в моральном, так 
и в физическом отношении, рискующие всем и для всего; во втором случае 
получаются люди низшего разряда с вялым умом и той степенью тяжеловесности и 
лимфатизма, какая не встречается, например, среди кельтов-брахицефалов. 
Вследствие этого последние достигают очень высокого среднего уровня, хотя, быть 
может, дают менее индивидуальных порывов к высшим областям. 
Прибавим к этому, что, согласно Ламброзо, Марро, Боно и Оттолонги, среди 
кретинов и эпилептиков пропорция белокурых очень слаба. Среди пьемонтцев 
количество смуглых преступников вдвое более, чем белокурых, хотя только треть 
населения смуглолица. Если к белокурым присоединить рыжих, то явление выступит 
еще резче, несмотря на пословицу о рыжих. Зато в преступлениях, связанных с 
половой развращенностью, белокурые занимают высшее место. Несмотря на всю 
неопределенность этой психологии рас, считают возможным придти к тому 
заключению, что у цивилизованных народов деление на классы почти всегда 
соответствует количеству длинноголовых элементов, входящих в состав правящих 
классов. 
Известно, что преобладающими чертами кельтов, принадлежащих вместе с славянами к 
смуглым брахицефалам, признаются живость ума, подвижность характера, веселость, 
преобладание ума над волевой энергией, известная овечья покорность, желание быть 
управляемыми другими; Ф. Гальтон приписывает им вследствие этого стадные 
наклонности. Но следует заметить, что последнее свойство связано с 
господствующей чертой расы: общительностью, живой симпатией и восприимчивостью к 
чувствам окружающих, потребностью в товариществе, в общении с другими. По нашему 
мнению, это свойство является отчасти результатом сознания кельтами присущего им 
недостатка волевой энергии. Кельт обыкновенно пополняет этот недостаток волевой 
активности пассивным сопротивлением: это кроткий упрямец. Кроме того, не 
чувствуя достаточно силы в самом себе, он инстинктивно стремится найти ее в 
союзе, опереться на других, ощущать себя в общении с группой, часть которой он 
составляет. По той же причине он по натуре миролюбив; раны и синяки не в его 
вкусе. Благоразумный и предусмотрительный, он заботливо относится к самому себе 
и к своему имуществу. Что касается ума, то кельты не уступают в этом отношении 
германцам и скандинавам, по крайней мере в области собственно интеллектуальных 
свойств, а не тех, которые зависят скорее от качеств воли: так, например, 
способность понимания и усвоения, суждение, логика, память, воображение, все 
это, по-видимому, развито у широкоголовых кельтов не менее, чем у длинноголовых 
германцев; но что касается способности внимания, в значительной степени волевого 
характера, то у первых она, по-видимому, слабее или менее устойчива. Точно так 
же, все, требующее инициативы и решимости порвать привычную ассоциацию идей, 
реже встречается у кельта, чем у северянина; он менее охотно подвергнет себя 
случайностям неизвестного, опасностям открытий, не потому, чтобы он был менее 
способен к изысканиям, а потому, что в нем менее смелости исследователя; он 
более спокоен по натуре и не любит рисковать. Словом, здесь можно установить 
различие, впрочем все еще очень проблематичное, скорее в характере чувства и 
воли, чем в силе ума. 
Житель Морвана (в центре Франции), хорошо изученный Говелаком, может служить 
хорошим образчиком кельта: он трезв, экономен, мужествен, привязан к своей 
стране, любопытен, хитер, подвижного ума, скрывающегося под наружной вялостью, 
гостеприимен, обязателен без расчета. Достоинства и недостатки оверньята с его 
упрямством, вошедшим в пословицу, хорошо известны. Овернь, в своей литературе, 
"непоколебима и склонна к резонерству", Впрочем, для правильной оценки характера 
оверньята необходимо принять во внимание влияние гор и привычек исключительно 
сельской жизни, на которую были обречены кельты после своего удаления в горы. По 
словам Топинара, брахицефалы всегда были "угнетенными жертвами долихоцефалов". 
Последние, сварливые и беспокойные, вояки и грабители, отрывали их от полей и 
заставляли следовать за собой в их безумных экспедициях то в Дельфы, то к 
подножию Капитолия. Кельты не ощущают потребности рыскать по свету, пускать 
стрелы в небеса и бороться с морем; они любят родную почву и привязаны к своей 
семье; ими овладевает беспокойство, когда они не видят дыма, поднимающегося над 
их крышей; они создают в воображении свой собственный мир, часто фантастический, 
и путешествуют в нем, не покидая своего угла; они охотнее рассказывают о 
приключениях, нежели бросаются в них. Будучи прозаиками, когда этого требуют 
условия их жизни, они обладают однако мечтательной и волшебной поэзией; они 
верят в фей, в духов, в постоянное общение живых с мертвыми. Верные религии 
своих отцов, преданные часто до самоотвержения, они консервативны в политике, 
пока их не доведут до крайности. Словом, они отличаются всеми достоинствами и 
несовершенствами натур, скорее мягких, чем пылких, и скорее консервативных, 
нежели революционных. Наша суровая и мечтательная Бретань, стоящая на краю 
материка, окутанная туманами океана, населена кельтами более поэтического 
характера, более склонными к меланхолии, с более интенсивным религиозным 
чувством. Быть может, они обязаны своими особенностями, так же как в Ирландии, 
Валлисе и Шотландии, смешению кельтской крови с известной долей крови белокурых 
кимров и влиянию туманного и влажного климата. Бретонцы -- сильная раса, 
неукротимая в своем "консерватизме", а иногда также и в радикализме; обыкновенно 
очень религиозные, они доходят порой в своем отрицании до святотатства. Их 
единодушно изображают идеалистами, мечтателями, более склонными к поэзии, нежели 
к живописи, со взором, устремленным во внутренний мир. Цветок Арморики, сказал 
один из их поэтов, служит символом бретонской расы: 
Золотое сердце, окруженное дротиками. 
Абелар, Мопертюи, Ламеттри, Бруссэ, Шатобриан, Ламеннэ, Ренан, Леконт де Лиль 
(подобно Ренану отчасти бретонец по происхождению), Лоти, родившийся в 
провинции, соседней с Вандеей, служат выразителями различных сторон бретонского 
духа. Быть может, бретонский идеализм объясняется отчасти соседством туманного и 
дикого моря, видом ланд и друидических памятников, живучестью традиций, 
кельтским наречием, религией, недостаточно частыми сношениями с остальной 
Францией. Часто указывали на контраст между Бретанью и Нормандией. Эта 
последняя, богатая и живописная страна, населенная преимущественно 
предприимчивыми и смелыми скандинавами, любящая одерживать победы, а вследствие 
этого -- воевать или вести процессы, отличается скорее материалистическим духом. 
По словам Стендаля, Нормандия если не самая умная, то, быть может, наиболее 
цивилизованная часть Франции; вместе с тем она одна из наиболее преступных, 
между тем как Бретань, а особенно Морбиган, окрашена гораздо бледнее на карте 
преступности. Не следует искать в Нормандии глубокого поэтического настроения 
Бретани. Г. Тьерсо, изучавший народные песни Франции, тщетно искал от Авранша до 
Дюнкирхена песни, выражающей "чувство". Нормандцам, "большим мастерам выпить" и 
любителям амурных похождений, знакомы лишь песни на темы о вине и любви. У них 
есть свои поэты, среди которых Корнель служит "величавым представителем всего, 
что существует прекрасного в гордом нормандце, индивидуалисте, не нуждающемся в 
других" (Гавелок Эллис). Они особенно богаты великими живописцами, начиная с 
Пуссэна и Жерико до Миллэ, и живописцами в прозе, каковы Бернардэн де Сен-Пьерр, 
Флобер и Мопассан. У них есть также ученые, как Фонтенелль, Лаплас и Леверрье. В 
нормандце не все может быть объяснено кровью белокурых германцев; сюда надо 
присоединить еще традиции завоевания и отважных предприятий, свойственных 
впрочем этой расе, а также влияние богатой страны, более быстрой и легче 
достигнутой цивилизации. 
Со всеми их достоинствами и недостатками, кельты составляли очень хороший сырой 
материал для состава нации, -- прочный и устойчивый, полезный даже своей 
инертностью и тяжеловесностью; но они нуждались в том, чтобы более 
индивидуалистическая, властная и стремительная нация дала им толчок и вместе с 
тем дисциплинировала бы их. Поэтому для кельтов нашей страны было большим 
счастьем, что в их среду были внесены скандинавский и германский элементы 
сначала кимрами и галатами, потом визиготами и франками и наконец норманнами, -- 
всеми этими страшными товарищами, мешавшими им заснуть. 
Что касается средиземноморского элемента, также по преимуществу длинноголового, 
то он должен был доставить французам драгоценные качества. Мы видели, что в 
психологическом отношении эта раса характеризуется умственной проницательностью 
в соединении с известной южной страстностью. Кроме того, она обладает очень 
важными признаками воли: внутренней энергией, умеющей сдерживаться и выжидать, 
упорством, не забывающим о своей цели. Это черты желчного темперамента, скорее 
сосредоточенного, нежели экспансивного, темперамента, который, в соединении с 
нервностью, удерживает последнюю внутри. Эти черты проявляются все сильнее и 
сильнее по мере приближения к Африке. Первоначальных обитателей Лигурии (позднее 
занятой брахицефалами) римляне называли неукротимыми; испанские иберы оказали 
римлянам наиболее отчаянное и продолжительное сопротивление: кто не помнит 
героизма жителей Нуманции? Иберийская раса, упрямая, терпеливая и мстительная, 
менее общительна, нежели другие, более любит уединение и независимость. Иберийцы 
охотно держались в стороне или оставались разделенными на мелкие горные племена. 
Провансальские и итальянские представители расы Средиземного моря были менее 
нелюдимы и сосредоточены, чем испанские; они обладали и еще обладают гибкостью 
ума, веселым и живым нравом, большей потребностью в товариществе и совместной 
жизни. Утверждали даже, что эти средиземноморцы -- "горожане по преимуществу", 
т. е. чувствуют влечение к городской жизни и глубоко ненавидят сельское 
существование: они ощущают потребность говорить, вступать во всякого рода 
сношения, вести дела, обращаться с деньгами; в них есть что-то общее с 
родственными им семитами. По мнению Лапужа, средиземноморец -- Homo Arabicus 
Бори, бербер, ибер, семит произошли от смешения европейского человека с черными 
племенами северной Африки, очень умными и также долихоцефалами. Несомненно во 
всяком случае, что от смешения иберийца с кельтом произошел гасконец, искрящийся 
весельем, изящный и остроумный, насмешливый и говорливый. "Пылкий и сильный" 
Лангедок составляет галльскую Испанию или даже Африку; Прованс, "горячий и 
трепещущий, олицетворение грации и страсти", представляет собой экспансивную, 
веселую и легкомысленную Италию, так сказать, элленизированную и 
кельтизированную одновременно. Влияние расы Средиземного моря или, если хотите, 
южан было, в общем, значительнее в Галлии, нежели в Германии. Мы уже говорили, 
что по ту сторону Рейна и на Дунае раскинулись толстые слои кельтов, 
сохраняющиеся и разрастающиеся по настоящее время; белокурый элемент там 
преобладал когда-то, элемент же смуглых долихоцефалов часто отсутствовал. Отсюда 
в Германии (если хотят непременно этнологических формул) состав населения можно 
назвать германо-кельтским, тогда как в Галлии он 
кельто-германо-средиземноморский. 
Это слияние трех рас должно было произвести у нас очень удачную гармонию, своего 
рода полный аккорд, в котором кельт послужил основным тоном, средиземноморец -- 
терцией, а германец -- верхней квинтой. 
ГЛАВА ТРЕТЬЯ 
ЭТНОГРАФИЯ И ПСИХОЛОГИЯ НАРОДОВ
На этнографии Европы и Франции хотят построить новую историческую концепцию. Вся 
задача, говорят нам, состоит в том, чтобы определить относительное значение двух 
главных элементов цивилизованных народов, -- долихоцефального и брахицефального, 
так как общая история сливается с историей их соотношений. Некоторые антропологи 
пытались доказать, что прогресс права и религии соответствовал успехам 
длинноголовой расы. Во Франции область господства обычного права совпадала с 
районом наибольшего преобладания белокурого населения, чистого или смешанного. 
Там именно настоящий галльский элемент, т. е. белокурый, был всего плотнее во 
время римского завоевания и удержался (подвергнувшись изменению) до германского 
нашествия. Подобным же образом все белокурое население -- протестантское, за 
исключением Бельгии и части прирейнской Пруссии; кельтская Ирландия, Франция, 
снова ставшая в значительной степени кельтской, южная Германия, переполненная 
кельтами, Италия, сделавшаяся короткоголовой, Испания с ее кельто-иберами, 
Богемия, Польша и ее славяне-католики. Во Франции белокурый элемент, очень 
многочисленный в галльскую эпоху, удержался, в уменьшающейся пропорции, в 
аристократических семьях и в некоторой части народных масс; но в настоящее время 
он почти уничтожен вследствие преобладания короткоголового типа в скрещивании и 
влияния условий среды, более благоприятствующих расе брахицефалов. 
Бессознательная борьба этих двух рас должна, по мнению Лапужа, объяснить почти 
всю историю нашей страны; французская революция является в его глазах "высшим и 
победоносным усилием туранской народности". Но мы дорого заплатим за эту победу: 
согласно этим зловещим пророкам, нас ожидает самое мрачное будущее. В Англии, 
напротив того, короткоголовый элемент почти исчез. Счастливая Англия! Военная и 
промышленная гегемония -- в руках арийского населения северной Германии; но 
масса германцев принадлежит к брахицефалам; поэтому их благоденствие 
"искусственно". Высший элемент, т. е. белокурый, настолько отличается там от 
туранских масс, что падение произойдет "быстро и неизбежно" в тот день, когда 
масса поглотит избранную часть населения. Вопрос будущего зависит главным 
образом от социального подбора, и его решение предопределяется следующим общим 
законом: "из двух соперничающих рас низшая вытесняет высшую". Повсюду, и где 
белокурые долихоцефалы смешаны с смуглолицыми, их число постепенно уменьшается. 
Чтобы избежать этого результата, необходим "целесообразно-организованный 
подбор", который, по крайней мере в Европе, невозможен при нашем двойном 
стремлении к плутократии и социализму. Механическое существование 
социалистического общества наиболее благоприятно для наших европейских китайцев. 
Варвар, по учению антропологов аристократической школы, не у границ 
цивилизованного мира; он гнездится в "нижних этажах и мансардах". Будущее 
человечества зависит не от возможного торжества желтых народов под белыми; оно 
зависит всецело от исхода борьбы двух типов: "благородного и рабочего". 
Возможно, что Европа попадет в руки желтокожих и даже чернокожих путем военного 
завоевания или иммиграции, вызванной экономическими причинами; но еще ранее 
этого великая борьба будет закончена. 
Так некоторые антропологи после апофеоза арийцев в прошлом предрекают их 
исчезновение в будущем. Если бы они ограничились тем, что приписали бы важную 
роль в истории северным европейцам, то их теория могла бы выдержать критику: 
вторжения так называемых арийцев хорошо известны. Но они идут далее: они хотят 
установить в одной и той же стране расовые перегородки между различными 
классами. Их задняя мысль та, что белокурый долихоцефал, Homo Europaeus Линнея, 
не одного и того же "вида" и даже не одного первоначального происхождения с 
другими расами и именно с Alpinus; таким образом не только белые считаются 
неродственными неграм, но и белокурые становятся вполне чуждыми смуглолицым. По 
нашему мнению это совершенно произвольное и в высшей степени неправдоподобное 
предположение. Нет ни одной области, как бы мала она ни была, где один из этих 
предполагаемых "видов" существовал бы без другого. Длинные, широкие и средние 
черепа встречаются в каждом из крупных разветвлений, известных под 
неопределенным и не вполне научным названием белых, желтых и черных рас; они 
живут один возле другого во всех частях земного шара. В Европе долихоцефалы 
появились впервые в лице средиземноморцев; то же самое вероятно пришлось бы 
сказать и о других частях света, если бы не было установлено (впредь до новой 
теории), что короткоголовые типы полинезийского негритоса и африканского негра 
(характерным представителем которого являются аккасы) обладают физиономией очень 
древних типов. Возможно ли поэтому придавать такое значение удлинению черепа, 
наблюдаемому среди всех главнейших человеческих рас и во всех странах? Это не 
более как две мало расходящиеся разновидности одного и того же типа. Нет, 
возражают нам, так как скрещивание, продолжавшееся в течение бесконечного ряда 
веков, не могло произвести слияния этих разновидностей. Но, напротив того, это 
слияние наблюдается постоянно: принимая во внимание существование всевозможных 
вариаций черепного показателя, необходимо придти к заключению, что вы имеете 
перед собой на одном конце шкалы "долихоцефалов", на другом -- "брахицефалов", а 
в середине все промежуточные степени, происходящие от слияния двух типов. Зная о 
существовании всевозможных носов, длинных, коротких, широких, тонких, орлиных и 
т. д., а также разного цвета глаз, то черных, то голубых, серых и т. д., вы не 
можете создать теорию отдельного первоначального происхождения, основанную на 
крайних формах носа или наиболее резких цветах глаз. Во всех этих явлениях вы 
имеете дело лишь с семейной наследственностью, среди одного и того же вида, а 
иногда даже просто с игрой случая. Желая объяснить одновременное существование 
повсюду длинных и коротких черепов, нас уверяют, что обладатели первых, 
деятельные и воинственные, влекли за собой в своих передвижениях обладателей 
вторых, пассивных и трудолюбивых; одни составляли главный штаб, другие играли 
роль простых солдат. Но это лишь гипотеза, не подтверждаемая ни одним 
достоверным историческим фактом. Примем ее однако; но следует ли отсюда, что 
генеральный штаб и солдаты, походящие друг на друга во всем, за исключением 
черепного показателя и цвета волос или глаз, составляют две расы и даже два 
неизменных вида? "Диморфизм" является в этом случае гораздо более естественным 
объяснением, и его следует держаться, пока не будет доказано противное, а 
доказать это должны поклонники белокурой расы. Если термин арийский -- 
"псевдоисторический", то этикетки Homo Europaeus и Homo Alpinus -- 
псевдо-зоологические, и мы сильно опасаемся, не поддались ли в этом случае 
Линней и Бори страсти к классификации, доведенной до крайности. 
Далее, имеет ли различие в длине черепов то огромное психологическое значение, 
какое желают ему приписать? Многие осторожные антропологи, как например 
Мануврие, отрицают это. Если бы удлиненная форма головы оказывала такие 
последствия на ум и волю, то чем объяснить, что негры в большинстве случаев 
долихоцефалы, те самые негры, в которых мы не хотим признать наших братьев. Быть 
может и тут станут обвинять Homo Alpinus, кельта или славянина, в том, что он 
"заморозил" их цивилизацию? Нам отвечают, что негров следует считать 
"отклонением" от первоначального длинноголового типа, но в таком случае они 
все-таки же остаются нашими братьями, несчастными без сомнения, но все же 
братьями. Утверждают также (хотя другие говорят противное), что ребенок более 
долихоцефал, а равно и женщина; согласно антифеминистским теориям, пользующимся 
благосклонностью большинства ученых, это должно было бы служить признаком низшей 
расы, Говорят даже, что длинноголовость некоторых преступников указывает на 
возврат к первобытной дикости; но каким же образом та же самая долихоцефалия 
может служить признаком превосходства среди аристократических классов? А 
обезьяны, принадлежат ли они к брахицефалам? "Несколько лишних сотых" в черепном 
показателе -- очень грубая мерка. Черепной показатель брюссельцев выражается 
дробью 0,77 и 0,78; они более длинноголовы, чем пруссаки, черепной показатель 
которых р