веселье и удовольствия, но наряду с этим они очень хорошо 
понимают серьезные стороны жизни, трудолюбивы, экономны, религиозны и отличаются 
хорошей нравственностью". 
Известно, как Карл Фохт, отвечая на нападки Моммзенов и Фишоров, возвысил голос 
в пользу побежденной Франции в своих Политических Письмах. "Услуги, оказанные 
Францией европейской цивилизации даже при правлении Наполеонов, так значительны, 
-- говорит он, -- ее содействие прогрессу и культуре нашего времени настолько 
необходимо, что, несмотря на все совершенные ею ошибки и на всю ответственность, 
навлеченную ею на себя, симпатии возвращаются к ней, по мере того как судьба 
наносит ей свои удары. Все декламации нашей прессы по поводу деморализации и 
нравственной испорченности Франции, даже ее действительные преступления 
бессильны против этого: симпатии берут верх и будут брать все более и более... Я 
говорю себе, что Европа без Франции была бы хилой, что без нее нельзя обойтись и 
что в случае, если бы она исчезла, ее должны были бы заменить другие, менее 
способные играть ее роль. Эти французы составляют нечто, и всякий, отрицающий 
это, вредит самому себе". 
КНИГА ЧЕТВЕРТАЯ 
ВЫРОЖДЕНИЕ ИЛИ КРИЗИС
ГЛАВА ПЕРВАЯ 
ВЛИЯНИЕ СУЩЕСТВУЮЩЕЙ ФОРМЫ ЦИВИЛИЗАЦИИ, ВОЙН И ПЕРЕСЕЛЕНИЙ В ГОРОДА
Вырождение может быть физиологическим или психологическим. В первом случае оно 
отзывается на темпераменте и органическом строении, т. е. на условиях 
жизнеспособности и плодовитости. Существует мнение, что французский народ 
вырождается в этом направлении. Но, прежде всего, многие из явлений, 
указывающих, по-видимому, на ослабление темперамента или организма французской 
нации, -- лишь усиленное проявление общих последствий, вызываемых у всех народов 
современной цивилизацией, которую, впрочем, также считают общей причиной 
вырождения. Вместе с возрастающим разделением труда, продуктом промышленного и 
научного прогресса, различные функции ума и тела упражняются неравномерно, 
происходит переутомление или вредная работа в одной части и недостаточное 
упражнение или полное бездействие в другой; отсюда и частичное разрушение 
различных органов, общее расстройство здоровья, нарушение равновесия в 
организме, в темпераменте, в характере. Мозг или скорее некоторые его области 
часто слишком возбуждены, в то время как остальное тело в пренебрежении. "Во 
многих отношениях, -- говорит английский физиолог Балль, -- воспитание и 
цивилизация способствуют энервации и ослаблению организма, подрывают природные 
силы и здоровье человеческого существа". Алкоголь, табак, чай, кофе, чрезмерный 
умственный труд, бессонные ночи, излишества в удовольствиях, сидячая жизнь, 
искусственное поддерживание существования слабых и многие другие причины вредят 
в новейшее время органическому строению и темпераменту. Вместе с ростом 
цивилизации подбор происходит все более и более в пользу ума, а результатом 
этого является ослабление в подборе наиболее крепких организмов. Работник, 
слабый физически, но смышленый и образованный, достигнет лучшего положения; ему 
будет легче жениться и оставить потомство; напротив того, крепко сложенный и 
более сильный работник будет прозябать на низших должностях и часто умрет 
бездетным. Отсюда, по истечении известного времени, нарушение равновесия в 
народном организме в пользу мозга и в ущерб некоторым свойствам, более 
приближающимся к животной жизни. К несчастью эти "животные" свойства являются 
также основой воли, если рассматривать последнюю с точки зрения количества 
энергии, а не ее качества или направления. Можно следовательно опасаться, чтобы 
ослабление физических сил не повлекло за собой известного упадка моральной 
энергии: мужества, пыла, постоянства, твердости -- всего, что зависит от 
накопления живой и движущей силы. Ум обостряется вместе с нервами, а воля 
ослабляется с ослаблением мускулов. Тогда необходимо, чтобы сила характера была 
заменена силой идей; но если к несчастью и в самых идеях царствует беспорядок, 
то он не может не отразиться и на поведении. 
Как мы уже сказали, во всех цивилизованных обществах высшее положение и средства 
жизни обеспечиваются в борьбе за существование не нормальным строением 
организма, а часто именно ненормальным развитием некоторых специальных 
способностей, полезных для промышленности, искусства или какой-либо общественной 
функции. Тогда тот или другой частный общественный интерес подчиняет себе 
физиологический интерес расы, интерес нормального строения индивидуума. 
Нарушения равновесия между различными способностями, развитие одних и атрофия 
других встречаются повсюду все чаще и чаще, потому что из них можно извлечь 
непосредственную пользу. Опасность лежит именно в этой полезной стороне; это 
более отдаленная опасность, но она несомненна. Существуют условия равновесия, 
отступить от которых раса не может, не жертвуя, ради потребностей настоящего, 
своей будущей жизнеспособностью. Если мы не можем, по совету Руссо, вернуться к 
лесной жизни, то мы должны по крайней мере поддерживать телесное здоровье, чтобы 
иметь здоровую душу. Но к сожалению мы не то видим в действительности. Условия 
современной цивилизации не похожи на условия жизни античных обществ и грозят 
несомненными опасностями расе. В прежние времена слабая физическая организация 
чаще всего влекла за собой устранение потомства; в настоящее время самым хилым и 
самым недостойным индивидам предоставлена полная свобода размножаться; кроме 
того их потомство ограждается всеми способами от естественного вымирания. В 
конце концов, как замечают дарвинисты, получается борьба между соперничающими и 
ничем несдерживаемыми способностями размножения. Индивидуум, стоящий нравственно 
выше других, все более и более сторонится этой борьбы, предоставляя размножаться 
низшим элементам. Таким образом подбор действует в обратном смысле, в пользу 
всего худшего. 
Прибавим к этому, что наследственность гораздо успешнее передает дурные 
приобретенные привычки, нежели хорошие. Она скорее передает безумие и невроз, 
чем предшествовавшую им силу мозга. Она увековечивает и усиливает повреждения в 
органах цивилизованного человека, как, например, близорукость. "Могучая для зла 
и медленная для добра", она быстро сообщает эпилепсию морским свинкам, но скупо 
передает приобретения гения. Вследствие этого естественный или искусственный 
подбор наиболее способных индивидов, вопреки всему противодействующему ему в 
настоящее время, еще надолго останется "единственным средством гарантировать 
расу от возрастающего стремления к вырождению, которое в конце концов поглотило 
бы все выгоды цивилизации" (Балль). 
Тем, кто жалуется на частое появление в настоящее время конституционных и 
нервных заболеваний, оптимисты отвечают, что не следует судить о действительном 
числе больных по статистическим сведениям и беспрерывно обогащающимся спискам 
болезней современной медицины. Наши ученые констатировали множество болезней, 
как например диабет или брайтову болезнь, неизвестных в прежнее время. 
Оскультация и микроскопическое исследование открыли целую серию туберкулезов. 
Что касается нервных болезней, то мы имеем теперь блестящую коллекцию их; но 
чудеса и беснование прежних времен показывают, по-видимому, что число истеричных 
было и тогда довольно значительно. При всей недостоверности наших сведений, 
трудно однако допустить a priori, чтобы прогрессивное развитие нервной и 
мозговой жизни, особенно во Франции, не влекло за собой развития нервозности. 
Другой причиной упадка признается вырождение антропологических свойств расы. 
Можно ли утверждать, что во Франции действительно происходит этническое 
вырождение? Заметим прежде всего, что французская раса, как результат слияния 
значительного числа народов и народцев представляет гораздо менее однородности, 
чем, например, в Англии, островной и замкнутой стране; если мы обязаны этому 
обстоятельству очень большим разнообразием способностей, мы обязаны ему также и 
менее устойчивым равновесием, при котором очень различные настроения сменяют 
одно другое в виде внезапных порывов ветра. Попробуйте соединить в одном типе 
бретонца, нормандца и гасконца, и вы получите отдаленное подобие среднего 
современного француза; карикатура получилась бы еще грубее, если бы вы соединили 
в одном типе поляка, немца, англичанина, испанца, итальянца и грека. Между тем 
несомненно, что Франция резюмирует "собой всю Европу и что с точки зрения расы и 
характера, так же как и климата, она заключает в себе элементы многих 
европейских стран. Приобретение национального характера наиболее объединенного и 
наиболее богатого составными элементами обусловливает единство духа и образа 
действия и позволяет народу достигнуть вершины своего величия. Когда этот 
характер начинает разлагаться и терять свою однородность, он порождает 
изменчивость мнений и действий: разделенная внутри себя нация оказывается тогда 
в неустойчивом равновесии. Отсюда опасность слишком быстрого вторжения чуждых 
элементов, не ассимилированных или трудно ассимилирующихся. Но каково в этом 
отношении положение Франции? В Англии все число живущих в ней иностранцев 
составляет 5 человек на 1000 жителей; в Германии -- 8, в Австрии -- 17. Во 
Франции эта пропорция быстро возрастает. В 1886 г. она уже составляла 30 на 
1000; в настоящее время она приближается к 4 на 100: один иностранец на 25 или 
30 жителей. В последние сорок лет число жителей во Франции возросло на 2.350.000 
человек, из которых на долю иностранцев приходится 900.000, т. е. 39%. Другие 
статистические данные показывают, что в 1893 г. в Париже было более итальянцев, 
бельгийцев, швейцарцев, немцев, люксембуржцев, австро-венгерцев и русских, чем 
когда-либо прежде. Вот соответствующие цифры приращения каждой из этих 
национальностей за один год, с 1892 по 1893: 8.761; 5.781; 5.610; 5.037; 2.931; 
2.120; 818. Число иностранцев растет на нашей территории в тринадцать раз 
быстрее туземного элемента, так что если это будет продолжаться, то через 
пятьдесят лет во Франции будет насчитываться 10 миллионов иностранцев. 
"Итальянская колония, -- писал le Petit Marselliais 3 марта 1885 г., -- пускает 
в нашем городе все более и более глубокие корни. Она разрастается, и при таком 
ходе дела не пройдет десяти лет, как в Марселе окажется 100.000 итальянцев". 
Прошло более десяти лет, с тех пор как написана эта статья, и теперь уже можно 
констатировать, что число итальянцев достигло предсказанной цифры. Они 
натурализуются в случае надобности, но в силу недавнего итальянского закона 
сохраняют свою прежнюю национальность! Среди иностранцев, живущих во Франции, 
замечается превышение числа рождений, между тем как среди французов, вот уже три 
года подряд, констатируется превышение смертных случаев. Наибольшее число 
рождений приходится на долю бельгийцев, составляющих почти половину всего числа 
иностранцев; итальянцы чаще всего остаются во Франции лишь временно. 
Умножение иностранцев имеет свои выгоды и неудобства: для Франции выгодно 
получить работников, за издержки воспитания которых она не платила. Предположим, 
говорит Модинари, что, вместо того чтобы впускать к себе этот миллион взрослых 
рабочих, пополняющих дефицит ее населения, Франция воспитывала бы их сама; во 
что бы ей это обошлось? Чтобы получить миллион человек двадцатилетнего возраста, 
надо произвести на свет около 1.300.000 детей; на вскормление и воспитание 
каждого миллиона детей до их совершеннолетия затрачивается в среднем около 3 
миллиардов 500 миллионов. Следовательно, получая взрослых работников, вместо 
того чтобы воспитывать их самой, Франция сберегает 3 с половиной миллиарда. 
Разве не содействует это сбережение возрастанию общественного и частного 
богатства? Не очевидно ли, что, если бы Франция получила даром из соседних стран 
миллион быков, предназначенных для пополнения ее недостаточного производства 
скота, она воспользовалась бы теми издержками, которые были сделаны на этот 
предмет Бельгией, Швейцарией иди другими странами. Однако эта экономическая 
выгода не обходится без своих неудобств, даже экономического характера. Кроме 
того, наши слишком малочисленные дети представляют резкий контраст с людьми, 
воспитанными в суровой школе многодетных семей; они не приучены с юного возраста 
к мысли, что необходимо самому устраивать свою жизнь, а не рассчитывать на 
наследство или приданое жены, что успех в жизни на стороне более трудолюбивых, 
более смелых и предприимчивых. Наши "единственные сыновья", когда им приходится 
конкурировать с детьми многочисленных семей, воспитанными в суровой дисциплине, 
рискуют оказаться побитыми. В самой Франции, по мере того как наши деревни 
теряют своих жителей, иностранцы завладевают землей: в настоящее время они уже 
владеют в нашей стране не менее чем 45.000 квадратных километров земли, т. е. 
1/10 всей удобной для обработки почвы, пространством, превышающим поверхность 
Швейцарии и равняющимся восьми нашим департаментам! Не будучи в состоянии 
обновлять и увеличивать наше население, мы пополняем его элементами, 
заимствованными со всех сторон света: у Бельгии, Швейцарии, Германии и Италии. 
Не переставая жалеть, что Франция не удовлетворяет сама своей потребности в 
обновлении населения, мы можем, в конце концов, только радоваться иммиграции 
чужеземных элементов, уравновешивающих недостаток нашей численности. Необходимо 
прежде всего, чтобы Франция была населена и не сделалась добычей соседей. Наплыв 
иностранцев, хотя сравнительно и быстрый, но происходящий не массами, не может 
произвести пертурбацию в нашем национальном характере, открытом для всех и в 
высшей степени общительном. 
Однако, рассматривая этот вопрос с этнической точки зрения, антропологи боятся, 
чтобы не изменилась пропорция составных элементов нашей расы. В течение нашей 
истории мы уже потеряли огромное количество белокурых долихоцефалов, 
истреблявших друг друга во время войн. Благодаря отмене нантского эдикта, мы 
выгнали за границу целые семьи из числа лучших и наиболее нравственных. 
Революция, в свою очередь, обезглавила массу достойных людей; затем Империя 
рассеяла наиболее здоровую часть всего населения по полям сражений. Независимо 
от всяких этнических соображений, не подлежит сомнению, что войны, покрывшие 
кровью Европу, стоили нам четырех миллионов мужчин, набранных из лучшей части 
нации, среди наиболее здоровой молодежи. Два с половиной миллиона из числа этих 
молодых людей женились бы; такое же число женщин не могло найти себе мужей. Эти 
войны стоили 73 миллиарда, увеличили государственный долг и возвысили налоги. 
"Всякий народ, воинственный дух которого превосходит его плодовитость, должен 
погибнуть", -- говорит Лапуж. Продолжительные войны всегда отзываются 
бедственными последствиями на нации; одним из главнейших является именно это 
исчезновение или уменьшение наиболее здоровой части населения, той, которая 
своим потомством наиболее способствовала бы поддержанию физических и умственных 
сил расы. Предположите, как говорит Лилиенфельд, что стадо защищалось бы 
исключительно своими наиболее сильными и молодыми членами, между тем как слабые 
и старые оставались бы вне борьбы и почти одни давали бы потомство; ясно, что по 
истечении известного времени стадо начало бы вырождаться: подбор в обратном 
направлении вызвал бы понижение тона жизни. То же самое происходит и с народами: 
их победы обходятся им так же дорого, как и поражения. Одна из причин, в силу 
которых Англия сохранила в своем населении большую физическую силу, более 
высокий рост и более чистую расу, чем все другие страны, заключается в ее 
островном положении, позволившем ей принимать сравнительно слабое участие в 
континентальных войнах, не тратить своих финансов и своего человеческого 
капитала на содержание постоянных армий и международные бойни. Точно так же и 
Скандинавия, давно уже держащаяся в стороне от наших распрей, сохранила сильную 
и здоровую расу. Франция, напротив того, затратила лучшую часть своего мужского 
населения на сражения и революции. Германия подвергалась подобным же 
кровопусканиям. Народы, извлекшие меч из ножен, погибнут от меча; проливая кровь 
других, они истощают свою собственную. Земля действительно принадлежит 
миролюбивым, ибо воинственные исчезают со сцены вследствие взаимного 
истребления. В настоящее время продолжительная война подорвала бы 
жизнеспособность как победившей, так и побежденной расы. Борьба Франции и России 
с тройственным союзом была бы не только экономическим, но и физиологическим 
опустошением всех участников в войне, за исключением России, обладающей 
громадным запасом человеческих сил. Чтобы воспользоваться этим всеобщим 
опустошением как в промышленном и политическом, так и в этническом отношениях, 
Англии стоило бы только держаться в стороне. Панегиристам войны следовало бы 
поразмыслить над этими законами социальной физиологии, гласящими Vae victoribus 
не менее чем и Vae victis32. 
Революции с их гекатомбами, где часто погибают лучшие люди, составляют одну из 
наиболее тяжелых форм войны. По мнению Лапужа, французская революция уничтожила 
"антропологическую аристократию" (eugeniques) среди дворянства и буржуазии, 
создав новый класс, обогатившийся путем спекуляций на национальные имущества и 
давший "потомство без добродетелей, талантов и идеалов". Революция была прежде 
всего "передачей власти из рук одной расы в руки другой". С ХVI века и по 
настоящее время, по мнению того же автора, замечается правильная постепенность в 
нашествии брахицефалов; но "революционной эпохе соответствует внезапный скачок, 
заметное ускорение в рассеянии евгенического персонала". Не придавая большого 
значения наплыву брахицефалов, можно спросить себя, не произвела ли у нас 
революция, до известной степени, результатов, аналогичных произведенным 
инквизицией в Испании? Во всяком случае будем остерегаться от повторения ее. 
В отсутствие войн и революций, истребление наиболее деятельных и интеллигентных 
элементов населения продолжается городами не только во Франции, но и в 
большинстве других стран. В течение тридцати лет городские центры поглотили у 
нас семь сотых всего населения, в ущерб небольшим коммунам. В то время как 
деревни теряют своих жителей, население городов непрерывно возрастает. Пятьдесят 
лет назад сельское население во Франции составляло три четверти всего населения; 
в настоящее время оно составляет лишь две трети его (61%): с 1846 и по 1891 г. 
деревня потеряла 2.921.843 жителей, а население городов возросло на 5.664.549 
человек. В течение того же времени плотность парижского населения увеличилась с 
11.000 на 31.000 жителей на квадратный километр, т. е. почти утроилась. Так как 
средняя плотность населения для всей Франции равняется 13 жителям на квадратный 
километр, то отсюда видно, что парижская плотность в 425 раз более средней. Если 
бы, говорит Cheysson, вся Франция была населена, как Париж, то французское 
народонаселение равнялось бы 15 миллиардам человек, т. е. в десять раз 
превосходило бы народонаселение всего земного шара. Левасс„р доказал, что это 
движение в города усилилось с проведением железных дорог: удобство сообщений 
способствовало перемещению жителей. Он приходит к тому выводу, что сила 
притяжения человеческих групп, вообще говоря, прямо пропорциональна их массе, 
так же как и для неодушевленной материи. Так как скопление масс в городах не 
переставало возрастать, то концентрация населения должна была усиливаться. 
Существует стремление считать скопление населения в городах свойственным 
исключительно Франции. Но в Англии городское население, уже превышавшее сельское 
в 1851 г. (51%), составляло в 1891 г. 71,7% всего населения. В Германской 
империи городское население (считая города, имеющие более 2.000 жителей) 
составляло в 1871 г. 36,1% всего ее населения, а в 1897 г. -- уже 50%. В 
Соединенных Штатах пропорция н