болело, и не только ушибы и порезы.
     - Нет.
     Он даже моргнул:
     - Тебе должно быть очень хреново, раз ты так говоришь.
     - Я бы подождала, но что-то напугало Бако. Если он сказал, что встретиться надо до десяти, то так тому и быть. Может, эта страшная штука собирается съесть его в одиннадцать. Мы же не можем такого пропустить?
     - Я принес тебе одежду, она там, в холле. В приемном покое с тебя срезали наплечную кобуру и наспинные ножны.
     - Блин! - сказала я. - Ножны ведь были сделаны на заказ!
     Он пожал плечами:
     - Можешь заказать новые.
     Он подошел к двери, высунулся и вернулся с сумкой в руках. Обошел кровать с той стороны, где стоял стул Леоноры. С другой стороны было слишком много всякой аппаратуры, чтобы там мог встать посетитель.
     Открыв сумку, Эдуард стал вынимать оттуда вещи. Застегнутая донизу черная рубашка не прилегала к ребрам плотно. Он выложил одежду аккуратными стопками: черные джинсы, черная тенниска, черные носки, даже белье в той же гамме.
     - Зачем такой похоронный цвет?
     - Темно-синие джинсы и тенниска изорваны в клочья. У тебя осталось только черное, красное и лиловое. Сегодня нам нужно что-то темное, внушительное.
     - Поэтому ты тоже в черном? - спросила я, глядя, как шевелится рубашка, когда он движется. Это не пистолет. И вряд ли ножи. Что у него под рубашкой?
     - К тому же на белом кровь видна.
     - А что у тебя под рубашкой, Эдуард?
     Он улыбнулся и расстегнул средние пуговицы. На груди у него было что-то вроде портупеи, но не для пистолета. Это оказались металлические предметы, для патронов великоватые, и с концами странной формы. Похоже на миниатюрные металлические дротики...
     - Это что-то вроде крошечных метательных ножей?
     Он кивнул:
     - Бернардо сказал, что, если ободранному выдрать глаз, ему это не нравится.
     - Я дважды тыкала им в глаза, и оба раза это их, по всей видимости, дезориентировало. Но, честно говоря, я не думала, что Бернардо заметил.
     Он улыбнулся и стал застегивать рубашку.
     - Его не следует недооценивать.
     - И ты действительно можешь попасть такой штукой в глаз?
     Эдуард вытащил из гнезда ножичек и легким движением руки послал его в стену. Лезвие воткнулось в крошечный кружок узора обоев.
     - Я бы даже в сарай не попала.
     Эдуард вытащил лезвие из стены и сунул обратно в гнездо.
     - Ты можешь даже собственный огнемет получить, если хочешь.
     - Ух ты! И ведь сегодня даже не Рождество.
     Он улыбнулся:
     - Нет, скорее что-то вроде Пасхи.
     Я нахмурилась:
     - Кажется, я не поняла.
     - Ты же воскресла из мертвых, разве тебе не говорили?
     - Что?
     - У тебя три раза останавливалось сердце. Рамирес заставлял его работать непрямым массажем до приезда докторов. Потом они тебя два раза теряли. И третий раз тоже, когда Леонора Эванс уговорила их дать ей попробовать спасти тебя с помощью какой-то древней религии.
     У меня вдруг сильно забилось сердце, и ребра отзывались болью на каждый удар.
     - Ты пытаешься меня напугать?
     - Нет, просто объясняю, при чем тут Пасха. Помнишь - "Христос воскресе из мертвых"?
     - Поняла, поняла.
     Я вдруг испугалась и обозлилась. Первое у меня редко бывает без второго.
     - Если ты все еще в это веришь, я готов поставить свечку или две.
     - Я подумаю. - В моем голосе послышалось раздражение.
     Он снова улыбался, и я уже начинала не верить его улыбке, да и вообще все в нем казалось лживым.
     - А может, надо спросить Леонору, кого она призывала на помощь, чтобы тебя вернуть? Может, надо не свечку ставить в церкви, а паре цыплят снести головы?
     - Ведуньи не приносят жертвы для вызова силы.
     Он пожал плечами:
     - Извини. В школе наемных убийц не преподают сравнительного религиоведения и метафизики - тоже.
     - Ты меня напугал, напомнил, как мне здорово досталось, а теперь дразнишь. Ты хочешь, чтобы я отсюда встала и поехала к Бако, или нет?
     Он вдруг стал совершенно серьезен, и последние крупицы веселья испарились с его лица, как снежинки с горячей плиты.
     - Я хочу, чтобы ты делала все, что считаешь нужным. Раньше я думал, что хочу добраться до этого сукина сына любой ценой. - Он тронул мою руку, лежащую поверх простыни, - не взял, только дотронулся и убрал руку. - Я ошибался. Есть цена, которую я платить не желаю.
     Я не успела придумать, что сказать, как он уже повернулся и вышел. Я даже не знала, что меня больше сбивало с толку: новый поворот дела или новый и более эмоциональный Эдуард.
     Краем глаза я глянула на часы. Черт. Остается час сорок, чтобы одеться, выбраться из больницы вопреки указаниям врачей и доехать до "Лос дуэндос". На пререкания с доктором Каннингэмом ушло бы больше времени.

Глава 44

     Я нажала кнопку, чтобы медленно поднять кровать. Чем ближе было к сидячему положению, тем больнее мне становилось. Грудь болела, будто межреберные мышцы поразила крепатура. Порезам на спине сидячее положение тоже не нравилось, а ходьба им понравится еще меньше. Кожа натянулась, как слишком сильно зашнурованный ботинок, - значит, на спине швы. Они будут сами по себе болеть при движениях. Это ощущение ни с чем не спутаешь. Интересно, сколько их там. Кажется, много.
     Оказавшись в сидячем положении, я несколько секунд подождала, прислушиваясь к жалобам тела. Обычно до конца дела мне так не достается. И я даже еще не встретилась с этой огромной-страшной-тварью лицом к лицу. Она меня чуть не убила с дистанции, предполагавшейся безопасной.
     Несколько минут я позволила себе об этом подумать. Итак, я чуть не погибла. Похоже, мне нужен отпуск на недельку перед возвращением в окопы. Но преступление и прилив женщину ждать не будут - что-то такое говорит пословица. Признаюсь, я подумала и о том, чтобы не расхлебывать эту кашу, пусть теперь кто-нибудь другой проявляет героизм. Но решив так всерьез, я вдруг увидела перед глазами детскую и колыбели, забрызганные кровью. Лежать здесь и ждать, что кто-то расхлебает эту кашу вместо меня, я не могла. Физически не могла.
     Уже стянув рубашку до локтей, я сообразила, что нельзя просто отодрать от груди присоски кардиомонитора. Это слишком взбудоражит больничный персонал.
     Подумав, я нажала кнопку вызова сестры. Надо, чтобы меня отцепили от всех этих капельниц и машин.
     Сестра появилась почти сразу же - то ли в этой больнице штат сестер больше, чем в среднем по стране, то ли я настолько серьезно ранена, что мне уделяется особое внимание. Я надеялась, что дело в избытке сестер.
     Сестра была пониже меня, очень миниатюрная, с короткими непослушными светлыми кудряшками. Профессиональная улыбка ее тут же увяла, когда она увидела, что я сижу и стягиваю с себя больничную рубаху.
     - Что вы делаете, миз Блейк?
     - Одеваюсь, - ответила я.
     - Ни в коем случае. Вам нельзя.
     - Послушайте, мне бы хотелось, чтобы все эти трубки и провода от меня отцепили профессионально. Но они будут отцеплены в любом случае, потому что я выписываюсь.
     - Я позову доктора Каннингэма! - Она повернулась и вышла.
     - И поскорее, - сказала я пустой палате.
     Вцепившись мертвой хваткой в провода, ведущие к присоскам монитора, я дернула. Такое было чувство, будто вместе с ними я отодрала квадратный фут кожи - резкая, скребущая боль. Высокий визг машины сообщил, что мое сердце уже не делает тик-так на другом ее конце. Чем-то он неприятно напомнил вой пожарной тревоги, хотя был далеко не такой противный.
     От присосок на коже остались большие круглые следы, хотя совсем не такие большие, как казалось по ощущениям. Сквозь общую боль сильно выделялась резь в рубцах.
     Я еще раскручивала пластырь, которым рука под капельницей была привязана к доске, когда вошел доктор Каннингэм и выключил вопящий кардиомонитор.
     - И что это вы вздумали? - спросил он.
     - Одеться.
     - Черта с два.
     Я глянула на его рассерженную физиономию, но не взъелась на него - сил не хватило. Слишком я устала, слишком истощилась, чтобы тратить энергию на что-либо еще, когда надо было встать и вылезти из этой кровати.
     - Мне пора уходить, доктор. - Я все пыталась поддеть пластырь, но безуспешно. - Где мое оружие?
     - И куда это вам так срочно надо, что вы решили вылезти из этой койки? - спросил он, будто не слышал моего вопроса.
     - Вернуться к работе.
     - Миз Блейк, полиция может пару дней и без вас справиться.
     - Со мной согласны говорить те, кто не станет говорить с полицией.
     Мне удалось подцепить край пластыря.
     - С ними могут поговорить ваши друзья, те, что в холле.
     Доктор Каннингэм вырос в моих глазах. Он понимал, что именно с Эдуардом и его компанией соблаговолят поговорить те, кто избегает контакта с полицией.
     - Это конкретное лицо не станет говорить ни с кем, кроме меня. - Я перестала воевать с пластырем. - Вы мне не поможете это снять?
     Он набрал воздуху в грудь - я думала, чтобы спорить, но он сказал:
     - Я выпишу вас, но если вы сначала позволите мне кое-что вам показать.
     Поглядела я, наверное, подозрительно, но кивнула.
     - Сейчас вернусь, - сказал он и вышел. Что-то все сегодня как-то одинаково поступают.
     Его не было достаточно долго, чтобы Эдуард успел заглянуть проверить, за чем задержка. Я подняла руку, привязанную пластырем, и Эдуард вытащил пружинный нож. Лезвие прорезало пластырь как бумагу - Эдуард всегда держал инструменты в исправности.
     Но еще оставалось размотать пластырь и иглу вытащить из вены - не будем забывать.
     - Если хочешь быстрее, дай я это сделаю, - предложил Эдуард.
     Я кивнула, и он сорвал ленту вместе с иглой.
     - Ой!
     - Слабачка, - улыбнулся он.
     - Садист.
     Вошел доктор Каннингэм с большим ручным зеркальцем в руках. Он не слишком дружелюбно покосился на Эдуарда и на мою освобожденную руку.
     - Вы не согласитесь отодвинуться на шаг, мистер Форрестер?
     - Вы здесь врач, - ответил Эдуард, отходя к изножью кровати.
     - Очень мило с вашей стороны об этом вспомнить, - отозвался Каннингэм и поднес зеркало к моему лицу.
     У меня был перепуганный вид, глаза такие темные, что казались черными. Бледность у меня от природы, но сейчас она была смертельной, будто у эластичной слоновой кости. То ли от бледности, то ли от синяков глаза казались чересчур черными.
     Лицо у меня болело, и я знала почему. Шутка ли: влепиться мордой в стенку - такое бесследно не проходит.
     Синяк расползся по краю щеки, под глазом и до самого уха. Кожа радужно переливалась лилово-черным от красной середины до бордовых краев. Глубокий кровоподтек, который в первый день бывает даже не очень заметен, но потом претерпевает все изменения цветовой гаммы. На моем лице еще предстояло появиться всем оттенкам зеленого, коричневого и желтого. Не будь у меня вампирских меток, то была бы сломана челюсть, а то и шея.
     Бывают минуты, когда я почти все готова отдать, чтобы избавиться от этих меток, но сейчас, разглядывая синяк и даже зная, что я исцелюсь куда быстрее нормального человека, я все же была счастлива, что осталась в живых.
     Про себя я произнесла молитву: "Благодарю Тебя, Боже милостивый, что спас меня от смерти". А вслух сказала:
     - Неприятный вид.
     И отдала зеркало доктору.
     Он нахмурился. Он явно ожидал другой реакции.
     - У вас на спине больше сорока швов.
     Глаза у меня полезли на лоб раньше, чем я успела сдержаться.
     - Ух ты! Это даже для меня рекорд.
     - Миз Блейк, это не шутка.
     - В этом тоже есть что-то смешное, доктор.
     - Если вы будете двигаться, швы разойдутся. Будете вести себя осторожнее, шрамы останутся не очень серьезные, но если начнете двигаться, у вас будут огромные рубцы.
     - Что ж, я буду в большой компании, доктор, - вздохнула я.
     Он медленно покачал головой, лицо его прорезали суровые складки.
     - Что бы я сейчас ни сказал, все будет без толку?
     - Да.
     - Вы дура.
     - Если я останусь тут выздоравливать, что я себе скажу, когда увижу очередные тела?
     - Спасать мир - не ваша работа, миз Блейк.
     - У меня амбиции скромнее. Я пытаюсь спасти только несколько жизней.
     - И вы действительно верите, что вам одной под силу раскрыть это дело?
     - Нет, но я знаю, что я единственная, с кем будет говорить... это лицо.
     Я чуть не назвала Ники Бако, но доктор Каннингэм мог бы тут же позвонить в полицию и сообщить, куда я направляюсь. Вряд ли, конечно, но лучше перестраховаться, чем сожалеть.
     - Я вам сказал, что выпишу вас, если вы посмотрите на свои ранения. Я держу слово.
     - Я это ценю, доктор Каннингэм. Спасибо.
     - Не благодарите, миз Блейк. Не надо. - Он направился к двери, обойдя чуть дальше, чем надо, Эдуарда и импровизированный алтарь, будто ему было неуютно от них обоих. У двери он повернулся: - Я пришлю сестру помочь вам одеться, вам понадобится ее помощь.
     И он быстро вышел, так что я не успела снова поблагодарить его. Может, так оно и лучше.
     Эдуард остался в палате, пока не пришла сестра. Это была уже другая, высокая, светлая брюнетка - как это ни парадоксально звучит. Она смотрела на мое избитое лицо дольше, чем того требовала вежливость, а когда помогла мне снять рубашку, то присвистнула при виде швов на спине. Непрофессионально и как-то не по-сестрински. Обычно они жизнерадостны до тошноты. Никогда не покажут, как на них действует вид твоих ранений.
     - С такими швами на спине вам лифчик не надеть.
     Я вздохнула - терпеть не могу ходить без лифчика. Всегда, что бы на мне ни было, все равно кажется, что я голая.
     - Давайте просто наденем тенниску.
     Она помогла мне натянуть блузку через голову. На поднятые руки спина отреагировала резкой болью, будто стоило мне шевельнуться чуть быстрее - и кожа лопнет. Интересно, пришло бы мне в голову такое сравнение, если бы Каннингэм не предупредил меня, что швы разойдутся? Я бы пожала плечами, если бы не знала, что от этого будет больнее.
     - Вообще-то я работаю в детской, - сказала сестра, помогая мне расправить блузку и застегивая две верхние пуговицы.
     Я глянула на нее, не зная, что сказать. Но ничего и не надо было - ей все было известно.
     - Меня позвали, когда вы уничтожили монстра. Позвали... прибирать.
     Она помогла мне сесть на край кровати. Несколько секунд я посидела, не доставая ногами до пола, давая телу привыкнуть к тому, что, когда закончим одеваться, надо будет встать... вот сейчас.
     - Извините, что вам пришлось на это смотреть, - сказала я, потому что надо было как-то реагировать. Мне даже было неловко от ее слов, что я "уничтожила" монстра. Звучало героически, а на самом деле мной руководило отчаяние. Для меня по крайней мере отчаяние - истинная мать находчивости.
     Она попыталась помочь мне надеть черные трусы, но я взяла их у нее из рук. Если я даже трусы сама не могу надеть, то дело осложняется. И мне надо знать, насколько серьезное у меня ранение. Это подействует на мой порыв к героизму.
     Я попыталась согнуться в поясе, но это было не так просто. Мои жалкие потуги оказались тщетны - все равно не удавалось достаточно наклониться.
     - Давайте я надену их вам на ноги, чтобы вам не так низко пришлось нагибаться, - предложила сестра.
     В конце концов я ей уступила, но даже когда я стала сама натягивать трусы с середины бедер, моя спина превратилась в конгломерат боли. Одевшись, я привалилась к кровати и даже спорить не стала, когда сестра нагнулась надеть мне носки. Она даже не говорила, что я слишком слаба, чтобы выписываться. Это было ясно и без слов.
     - Мы с Вики проработали два года. А Мэг только начинала работать.
     Глаза у нее были сухие, расширенные, и я заметила под ними черные круги, будто она не слишком много спала последние трое суток.
     Я вспомнила тело, заклинившее дверь, и сестру, которую выбросили сквозь стекло. Вики и Мэг, хоть я и не знала, кто из них кто, да это было и не важно. Они мертвы, и им все равно, а сестра, которая сейчас помогает мне надеть черные джинсы, в вопросах не нуждалась. Мне только надо было слушать и вовремя хмыкать.
     На задницу я смогла натянуть джинсы без помощи, застегнуть их на пуговицы и на молнию - все совершенно самостоятельно. Жизнь налаживалась. Я попыталась по привычке заправить блузку в штаны, но это требовало шевелить спиной сильнее, чем я предполагала. Кроме того, когда блузка навыпуск, не так заметно будет отсутствие лифчика. Вообще-то природа слишком щедро одарила меня, чтобы без него обходиться, но скромность не стоит боли. Сегодня, по крайней мере.
     - Я каждый раз, как закрываю глаза, вижу тех детей. - Она присела, держа в руках мою туфлю, потом посмотрела на меня. - Я думала, что мне будут сниться подруги, но я вижу только детей, тельца, и они плачут. Каждый раз, как закрою глаза, они кричат. Меня там не было, а я это каждую ночь слышу.
     Наконец-то у нее на глаза навернулись слезы и тихо потекли по щекам, будто она сама не знала, что плачет. Она надела туфлю мне на ногу и опустила глаза, не обращая внимания на то, что делает.
     - Пойдите к психологу или к священнику, к любому, кому вы доверяете, - сказала я. - Вам нужна помощь.
     Она взяла с кровати вторую туфлю, подняла ко мне лицо. На щеках засыхали следы слез.
     - Я слышала, что это какая-то вроде ведьма заставила эти трупы нападать на людей.
     - Не ведьма, - сказала я. - За этим всем стоит не человек.
     Она нахмурилась, надевая на меня туфлю.
     - Это что-то бессмертное, вроде вампира?
     Я не стала читать свою обычную лекцию, что вампиры не бессмертны, их только трудно убить. Ей эта лекция не была нужна.
     - Я еще не знаю.
     Она зашнуровала мне туфлю, но не слишком туго, будто это было ей привычно. И снова посмотрела на меня своими странно-пустыми глазами.
     - Если оно не бессмертно, убейте его.
     На ее лице была написана искренняя вера, какая бывает только у маленьких детей и у людей, у которых не все дома. Ни в ее потрясенных глазах, ни на бледном лице не было вопроса. Я отозвалась на эту веру - реальность подождет до тех пор, пока эта девушка будет готова ее принять.
     - Если оно смертное, я его убью.
     Она именно это и хотела услышать. И еще я и сама решила так после того, как увидела дела этой твари. Может быть, таков был план с самого начала - зная Эдуарда, почти наверняка так было. В его понимании раскрыть дело - значило убить. Убить их всех. Мне доводилось слышать о планах и похлеще. Как образ жизни - эта идея недостаточно романтична. Как средство остаться в живых - почти идеальна. Как способ сохранить живую душу - никуда не годится. Но я готова была пожертвовать частицей своей души, чтобы остановить эту тварь. Вот тут, наверное, и возникла самая большая моя проблема. Я всегда была готова жертвовать душой, чтобы искоренить большее зло. Но почему-то тут же откуда-то появлялось зло еще большее. Сколько бы раз я ни спасала положение, ликвидируя монстра, объявился еще один монстр, и так будет всегда. Запас их был неисчерпаем. А я - нет. Частицы моей личности, которыми я жертвовала, чтобы победить монстров, были на исходе, и когда я их все израсходую, возврата не будет. Я стану Эдуардом в юбке. Я могу спасти мир и погубить себя.
     Глядя в лицо этой женщины, в ее отчаянные глаза, полные беззаветной веры, я не знала, по душе ли мне такая плата за мои потери, но одно я знала точно. Я не могу сказать "нет". Я не могу допустить, чтобы монстры победили, даже если самой придется стать монстром. Прости меня, Бог, если это гордыня. Защити меня, Бог, если это не так.
     Я вылезла из койки и отправилась искать монстров.

Глава 45

     Я сидела, пристегнутая, на переднем сиденье "хаммера" Эдуарда, держась напряженно и осторожно и радуясь, что дорога гладкая. Бернардо и Олаф сидели сзади, одетые будто по чьей-то подсказке о шике наемных убийц. Бернардо был в кожаном жилете, а его правая рука, неуклюже загипсованная, держалась не белом бинте, подвязанном к шее под углом в сорок пять градусов. Длинные волосы были убраны с