ичного права и 
косвенный грабеж. Если ни у кого из детей не оказывается достаточно денег, чтобы 
выкупить отцовское имущество, последнее переходит в чужие руки или же, 
разделенное на сравнительно жалкие части, бесследно исчезает, причем 
значительная доля его достается нотариусам, стряпчим и судьям. Как назвать это 
вторжение государства? Неужели думают, что такой грубой революционной мерой 
охраняются права отца или даже детей? Единственное средство для отца семейства 
обеспечить нераздельность своего имущества -- иметь единственного сына. Вот его 
защита против государства, и в конце концов государство оказывается побежденным. 
Отец обходит закон об обязательном разделе, упраздняя младших сыновей. "Старый 
порядок, -- говорит Виэль Кастель, -- создавал старших сыновей; настоящий 
порядок создает единственных37". "Крестьянин, -- говорит со своей стороны Гюйо, 
-- так же не допускает дробления своего поля, как дворянин -- отчуждения замка 
своих предков. Оба предпочитают скорее коверкать свои семьи, чем свои владения". 

В России периодический передел земли происходит или по душам мужского пола, или 
по дворам. Сразу же видно, говорит Анатоль Леруа-Боль„, что эта система раздела 
способствует увеличению населения. Каждый сын, явившийся на свет или достигший 
известного возраста, приносит семье новый клочок земли. "Вместо того чтобы 
уменьшать отцовское поле дроблением его, -- замечает Леруа-Боль„, -- 
многочисленное потомство увеличивает его...". Вследствие этого из всех 
европейских стран в России совершается наиболее браков и последние наиболее 
плодовиты. Даже во Франции, там, где закон не может оказывать влияния на 
отцовские расчеты, замечается обилие детей. Так бывает часто (но не всегда) 
среди пролетариата, которому нечего делать и который не тревожится мыслью о 
разделе. Так бывает среди рыбаков, эксплуатирующих море, не подлежащее разделу. 
Напрасно пытались объяснить их плодовитость употребляемой ими пищей: здесь мы 
также имеем дело не с физиологическим, а с общественным явлением. "Рыбаки, -- 
говорит Шейссон, -- имеют много детей, потому что они могут иметь их 
безнаказанно, без дробления наследства, и потому что каждый юнга, как и ребенок 
русской общины, приносит свой пай38". Гражданский кодекс, направленный против 
крупной собственности, произвел последствия, не предусмотренные якобы 
непогрешимой мудростью Наполеона. "Введите в действие гражданский кодекс в 
Неаполе, писал он королю Иосифу, и через несколько лет все, не приставшие к вам, 
будут уничтожены; останутся лишь те знатные семьи, которых вы сами сделаете 
вашими вассалами. Это именно и заставило меня прославлять гражданский кодекс и 
ввести его в действие" (Письмо от 5 июня 1806 г.). К несчастью, другое 
последствие, непредусмотренное этим зловещим политиком, заставляет самую 
многочисленную часть нашего населения иметь лишь по одному ребенку на семью, что 
далеко не содействует национальному величию. На конгрессе 1815 г. английский 
дипломат, которому не удалось сузить наших границ в желательных для него 
размерах, воскликнул: "В конце концов французы достаточно ослаблены их законами 
о наследстве". Сохранилось также воспоминание о более недавних и более жестких 
словах, произнесенных в германском парламенте человеком проницательнее 
Наполеона: "Их бесплодие равносильно для них потере ежедневно одного сражения; 
через некоторое время врагам Франции уже не придется более считаться с ней" 
(Мольтке). 
Влияние закона о наследстве не составляет однако ни неизменного правила, ни 
главной причины бесплодия. Во Франции, при действии одной и той же системы, 
рождаемость далеко не одинакова в различных департаментах; кроме того, 
существуют страны, как например, Бельгия, Дания и прирейнская Пруссия, где та же 
часть наследства, т. е. лишь четверть его, предоставлена законом на усмотрение 
завещателя и где рождаемость доходит до 31--39 рождений на 1000 жителей. 
Левасс„р, в третьем томе своей книги Population francaise приводит таблицу 11 
государств и провинций, в которых закон не дозволяет завещателю свободно 
распоряжаться по крайней мере половиной наследства и в которых тем не менее 
рождаемость сильнее французской. Но из того, что действие какой-либо причины 
нейтрализуется другими причинами, еще не следует, чтобы она не оказывала своего 
влияния. Во многих странах хотя и принят наполеоновский кодекс в его целом, но 
значительно увеличена свобода завещателя. В Италии он может располагать 
половиной своего имущества, как бы ни было велико число детей. В великом 
герцогстве Баденском и части левого побережья Рейна обычай передавать наследство 
в распоряжение одного лица с обязательством денежной выплаты другим наследникам 
дает возможность избегать раздела имущества. 
Главная причина, стремящаяся ограничить рождаемость, была, как мы думаем, вполне 
выяснена Гюйо; она заключается в еще относительно недавнем упрочении 
капиталистического режима. "Капитал, в его эгоистической форме, -- говорит Гюйо, 
-- враг увеличения населения, потому что он враг раздела, а всякое умножение 
людей более или менее сопровождается дроблением богатств". Своекорыстная или 
бескорыстная предусмотрительность, вот к чему сводится в конце концов причина, 
сдерживающая рождаемость. Каковы бы ни были экономические, моральные или 
социальные условия, вызывающие эту предусмотрительность, но действует всегда 
именно она; а эта причина, что бы ни говорила школа Маркса, психологического 
характера; даже более: двигателем, в конце концов, является интеллектуальный 
мотив. Сравните рождаемость городов с рождаемостью деревень в средних классах. 
При полевых работах ребенок может быть "естественным и желательным сотрудником"; 
это -- лишняя "пара рук, не стоящая почти ничего и могущая принести большую 
пользу". В городах, напротив того, воспитание стоит дорого39. Малодостаточные 
семьи удручаются не столько прямыми, сколько косвенными налогами: таможенными 
пошлинами, заставными пошлинами, пошлинами на сахар и другие предметы народного 
потребления; а эти пошлины возрастают для семьи пропорционально числу детей. Для 
семьи из мелкой буржуазии, существующей на несколько тысяч франков, 
зарабатываемых отцом, второй ребенок часто уже вносит стеснение в хозяйство, а 
третий -- бедность. Кроме того большие города значительно облегчают холостую 
жизнь. Тацит замечает, что законы Юлия и Паппия не увеличили ни числа браков, ни 
числа детей, потому что были "слишком большие выгоды" не иметь их (Анналы, кн. 
III, гл. XXV). В новых странах с еще не утилизированной плодородной почвой 
земледельческое население отличается особой плодовитостью. Увеличение числа рук 
совпадает там с желанием обогащения и с потребностью к защите. В наших старых 
странах дети уже не приносят дохода своим родителям, даже при земледельческих 
занятиях. Кроме того, развитие образования, демократических идей, вкус к 
роскоши, более ожесточенная конкуренция в различных профессиях заставляют 
опасаться появления большого числа детей в семье. Во Франции все вакантные места 
в либеральных профессиях, в сфере преподавательской деятельности, торговли и др. 
более чем заняты. Наконец понижение процента, "кризис дохода", делающий более 
трудным праздную жизнь на проценты с капитала, также приводит к ограничению 
числа детей. Настанет несомненно время, когда, как надеются экономисты, дети 
почувствуют необходимость труда, который, при мужественном отношении к нему, 
может оказаться спасением для буржуазии; с своей стороны, отцы, привыкнув к 
мысли, что их сыновья должны сами устраивать свою жизнь, как в Соединенных 
Штатах, и перестав считать себя обязанными обеспечивать им привилегированное 
положение богатства и праздности, будут освобождены от забот, заставляющих их 
ограничивать численность своих семей. Но это время еще далеко от нас. В 
настоящую минуту дороговизна жизни и понижение стоимости денег вызывают крайнюю 
предусмотрительность; возрастающее благосостояние само увеличивает потребности, 
вместо того чтобы насыщать их; потребности возрастают скорее, чем могут быть 
удовлетворены. Исчезновение колонизаторского духа (которым Франция обладала в 
прошлом столетии и которй никогда не покидал Англию с ее густым населением) 
влечет за собой исчезновение еще одного фактора плодовитости. Наконец, закон о 
воинской повинности отдаляет браки и, кроме того, отрывает молодых людей от 
сельских занятий, толкая их в города, где, как мы только что видели, бесплодие 
возрастает. 
II. -- Под влиянием всех этих причин в двенадцати французских департаментах 
приходится 3 смертных случая на 2 рождения, причем демография рисует следующую 
схематическую картину положения: когда оба родителя умирают, они оставляют двоих 
детей, из которых один умирает ранее, чем производит потомство. При таком 
положении дела достаточно одного поколения, чтобы разорить страну. В некоторых 
кантонах дело обстоит еще хуже: там одно рождение приходится на два смертных 
случая. Таково положение, стремящееся сделаться общим. В некоторых частях 
Котантена (деп. Ламанша) Арсений Дюмон проследил историю каждой семьи из 
поколения в поколение; в настоящее время из этих семей не остается почти ни 
одной: "немногие пережитки мальтузианства переселились в Париж, чтобы сделаться 
там чиновниками, привратниками, гарсонами в трактирах". Целые деревни 
"представляют собой лишь груду полуразрушившихся домов"; самые бедственные 
войны, пожар, чума не произвели бы более ужасных опустошений. Но между 
насильственным опустошением и мальтузианством, говорят нам, существует та 
разница, что последнее бедствие, медленно уничтожая страну, не доставляет 
никаких страданий ее обитателям: до такой степени верно, что интересы индивидов 
могут быть вполне противоположны интересам общества. "Это, -- говорит Бертильон, 
-- смерть от хлороформа. Она безболезнена, но это все-таки смерть". 
Смерть, без сомнения, слишком сильное слово. Следует быть очень осторожным в 
своих пророчествах, особенно пессимистических, которые сами стремятся вызвать 
то, что объявляется ими неизбежным. Кто мог бы вычислить, на основании данных 
1801 г., справедливо спрашивает Левасс„р, численность населения Европы в 1897 
г.? Оно более чем удвоилось в течение века, потому что промышленной гений Европы 
создал особенно благоприятные для этого экономические условия. Если бы применить 
ретроспективно ту же быстроту удвоения населения к его возрастанию в прошлые 
века, то пришлось бы придти к тому абсурдному выводу, что в 1300 году в Европе 
имелось не более 6.000.000 жителей. Приходится следовательно не доверять 
гипотетическим вычислениям этого рода. К концу XVI столетия в Англии не 
насчитывалось 5 миллионов жителей; к концу XVII века ее население возросло лишь 
на один миллион (16--17%). Английский народ составлял до тех пор преимущественно 
земледельческое население, состоял из мелких фермеров и ремесленников, умеренно 
плодовитых и очень осторожных в заключении браков. Начиная с 1760 г., как это 
доказывает английский экономист Маршаль, были применены научные открытия к 
созданию крупной промышленности; мануфактуры привлекают к себе мужчин, женщин и 
детей, предлагая последним плату, которая могла обеспечить их содержание, а по 
достижении ими десяти или двенадцати лет уже давала излишек. Быстрое расширение 
рынков вызвало тогда необычайную плодовитость. Если бы к концу XVII столетия 
какой-либо статистик захотел определить заранее население Англии к концу 1900 
года или только к концу XVIII века, то он, как это показывает Поль Леруа Боль„, 
определил бы его лишь в 9 или 10 миллионов. Так же и для Франции через известное 
время могут возникнуть обстоятельства, которых мы не предвидим. Все, 
следовательно, условно в данном случае. Но сделав эти оговорки, вызываемые нашим 
неведением будущего, мы можем рассуждать лишь по аналогии с настоящим, которое 
одно известно нам. Настоящее же неблагоприятно для нас. 
Во-первых, являются неудобства международного характера. В конце XVII века в 
Европе существовало только три великих державы, так как Испания уже потеряла 
тогда свое значение. Во Франции было тогда 20 миллионов жителей; в 
Великобритании и Ирландии -- от 8 до 10 миллионов; в Германской империи -- 19 
миллионов; в Австрии от 12 до 13 миллионов; в Пруссии -- 2 миллиона. 
Следовательно во всей Западной Европе насчитывалось около 50 миллионов, и 
население Франции составляло 40% всего населения великих европейских держав. В 
1789 г. во Франции было 26 миллионов жителей; в Великобритании и Ирландии -- 12 
миллионов; в России -- 25 миллионов; в Германской империи -- 28 миллионов; в 
Австрии -- 18 миллионов; в Пруссии -- 5 миллионов. В общем итоге в 96 миллионов 
население Франции уже составляло только 27% (а уже не 40%, как при Людовике 
XIV). Население Германии возросло, и Россия заняла место среди великих держав. В 
настоящее время во Франции 38 миллионов жителей; в Великобритании и Ирландии -- 
39 миллионов; в Австро-Венгрии -- 50; в Германской империи -- 53; в Италии -- 
30; в Европейской России -- 130. Всего -- 340 миллионов. Население Франции 
составляет лишь 11% этого числа вместо прежних 40%. Следует еще прибавить, что 
англичане, живущие в колониях, много содействуют британскому могуществу и что 
Соединенные Штаты мало-помалу вмешиваются в европейскую политику. 
Мы испытываем на себе в настоящее время последствия наших моральных и 
политических ошибок; связав себя с несправедливой политикой обоих Бонапартов, 
Франция сама подготовила ослабление своего могущества. Республика дала нам 
рейнскую и альпийскую границы; цезаризм заставил нас потерять их. Первая Империя 
оставила Францию с меньшей территорией, чем при старом порядке; вторая сначала 
своими победами создала Франции нового противника и соперника, шестую великую 
державу, Италию, а затем своими поражениями искалечила Францию. Таковы 
результаты 18 брюмера и 2 декабря. Но если относительное ослабление Франции 
объясняется отчасти политическими причинами, то оно зависит также, и главным 
образом, от недостаточности нашего народонаселения. К 1850 году Германия и 
Франция (предполагая у них их настоящие границы) имели почти равное число 
жителей; в настоящее время разница в пользу Германии составляет 15 миллионов. 
Германия каждые три года выигрывает "эквивалент Эльзаса-Лотарингии". На 
протяжении сорока пяти лет Франция, если поставить ее с Германией, потеряла, так 
сказать, девять раз население Эльзаса-Лотарингии! Франция, еще почти равняющаяся 
по размерам Германии и более богатая, могла бы и должна была бы пропитывать 
столько же жителей; между тем в каждые три года в Германии рождается 2.000.000 
человек, а во Франции -- 900.000. В то время как рождается один француз, 
является на свет более двух немцев. "Французы каждый день теряют одно сражение", 
-- сказал маршал Мольтке; и действительно, Германия приобретает ежедневно 
полутора тысячами более жителей, чем Франция. 
Без сомнения существует предел для приращения населения Германии; но этот предел 
еще далеко не достигнут. Государства с быстро возрастающим народонаселением без 
сомнения еще долго будут сохранять процент приращения выше французского. 
Соединенное Королевство еще приобретает ежегодно 400.000 душ, благодаря 
превышению в нем рождаемости над смертностью; при теперешнем понижении в нем 
смертности оно дойдет до неподвижного состояния не ранее как через шестьдесят 
лет и будет иметь тогда более 50 миллионов жителей; Италия несомненно будет 
иметь тогда от 42 до 43 миллиона; Россия, если ее население будет по прежнему 
увеличиваться в размере 1,4% в год, достигнет через сто лет 800 миллионов душ; 
это предположение впрочем неправдоподобно, но статистики допускают, что оно 
достигнет 390 миллионов жителей. Можно думать, что в течение ближайшего 
полустолетия все германское население возрастет по крайней мере на 25 миллионов 
душ. Следовательно, через пятьдесят лет будет насчитываться 76 миллионов немцев 
и 38 миллионов французов, т. е. на каждого француза будет приходиться два немца. 
Если в течение этого ближайшего пятидесятилетнего периода быстрота приращения 
народонаселения останется неизменной и если карта Европы не потерпит новых 
территориальных перераспределений, то к середине будущего века население Франции 
будет составлять лишь 7% всего европейского населения, и Франция, в этом 
отношении, перейдет из первого ряда в двадцатый. 
Немцы охотно утверждают, что когда они сделаются вдвое многочисленнее нас, они 
завладеют нашей страной. Они забывают, что по этой милой логике они сами должны 
были бы оказаться добычей русской империи, население которой более превышает 
население Германии, чем последнее -- население Франции. "Политика рас неумолима, 
-- пишет галлофоб доктор Роммель. -- Приближается момент, когда пять бедных 
сыновей германской семьи, привлеченные богатством и плодородием Франции, легко 
покончат с единственным сыном французской семьи. Когда возрастающая нация 
примыкает к более разреженной, являющейся вследствие этого центром низкого 
атмосферного давления, образуется воздушный ток, называемый вульгарно 
нашествием, -- явление, во время которого закон и мораль откладываются временно 
в сторону". Но не образуется ли также "воздушных течений" и со стороны России? 
Прекрасная французская территория создана не для того, говорит тот же доктор 
Реммель, "чтобы на ней обитала французская раса, а для того, чтобы иметь в 1890 
г. столько-то жителей на квадратный километр, в 1900 г. -- столько-то, в 1910 г. 
-- столько-то, сообразно с ресурсами страны; если сама страна не в состоянии 
заполнить своих квадратных километров в размерах, предписанных естественными 
законами, они будут заполнены иностранцами, и самый великий полководец в мире не 
в силах помешать этому. Придется волей неволей сомкнуться теснее и предоставить 
поглотить себя. Сомнительно, чтобы было достаточно инфильтрации иностранцев и их 
потомства для уравновешения европейского давления; надо думать, что процесс, 
происходящий в недрах этой великой нации, будет ускорен вторжением лавин, 
подобных лавинам 1870 г.". 
Не преувеличивая значения этих угроз, исходящих быть может даже не от настоящего 
немца, а родившегося в Швейцарии, несомненно, однако, что мы никогда не должны 
упускать из вида Германии. Италия, наш другой сосед, также становится все более 
и более опасной для нас, так как она защищена от тех двух великих зол, которые 
подрывают наши силы: систематического бесплодия и алкоголизма. Население Италии 
быстро возрастает и стремится перерасти наше; кроме того, этому населению еще не 
грозит алкоголизм. Благодаря климату и своим хорошим привычкам Италия -- самая 
трезвая из больших наций. Прибавьте сюда преимущества живого и гибкого ума, 
терпеливой и настойчивой воли, быстро развивающейся промышленности, торговли, 
стремящейся вытеснить нашу, удивительно искусной политики, не отступающей ни 
перед чем, добивающейся всего, пользующейся всем, находящей способы заключать 
одновременно союзы с Англией и Германией, и вы поймете, что мы должны 
заглядывать не только за Вогезы, но также и за Альпы. Всякий успех наших соседей 
должен служить для нас предостережением. Пусть наш счастливый союз с Россией не 
ослепляет нас насчет грозящей нам опасности и не усиливает нашей апатии. Будут 
ли обращать на нас внимание, когда мы сделаемся сравнительно небольшим народом 
по отношению к значительно возросшим России и Германии и переполненной жителями 
Италии? Будут ли дорожить нашей дружбой, которой ищут в настоящее время? Прочную 
цену союзу с нами может придать только наша сила. Никакое нравственное 
обязательство не может заставить Россию отречься от себя ради Франции. Великий 
славянский народ с очень положительным и реалистическим складом ума не будет 
держаться политики чувства и великодушия по отношению к нам, так же как ученая 
Германия не держалась ее недавн