на меня через стол.
     - В чем дело? - спросила я.
     Он только покачал головой:
     - Ни в чем.
     - Ненависть Олафа к женщинам ослабляет его, а я стараюсь не смеяться над слабостями других людей.
     Эдуард закрыл глаза и покачал головой:
     - Никак ты не можешь оставить это без ответа.
     - Я не инвалид! - вспыхнул Олаф.
     - Твоя бессознательная и непримиримая ненависть ослепляет тебя, когда дело касается причины ненависти. Копы вышибли меня с осмотра места преступления, потому что вчерашний главный коп оказался христианским правым экстремистом и счел меня дьявольским отродьем. Он предпочитает, чтобы больше погибло людей, чем воспользоваться моей помощью в раскрытии дела и обойтись меньшими жертвами. Его ненависть ко мне берет верх над желанием расправиться с монстрами.
     Олаф все еще стоял, но напряжение в нем ослабло. Вроде бы он действительно меня слушал.
     - У тебя ненависть к женщинам сильнее желания поймать монстра?
     Он посмотрел на меня, и впервые его взгляд не был злобен. Он был задумчив.
     - Эдуард позвал меня, потому что я в своем деле лучший. И я никогда не бросал работы, пока дичь не была убита.
     - А если нужен мой опыт в противоестественном, чтобы убить этого монстра, ты сможешь с этим смириться?
     - Мне это не нравится.
     - Это я знаю, но я спросила не о том. Можешь ли ты согласиться с тем, что мои знания помогут тебе убить монстра? Можешь принять мою помощь, если так будет лучше для дела?
     - Не знаю, - ответил он.
     По крайней мере он был честен, даже рассудителен. Начало положено.
     - Вопрос в том, Олаф, что тебе дороже: успешное убийство дичи - или ненависть к женщинам?
     Слышно было, как застыли Эдуард и Бернардо. Комната будто затаила дыхание.
     - Дороже всего - убить.
     Я кивнула.
     - Отлично. И спасибо.
     Он покачал головой:
     - Если я принимаю твою помощь, это еще не значит, что я считаю, будто ты мне ровня.
     - Вполне согласна.
     Кто-то пнул меня ногой под столом. Наверное, Эдуард. Но мы с Олафом кивнули друг другу, правда, без улыбок, но заключив перемирие. Если он сможет справиться со своей ненавистью, а я - со своими приколами, перемирие может продлиться достаточно долго, чтобы мы раскрыли дело. Я сумела вложить "файрстар" в кобуру незаметно для Олафа, что подтвердило невысокое мнение о нем. Эдуард заметил, и Бернардо, по-моему, тоже. Так какая же у него специальность? Что толку в нем, если он не знает, где находятся пистолеты?

Глава 29

     После завтрака мы снова вернулись в столовую. Бернардо вызвался мыть посуду - видно, искал любой повод увильнуть от бумажной работы. Хотя я начинала подумывать, не был ли и Бернардо так сильно испуган этими увечьями, как Эдуард. Даже монстры боялись этой твари.
     Вчера вечером я собиралась повременить пока с чтением отчетов патологоанатомов, но сейчас, при свете дня, призналась себе, что просто струсила. Читать об этом было не так страшно, как все видеть, и мне очень не хотелось браться за фотографии, я их боялась, и как только я себе в этом призналась, то определила для себя эту работу как первоочередную.
     Эдуард предложил мне развесить все фотографии по стенам столовой.
     - И продырявить булавками твои чистенькие стены?
     - Какое варварство! - возмутился Эдуард. - Нет, мы пластилином прилепим.
     Он достал желтый прямоугольник, отломил кусок и протянул Олафу и мне.
     Я зажала пластилин между пальцами, свернув в шарик. Это вызвало у меня улыбку.
     - С начальной школы не видела пластилина.
     Следующий час мы втроем лепили фотографии на стены. Возня с пластилином напомнила мне четвертый класс и как мы помогали мисс Купер лепить на стену рождественские картинки.
     Мы развешивали таким образом веселых Санта Клаусов, большие карамельные трости и яркие шары. Сейчас я развешивала расчлененные тела, лица со снятой кожей крупным планом, снимки комнат, набитых фрагментами тел. Когда мы закрыли одну стену, я уже была несколько угнетена. Наконец фотографии заняли почти все пустое пространство на стенах.
     Встав посреди комнаты, я оглядела стены.
     - Боже мой!
     - Что, слишком сурово? - спросил Олаф.
     - Отвали, Олаф.
     Он что-то начал говорить, но Эдуард произнес:
     - Олаф.
     Поразительно, сколько зловещего смысла он смог вложить в одно короткое слово.
     Олаф задумался на секунду и решил не напирать. Либо он умнел на глазах, либо и он боялся Эдуарда. Угадайте, что казалось мне вероятнее?
     Мы группировали фотографии по местам преступлений. Здесь я впервые глянула на растерзанные тела.
     Доктор Эванс их описал как разрезанные острым предметом неизвестной природы, а в дальнейшем разорванные в суставах руками. Но его формулировки бледнели перед реальным положением дел.
     Сперва я разглядела только кровь и куски. Даже зная, на что я смотрю, я не могла сосредоточиться - разум отказывался воспринимать. Эффект был такой же, как при рассматривании стереоскопической картинки, когда видишь только цвета и точки, а потом вдруг весь предмет. А потом уже не можешь не видеть. И мой разум пытался пощадить меня, просто не позволяя сложиться целостному изображению. Мой разум меня защищал, а он это делает, только когда дело слишком плохо.
     Если я прямо сейчас уйду, пока зрение не различает всей картины, я Как-то отгорожусь от этого ужаса. Я могла бы повернуться и уйти. Хватит. Еще одного кошмара мой мозг не выдержит. Так, наверное, можно сохранить здравый рассудок, но спасется ли следующая семья, на которую эта тварь наложит лапы или что там у нее есть? А прекратятся ли увечья и смерти? Поэтому я осталась, заставляя себя разглядывать первую фотографию, ожидая, пока увижу на ней четкое изображение.
     Кровь была ярче, чем в кино, - вишневая. Полиция с фотографом приехали раньше, чем кровь начала высыхать.
     Я спросила, не оборачиваясь:
     - Почему полиция так быстро нашла тела? Кровь еще свежая.
     - Родители мужа должны были заехать к ним и позавтракать перед работой, - ответил Эдуард.
     Мне пришлось отвернуться от фотографии, опустить глаза.
     - Ты хочешь сказать, что родители его нашли в таком виде?
     - Хуже, - ответил он.
     - Что еще может быть хуже?
     - Жена сказал