к это делают немцы, англичане и итальянцы, что расширение 
общественной жизни имеет необходимым последствием сужение личной и внутренней, 
что, по мере того как развивается одна, атрофируется другая? Да, если понимать 
под общественной жизнью светскую; но составляет ли последняя истинную 
общественную жизнь и не есть ли она лишь ненормальная, извращенная форма ее? 
Лучше понятое общественное существование требует, напротив того, сильной 
индивидуальности и высокого развития личности. Идеал, который составила себе 
Франция, еще не осуществив его в достаточной мере, и к которому она должна 
всегда стремиться, заключается в согласном росте общественной и индивидуальной 
жизни. Ее гений остается так же полезен и необходим миру, как и гений соседних 
наций, не в обиду будь сказано государственным людям, мечтавшим не так давно 
подчинить немецкому господству и немецкому языку Францию севернее Лиона, а 
господству Италии и итальянского языка Францию к югу от Лиона. 
Что касается наших настоящих зол, внушающих столь законное беспокойство, то 
индифферентизм и упадок духа имели бы в данном случае одно и тоже действие и 
были бы одинаково опасны. Ничто так не опасно для народа, как "самовнушение" 
относительно грозящего ему упадка. Постоянно повторяя себе, что ему грозит 
падение, он может вызвать у себя головокружение и упасть. Подобно тому как на 
поле битвы уверенность в поражении делает его неизбежным, национальный упадок 
духа лишает характеры их упругости и обращается в нечто напоминающее настроение 
самоубийцы. Довольствуясь нелепыми словами, вроде: "конец расы", "конец века", 
"конец народа", люди отдаются общему течению, становятся безучастными, ссылаются 
на бессилие индивидуума в борьбе с роком, тяготеющим над целым народом и даже 
принимающим форму физической необходимости. Мы видели, что в действительности 
этой необходимости не существует. Ренан настаивал когда-то на громадном значении 
расы, в то время как Тэн преувеличивал значение среды; в конце концов оба 
признали в нации -- и особенно во французской, более доступной общественным 
влияниям -- "духовный принцип", результат "долгих усилий, жертв и 
самоотверженности в прошлом", наследие, полученное нераздельным, с 
обязательством увеличивать его ценность, и принимаемое сознательно путем своего 
рода "повседневного плебисцита". "Мы -- то, чем были вы, -- говорилось в 
спартанской песне, обращенной к предкам, -- и мы будем такими, какими вы 
теперь". То что древние поэты выражали образно, современные ученые могли бы 
повторить от имени самой действительности; но только влияние предков 
увековечивается не одной наследственностью расы и неизменным влиянием физической 
среды, как, по-видимому, думают многие из современных ученых, а также языком, 
воспитанием, религией, законами и нравами. Этот импульс, действующий на таком 
огромном расстоянии и двигающий нами в течение веков, как единая сила, 
вздымающая волны на всем море, не представляет собой лишь слепого влияния 
инстинктов четвертичного периода или окружающих нас материальных факторов; это 
вместе с тем -- влияние идей и чувств, развитых цивилизацией и надстраивающих 
над физическим организмом моральный. Если нация представляет собой единый 
организм, то это прежде всего духовный организм. Мы рассмотрели, с 
психологической точки зрения, какова французская душа. Невозможно усматривать 
"сумерки народа" в чрезмерной нервности или ослаблении мускульной системы, 
встречающихся более или менее и у всех других наций. Если умственная жизнь и 
общественные влияния, с их хорошими и дурными сторонами, более преобладают во 
Франции, чем в других странах, а этнические влияния достигли в ней в высшей 
степени неустойчивого равновесия, то в этом столько же основания для надежд, как 
и для опасений. В критические минуты национальный характер со всеми 
обусловливаемыми им благоприятными и неблагоприятными шансами становится прежде 
всего вопросом ума и воли: спасение или гибель нации в ее собственных руках. 
III. Выбор народных героев -- факт великой важности в психологии народов. 
Действительно, герои представляют собой одновременно типических представителей 
данной расы и ее идеализованное представление о самой себе. Один немец 
справедливо сказал, что никогда не могло бы существовать нации Наполеонов, но 
что был момент, когда тайным желанием каждого француза было сделаться 
Наполеоном. Этот идеальный Наполеон далеко впрочем не походил на грубого и 
вероломного исторического Наполеона, которого даже в настоящее время, после 
стольких разносторонних исследований, мы еще не знаем достаточно. 
Верцингеторикс, Карл Великий, Людовик Святой, Жанна д'Арк, Винцент де Поль, 
Байярд, Генрих IV, Тюрень, Конде, д'Ассас, Мирабо, Наполеон -- вот герои 
Франции, истинное или воображаемое лицо которых всем знакомо. Наиболее популярны 
-- Жанна д'Арк и Наполеон, причем из последнего сделали олицетворение 
французской революции и французской славы. Несомненно под влиянием классического 
направления великие люди Франции претерпели большие изменения и приблизились к 
условным героям корнелевских и расиновских героев; но во всяком случае они 
действовали обаятельно на простое и непосредственное народное воображение своим 
мужеством и презрением к смерти, неудержимым порывом и всепокоряющей 
откровенностью, величием души и рыцарским духом, преданностью отечеству или 
человечеству, любовью к "свободе", "просвещению" и "прогрессу". Это -- символы 
скорее идеала, живущего в народной душе, чем исторической действительности; но 
нельзя отрицать, что если вы захотите характеризовать этот идеал одним словом, 
вы назовете его идеалом великодушия. 
В глазах некоторых наций, быть великодушным -- значит быть "дураком". Без 
сомнения, великодушие должно быть просвещенным и "идеи" являются силами лишь в 
том случае, если они не противоречат действительности. Но народы грешат в 
настоящее время вовсе не избытком любви и преданности к идеям; напротив. 
Скептицизм, утилитарные заботы, нечестность в денежных делах, узкая политика 
партий и интересов, эгоистическая борьба классов -- вот с чем необходимо теперь 
повсюду бороться во имя идей. Если бы Франция отреклась от своего культа идеала, 
от своего бескорыстного служения обществу и человечеству, она утратила бы, без 
всякого возможного для нее выигрыша, то, в чем всегда заключалась ее истинная 
моральная сила. Не будем насиловать наших способностей. 
  





1 De l'Intelligence I, кн. IV, гл. I. 
2 Тард. Законы подражания, гл. III. Что такое общество? 
3 Этот пессимизм оспаривается в пользу несколько преувеличенного нового 
оптимизма Новиковым в его интересной книге о Будущности белой расы. 
4 Приложите один конец большого циркуля ко лбу, а другой к затылку, и вы 
получите длину черепа; затем измерьте циркулем наибольшую ширину черепа по линии 
ушей; частное от разделения ширины черепа на его длину называется черепным 
показателем (l'indice cephalique). 
5 Немецкий антрополог Гольдер так хотел назвать круглоголовых предшественников 
германцев в Германии. 
6 Против этого выставляются следующие возражения: 1) брахицефалия менее 
значительна и менее распространена в Азии, чем в Европе; 2) брахицефалы могли бы 
проникнуть в Европу в бронзовый период, лишь пройдя через Сибирь и Россию, где 
именно в эту эпоху встречаются почти одни долихоцефалы, или же пройдя сквозь все 
население ассирийцев, что исторически невозможно. Наконец, наши растения не 
азиатского происхождения. 
7 Прибавим еще, что, как это доказал Коллиньон, победители обыкновенно занимали 
равнины и долины рек, между тем как побежденные были оттесняемы в горы или на 
самое побережье океана. 
8 Один японский антрополог предполагает, что высшие классы Японии в значительной 
части потомки аккадийцев, близко стоящих к халдеям. Во всяком случае монгольский 
элемент менее значителен в Японии. 
9 В настоящее время черепной показатель повысился у греков с 0,76 до 0,81. 
10 Немцы указали у Виргилия на следующее описание лица, обладавшего вполне 
германской наружностью и даже носившего германское имя, -- Герминия: 
        ... Catillus Joan.
       Ingentemque animis, ingentem corpore et armis
       Dejicit Herminium, nodo cui vertice fulva
       Caesaries nudique humeri.
Известно, что франки и германцы завязывали узлом свои длинные волосы, падавшие 
на спину. 
11 Субис (Soubies) издал в Галле (1890 г.) книгу об идеале мужской красоты у 
старых французских поэтов ХП и ХIII вв. Физический идеал отвечает 
аристократическому типу: высокий рост, широкие плечи, развитая грудь, тонкая 
талия, высокий подъем ступни, белая кожа, белокурые волосы, румяные щеки, живой 
взгляд, малиновые губы. 
12 Однако Аттила, принадлежавший к финской или урало-алтайской расе, 
изображается Иорнандесом с приплюснутым носом, маленькими впалыми глазами, 
огромной головой и темным цветом кожи. 
13 Кошут походил внешностью на гунна и гордился этим. Но были ли большие 
основания для такой гордости? 
14 Familles eugeniques, составляющие как бы этническую аристократию. 
15 Германские народы или считающие себя таковыми обвиняют кельтские расы в 
нечистоплотности, но как объяснить в таком случае, что галлы изобрели мыло? По 
свидетельству Аммьена Марцелина они, напротив того, обращали большое внимание на 
уход за своим телом, и их никогда нельзя было увидеть одетыми в грязные 
лохмотья. 
16 Известно, что галльские друиды пользовались, по свидетельству Цезаря, важными 
преимуществами: они были освобождаемы от военной службы и от всех налогов; они 
имели право запретить совершение жертвоприношения, т. е. подвергнуть настоящему 
отлучению. Все друиды, включая сюда и их высших членов, были выборные. Для 
избрания требовалось длинное подготовление, так как обучение было только устное 
и продолжалось, как говорят, двадцать лет. Наука друидов славилась в древности; 
но этому нельзя придавать большого значения: известно, как древние увлекались 
всеми иноземными тайнами. Во всяком случае друиды изготовляли законы и судили 
большинство тяжб и преступлений. Цезарь прибавляет, что они обучали юношество, 
объясняя ему "течение звезд, величину мира и земель, силу и могущество богов". 
Они в особенности внушали ему, "что душа не умирает, но после смерти переходит в 
тело другого". Цезарь вероятно заблуждался относительно последнего пункта, если 
только какие-нибудь более ученые друиды не познакомились на юге Галлии с 
греческими и пифагорейскими доктринами. Но идея метампсихоза противоречит всему, 
что социология сообщает нам о верованиях первобытных народов вообще и галльских 
в частности. 
17 Когда галлам случалось быть недовольными Римом, им отвечали, указывая на их 
вековых врагов, германцев, всегда готовых перейти Рейн: "В Германии существуют 
те же причины, что и прежде, вторгнуться в Галлию (так говорил им Цериалий): 
любовь к деньгам и удовольствиям, желание переменить место, германцы всегда 
будут рады покинуть свои болота и пустыни и броситься на плодородную Галлию, 
чтобы завладеть вашими полями и поработить вас самих". Действительно, Рим уже 
спас южную Галлию от страшного нашествия кимвров и тевтонов. Когда Цезарь 
вступил в Галлию, разве он не был призван самими галлами? Если эдуены обратились 
к нему за помощью, то только потому, что свевы уже перешли Рейн, и Ариовист уже 
называл Галлию "своей". "Необходимо случится, -- говорил один галл,-- что через 
несколько лет все галлы будут изгнаны из Галлии и все германцы перейдут Рейн, 
потому что германская почва не может сравниться с галльской, а также и образ 
жизни обитателей этих стран". Таким образом честолюбие Цезаря было полезно самой 
Галлии, так как охраняло ее от германского варварства. 
18 Известны слова Вольтера: "Через какой бы город вы ни проезжали, будь то во 
Франции, в Испании, на берегах Рейна или в Англии, вы везде встретите добрых 
людей, которые будут хвастаться тем, что у них был Цезарь. Каждая провинция 
оспаривает у соседней ту честь, что она первая получила от Цезаря удар плетью". 
Все народы восхищаются теми, кто их хорошо наказывает, будут ли то кельты или 
германцы. 
19 Некогда, писал Страбон в первом веке по Р. Х., галлы думали более о войне, 
чем о труде. "Теперь, когда римляне заставили их сложить оружие, они принялись с 
тем же жаром обрабатывать свои поля, они с той же охотой усвоили более 
цивилизованные нравы". По словам Плиния, римляне смотрели на галлов, -- так же 
как и на греков, -- как "на самый промышленный народ". В конце первого века 
Иосиф говорил о Галлии: "Источники богатства выходят там из глубины почвы и 
разливаются потоком по всей стране". И он желал своим восточные компатриотам 
быть "храбрыми, как германцы, искусными, как греки, и богатыми, как галлы". 
20 Что касается до природного вкуса к искусствам, то он обнаружился у галлов, в 
замечательных произведениях, немедленно же после того, как они познакомились с 
римскими образцами. Сначала они довольствовались доведенным до совершенства 
подражанием скульптуре их предшественников; в стеклянных, металлических и 
мозаичных изделиях они скоро сделались настоящими мастерами. 
21 После завоевания, как и до него, галлы всегда проявляли ту же любовь к 
опасностям и битвам. Они доставляли римским армиям наиболее смелых пехотинцев и 
наиболее стойких всадников. В конце империи только они одни умели сражаться; ими 
были даны последние упорные сражения германцам и персам. "Они хорошие солдаты во 
всяком возрасте, -- говорит Аммьен Марцелин; -- юноши и старики несут службу с 
равной энергией, их тела укреплены постоянными упражнениями, и они презирают 
всякие опасности". По словам поэта Клавдиана, галлов побеждает не сила, а 
случай: Sitgue palam Gallos casu, non robore vinci. 
В последние дни империи, когда государи хотели иметь солдат, которые не были бы 
варварами и вместе с тем не отступали бы перед врагом, они требовали их у 
Галлии, "этой страны сильных людей, мужественно относящихся к войне". 
22 По мнению Фюстель де Куланжа, существует аналогия между отношением патронов и 
клиентов в древнем Риме и Галлии и крепостным правом германцев; между медленной 
революцией, обратившей клиента в арендатора, а потом собственника земли, и 
революцией, обратившей феодальных крепостных сначала в связанных определенными 
обязательствами по отношению к помещику, а затем в крестьян собственников; между 
преобразованием армии в древних республиках, после того как в нее вошел плебс, и 
преобразованием армии средних веков после учреждения коммун; между самими 
коммунами, основанными на развитии благосостояния среднего класса, и древней 
демократией, возникшей благодаря торговле и замене недвижимой собственности 
движимой. 
23 Сын великого Фихте писал: "То, что отличает французов в их научной 
деятельности и что глубже, чем обыкновенно думают, связано с верной оценкой 
истины, -- это ясность, гармоническая законченность идеи, строгость изложения, 
точность определений... Поскольку французы усваивают наши теории, постольку мы 
можем судить с внешней стороны о степени ясности и научной законченности этих 
теорий: они первые и неоспоримые судьи ясности, зрелости и точности идеи". 
Введение к французскому переводу "Способа достигнуть счастливой жизни", стр. 4, 
6. 
24 Извлекаем из Этимологического Словаря Браше следующую статистику современного 
французского языка: 1) слов неизвестного происхождения -- 650; 2) слов 
латинского корня -- 3,800, германского -- 420; греческого -- 20; кельтского -- 
20; 3) итальянских слов -- 450; провансальских -- 50; испанских -- 100; немецких 
-- 60; английских -- 100; славянских -- 36; семитических -- 110; восточных -- 
16; американских -- 20; 4) исторических слов -- 105; 5) звукоподражательных -- 
40. Итого -- 5.977. Если вычтем из 27.000 слов, содержащихся в Академическом 
Словаре, эту цифру 5.977, то останется 21.000 производных слов, образованных или 
народом, путем развития коренных слов, или учеными, путем заимствований из 
греческого и латинского языков. 
25 Венедей (Venedey), в своей книге Les Allemands et les Franзais, d'apres 
l'esprit de leur langue et de leurs proverbes, говорит: "язык -- это народ", и 
он находит, что во французском языке менее свободы и поэтического чувства, чем в 
немецком. Затем, основываясь на изучении языка, он прибавляет: "Француз обладает 
чувством своего права; немец -- чувством лежащей на нем задачи; француз скорее 
решается и более точен, нежели немец; он деятельнее и счастливее... Французы 
говорят: я зарабатываю мой хлеб, тогда как в Германии надо его заслужить. 
Француз знает, немец может; один знает язык, знает (умеет) сделать что-нибудь, 
знает (умеет) молчать; другой может говорить на известном языке, может сделать 
что-нибудь, может молчать". Venedey мог бы прибавить, что из этих двух языков 
один проявляет более интеллектуальности, другой -- большее преобладание воли и 
силы над разумом". 
26 В таком, например, роде: "Временное правительство республики, убежденное, что 
величие души -- высшая политика, что всякая революция, произведенная французским 
народом, должна служить санкцией новой философской истины, и т. д., и т. д., 
декретирует". 
27 К комическому и сатирическому жанру примыкают фаблио и Поэма о Ренаре-лисе; в 
них, без сомнения, много злой наблюдательности, критического чутья, веселья и 
ума; но на один такой фаблио, как Гризеледис, сколько мерзости во всех значениях 
этого слова! Мы обязаны галльскому уму Ренье, Мольером, Лафонтеном и Вольтером, 
но это не мешает ему быть слишком часто позором Франции. 
28 Во время своей юности Наполеон ненавидел французов, завладевших Корсикой: он 
жалеет о неудавшейся попытке Паоли. Откровенничая с Буррьенн, он сказал: "Я 
причиню твоим французам все зло, какое буду в состоянии причинить". "Он 
презирал, -- говорит мадам де Сталь, -- нацию, избранником которой желал быть". 
"Мое происхождение, -- говорил он сам, -- заставляло всех итальянцев считать 
меня своим соотечественником" (Memorial, 6 мая 1816 г.). 
Когда папа колебался приехать короновать его, "итальянская партия в конклаве, -- 
рассказывает он, -- одержала верх над австрийской, присоединив к политическим 
соображениям следующий довод, ласкавший национальное самолюбие: В конце концов 
это -- итальянская династия, которая благодаря нам будет управлять варварами; мы 
отомстим галлам". 
29 Кант замечает мимоходом, до какой степени трудно перевести на другие языки, а 
особенно на немецкий, некоторые французские слова, оттенки которых выражают 
скорее черты национального характера, нежели определенные предметы, как, 
например: "esprit (вместо bon sens), frivolite, galanterie, petit-maitre, 
coquette, etourderie, point d'honneur, bon ton, bon mot, и т. д.". Как видно, мы 
для Канта все еще оставались в XVIII веке. 
30 Так Вольтер называл партию иезуитов. 
31 Луи и наполеон -- золотые монеты. 
32 Во Франции, говорит Lagneau, как и в большинстве больших государств, военные 
и политические власти считают своим долгом не собирать, а главное не 
обнародовать сведений о потерях, причиненных войнами; когда же невозможно вовсе 
скрыть этих потерь, они считают долгом ослаблять их значительность, чтобы не 
устрашить население. Каковы бы ни были побуждения, которыми мотивируется это 
утаивание или это смягчение истины, значительная часть смертности, вызванной 
войной, легко смешивается с общей смертностью. Часто она кажется гораздо менее 
действительной, потому что к ней относятся только смертные случаи от ран. Между 
тем во всех войнах, а особенно продолжительных, число убитых на поле сражения и 
умерших от ран гораздо менее числа умерших от болезней. 
Смертность 1871 года, констатированная официальной статистикой, превосходит 
своими громадными размерами все, что мы знаем о самых тяжелых исторических 
эпохах. Приняв во внимание страшное уменьшение нашего народонаселения за эти два 
года войны 1870--1871 гг., можно согласиться с