ти и культуры19. Одним 
из наиболее удивительных и многозначительных фактов является легкость, с какой 
наши предки усвоили римский язык: в период времени от I по V век миллионы людей 
успели позабыть свое старое кельтское наречие. Из четырех или пяти тысяч 
первоначальных слов, составляющих основу нашего языка, лишь одна десятая 
кельтических, германских, иберийских или греческих и одна десятая -- 
неизвестного происхождения; около же трех тысяч восьмисот остальных слов -- 
латинского происхождения. Они только сделались более короткими и глухими в силу 
закона наименьшего усилия, которым объясняется, почему, по выражению Вольтера, 
"варварам присуще сокращать все слова". Это торжество латинского языка 
доказывает огромную способность ассимиляции, гибкость ума, любовь к новизне, 
любознательность, заставлявшую галлов интересоваться книгами и официальными 
изданиями римлян, влияние славы, заставлявшее подражать римской литературе всех 
галлов, желавших выказать свой талант. Во всем этом мы узнаем французов. Но 
следует также принять в соображение, что простонародный латинский язык был тогда 
единственным общераспространенным языком, облегчавшим торговые, военные, 
административные и судебные сношения. Провинциальные наречия были многочисленны 
и неудобны; римский язык был удобен и один для всех. Ему одному обучали в 
бесчисленных школах, которыми искусные римляне покрыли всю Галлию и которые 
посещались высшими и средними классами; наконец он один был твердо установлен 
писанными текстами и неразрушимыми памятниками. Вследствие этого, как свидетель 
и продукт высшей цивилизации, он устоял позднее и против вторжения варварских 
германских наречий, впрочем очень многочисленных, разнородных и непопулярных в 
силу расовых и классовых антипатий. Карл Великий "любил говорить francigue в 
своем дворце", но его полководцы велели произносить проповеди на латинском 
языке; by God Роллона, когда он присягал Карлу, заставило смеяться французских 
сеньоров, а то обстоятельство, что Гуго Капет разговаривал с Оттоном через 
переводчика, потому что не знал немецкого языка, еще более увеличило его 
популярность. Норманны, жившие в Нормандии, также забыли свой язык, хотя они 
принадлежали к германской расе, а не кельтской, и стали говорить по-французски; 
французский же язык, в виде очень многочисленных обрывков, они внесли в 
германизированную Англию. В деле языка социальные причины имеют преобладающее 
значение; потому-то, как мы уже говорили, так недостоверны этнические 
соображения, основанные на филологии. 
Из всех провинций римской империи в Галлии скоро стали говорить на наиболее 
чистом латинском языке. Вскоре же после покорения римские школы более процветали 
там, чем где-либо в другом месте. Первыми такими школами были от„нская и 
марсельская, медики которых славились ранее медиков Монпелье. Наряду с 
профессором философии, собиравшим вокруг себя толпу слушателей, чтобы доказывать 
им бессмертие души, христианский священник обучал там религиозным догматам и 
нравственным правилам. Вскоре первое место в ряду школ заняли трирская, 
нарбоннская, тулузская и особенно бордосская: Аквитания стала, в конце империи, 
"рассадником римской риторики". Красноречие служило тогда подготовкой к 
общественной карьере, и Ювенал имел основание сказать: "риторика ведет к 
консульству". Ни одна страна не доставляла империи более ораторов, чем Галлия. 
Галлы всегда любили сражаться и говорить; потеряв возможность сражаться, они 
стали говорить. В первом веке Галлия дала Риму двух из его знаменитейших 
адвокатов: Монтануса из Нарбонны и Дониция Афера из Нима; последний был 
величайшим оратором из известных Квинтилиану; им же написана в Диалоге об 
ораторах прекрасная защита красноречия. Юлий Африканус, учитель Сентонжа, 
оспаривает у него пальму первенства. В IV столетии галлы торжествуют в 
литературе. Эвмен От„нский и Озон Бордосский были знаменитейшими адвокатами 
своего времени; Озон был вместе с тем поэтом. Поэзия и красноречие, -- вот две 
главные страсти Галлии. У Озона галльское происхождение проявляется 
очаровательными описаниями природы, одушевлением, с которым он говорит о реках и 
холмах своего отечества, о перевозчике, "поющем свои насмешливые припевы 
запоздавшим земледельцам". Было замечено также, что истинный галл обнаруживается 
в Озоне тем, что его поэзия, по существу своему, веселая. То же веселье и та же 
любовь к природе проявляются у великого христианского поэта Галлии, Павлина 
Бордосского, бывшего в 409 г. епископом в Ноле. Воспевая праздник св. Феликса, 
он воспевает возврат весны, который возвещается этим праздником, "ласточку в 
белом нагруднике, горлицу, сестру голубя, и щегленка, щебечущего в кустарнике". 
Его благочестие -- "радостное и цветущее". Из серьезных родов литературы в 
Галлии всего более обнаруживается вкус к истории. Трог Помней принадлежал к 
школе Фукидида; Сульпиций Север уже обладал, по замечанию Гастона Буассье, 
уравновешенностью ума, ясным и плавным стилем, драматическим оборотом речи, 
добродушной иронией и уменьем живо и свободно высказать свое мнение -- теми 
чертами, которыми стала отличаться потом французская литература20. 
Принимая в соображение эту интеллектуальную деятельность, проявлявшуюся во всех 
школах Галлии, эти храмы, базилики и всякого рода монументы, воздвигавшиеся 
повсюду, цветущее состояние земледелия, богатые жатвы, деятельную торговлю, 
позволительно думать вместе с Фюстель де Куланжем, что весь этот умственный и 
физический труд вряд ли совместим с развращенностью нравов, о которой столько 
раз говорили, и что галло-римское общество, при всем его несовершенстве, 
представляло тогда собой "все, что было наиболее упорядоченного, интеллигентного 
и благородного в человечестве". 
В начале V века галльский поэт, Рутилий Намациан, воспевал слияние галльской и 
римской души, участие побежденных в правах победителей, обращение всего мира в 
единое государство: Urbem fecisti guod prius orbis erat. Готовясь покинуть Рим, 
Рутилий, волнуемый радостью снова увидеть свою Галлию, встречает друга, также 
галла, и, обнимая его, уже думает, что наслаждается частью своего отечества: Dum 
videor patriae jam mihi parte frui. 
Справедливо было сказано, что все галлы, подобно Рутилию, приобрели в конце 
концов два отечества: Рим и Галлию, из которых могли любить одно, не забывая о 
другом, могли пользоваться всей римской культурой, не изменяя своему 
национальному характеру. Отец охотно давал одному из своих сыновей галльское 
имя, а другому -- римское, осуществляя таким образом в своей семье братский союз 
двух наций. Среди государств римской империи Галлия оставалась впрочем наиболее 
независимой по духу, так же как ее верность Риму была наиболее добровольной. Она 
сохранила свою оригинальность, имела свое собственное лицо, свою настоящую 
столицу, Лион, и своих императоров. "Было не в натуре галлов, -- говорит один 
писатель III века, -- переносить легкомысленных государей, недостойных римской 
добродетели или преданных разврату". Когда Галлия не создавала сама для себя 
Цезаря, Рим давал ей его в лице Констанция Хлора или Юлиана. Так примирялись 
сознание общего интереса и национальная гордость, игравшая всегда огромную роль 
в нашей истории21. 
В общем, наши предки, иберо-кельто-германцы по крови, были латинизированы 
римским воспитанием; но влияние его не всегда было глубоко. Знаменитая 
"классическая" культура, значение которой преувеличено Тэном, имела бы 
поверхностное влияние, если бы она не встретила в жителях Франции известные 
врожденные способности, в которых не было ничего римского. Да и вообще, что 
можно представить себе более несходного, чем характеры трех наций, называемых 
"сестрами": Франции, Италии и Испании? Соединять их вместе под общим именем 
латинской расы и на основании некоторых недостатков, общих в настоящее время их 
воспитанию или религии, делать заключение о падении этой расы, -- прием, в 
котором нет абсолютно ничего научного. Если мы оказались неолатинами лишь по 
собственному желанию и благодаря нашему воспитанию, то от нас зависит изменить 
это воспитание в том, что в нем есть ложного, и направить нашу волю к высшему 
идеалу. 
Аналогичные же замечания можно было бы сделать по поводу роковых свойств 
кельтской крови, которые приписываются нам некоторыми антропологами. Возьмите 
для примера Ирландию и Шотландию и Валлис. Недостатки, в которых англичане 
упрекают кельтов-ирландцев, родственных галлам, хорошо известны: они 
непредусмотрительны, расточительны, непостоянны, легко увлекаются и так же легко 
впадают в уныние; всякое затруднение раздражает их, они переходят из одной 
крайности в другую; они слишком впечатлительны и страстны; их ум часто бывает 
поверхностным. Но объясняются ли эти недостатки, совместимые с высокими 
душевными качествами, единственно принадлежностью к кельтской расе? Нет, так как 
в состав ирландского народа входит почти столько же германского белокурого 
элемента, как и в состав английского или шотландского, а именно -- около 
половины. Кроме того, этническая основа шотландцев такая же кельтическая, как и 
ирландцев, а между тем как мало они походят друг на друга! Дело в том, что 
Шотландия много выиграла от своего присоединения к Англии, вследствие чего 
кельтические и германские достоинства одновременно развивались у них более, чем 
недостатки; несмотря на равную пропорцию белокурого и смуглолицего элемента, 
традиции и воспитание дали у них перевес английскому складу ума. Ирландия же, 
вместо того чтобы выиграть, только потеряла от союза с Англией и находилась в 
состоянии настоящего рабства. Если бы Валлис, глубоко кельтический и галльский, 
не примкнул к реформации, его без сомнения постигла бы участь Ирландии; но 
расовая антипатия не усиливалась в этом случае религиозной. В ХVIII веке 
валлийцы покинули аристократическую, деспотическую и наполовину папистскую 
англиканскую церковь; они примкнули массами к методистам и приняли название 
валлийских пресвитерианцев. Таким образом они, по примеру шотландцев, бросились 
совсем в другое течение, чем их ирландские, а равно и французские братья. Отсюда 
видно, что следует думать о "фатальности" расы. 
ГЛАВА ТРЕТЬЯ 
ВЛИЯНИЕ ФРАНКОВ НА ХАРАКТЕР ГАЛЛОВ. ВЛИЯНИЕ КЛИМАТА
После влияния римского общества галльская раса подверглась влиянию франков; но 
необходимо хорошо понять характер этого влияния. В течение последних полутораста 
лет в умах историков нечувствительно укоренялось представление о римской империи 
как о чистейшем деспотизме со всей связанной с ним испорченностью, а о древней 
Германии -- как о свободной "стране добродетели". Фюстелю де Куланж принадлежит 
та честь, что он показал, что первое из этих представлений "верно только на 
половину", а второе ложно. Подобно тому, говорит он, как воображали, что Англия 
была всегда мудрой, свободной и благоденствующей, создали также в своем 
воображении Германию, неизменно трудолюбивую, добродетельную и интеллигентную. 
Благодаря этому нашествие франков и германцев представлялось нам как возрождение 
нашей расы и даже всего человеческого рода. Немцы не преминули представить своих 
предков великими очистителями латинской развращенности, и мы в конце концов 
поверили им на слово. "Наши исторические теории, -- говорит в заключение Фюстель 
де Куланж, -- служат исходной точкой всех наших распрей; на этой почве выросли 
все наши ненависти". Франки и германцы не возродили и даже в сущности не 
преобразовали Галлии; они были так же развращены, как римляне, и, кроме того, их 
развращенность была варварской. Они не обладали "ни исключительными 
добродетелями, ни вполне оригинальными учреждениями". У них господствовала, так 
же как ранее и у галлов, родовая собственность; их так называемая политическая 
свобода -- чистая иллюзия. Кроме того, они собственно не вторгались в Галлию; 
они проникали в нее небольшими толпами, "призывавшимися римлянами и немедленно 
же романизировавшимися". Галлы, которые вовсе не были порабощены римлянами, не 
были также третированы германцами, как низшая и рабская раса. "Германцы грабили 
и узурпировали, но не производили перемещения в массе собственности". Они ничего 
не изменяли ни в личных, ни в имущественных отношениях. Когда франки начинают 
господствовать и заменяют римское могущество своей монархией, римское право 
постоянно получает перевес над германским. Когда монархия франков оказывается 
бессильной обеспечить безопасность лиц, имущества и труда, начинают искать 
других гарантий, и в Галлии водворяется феодальный строй, так же как он возникал 
под влиянием аналогичных причин в предшествующих обществах. Этот строй, честь 
открытия которого немцы хотели приписать своим предкам, был не случайной 
особенностью средневековой Европы и чем-то "германским", но одной из нормальных 
и общих форм социального развития человечества22. Какое значение имеют тут расы? 
Истинное объяснение надо искать здесь в законах социологии. 
Несмотря на известные преувеличения, в которых можно упрекнуть Фюстель де 
Куланжа, его основное положение остается верным, и мы должны именно в социологии 
(существование которой как отдельной науки, он, впрочем, не признавал) искать 
наиболее глубоких причин национального развития, составляющего часть 
общечеловеческого. Но с этой точки зрения германское влияние в Галлии имело 
действительно второстепенное значение. Фюстель де Куланж, так же как и другие 
историки, не принял, однако, в соображение этнического влияния франков. Именно 
потому, что они проникали в среду галлов мало-помалу и постепенно смешивались с 
населением, завоевывая его, так сказать, физиологически, они должны были внести 
новые элементы в состав французского народа. Белокурая и длинноголовая раса 
мало-помалу была ослаблена в нем и истощена как военными экспедициями, так и 
быстрым размножением массы брахицефалов, кельто-славян. Франки, подобно 
норманнам, только поддержали или усилили пропорцию долихоцефалов во Франции, но 
этим они, быть может, избавили нас от слишком кельтического темперамента. Их 
кровь, вероятно, усилила дозу энергии, инициативы, серьезности и твердости, 
входившую в состав галльского характера. 
На основании многочисленных останков, собранных в меровингских кладбищах, можно 
заключить, что франки были высокого роста, массивного телосложения, с очень 
развитыми мускулами. Черты их лица были иногда грубы, а самые лица немного 
широки и приплюснуты, скулы довольно выдающиеся, орбиты глаз углублены и низки, 
носовые отверстия шире, чем у какого-либо другого европейского народа, за 
исключением финнов и лапландцев. Они очень длинноголовы; их тип встречается на 
берегах Эльбы; его можно проследить на восток до Галиции. Галлы, также очень 
длинноголовые, имели большую черепную вместимость, а их лица и носовые отверстия 
были уже; они походили на фризов. 
Быть может, не безопасно было бы изменить пропорцию этих трех своего рода 
химических эквивалентов, какими являлись кельтская кровь, германская и 
средиземноморская. Физиологическая гармония расы обусловила умственную гармонию. 
Мы должны избегать двойной ошибки: приписывать римлянам этническое влияние на 
наш национальный характер, в то время как им принадлежит только умственное и 
политическое влияние; и приписывать франкам или германцам значительное моральное 
и социальное воздействие на Галлию, тогда как за ними следует признать главным 
образом этническое влияние, проявлявшееся впрочем в довольно узких пределах. 
Влияние французского климата вполне соответствовало влиянию расовых элементов. 
Не слишком холодное и не слишком жаркое небо должно было благоприятствовать 
нервно сангвиническому темпераменту, страстному и в то же время уравновешенному, 
в котором флегматический элемент сообщает некоторую неустойчивость воле, а 
серьезность северянина уравновешивается живостью южанина. 
У шестиугольника, составлявшего Галлию, три стороны омываются морем, а три 
другие -- континентальные; одна из последних, всегда открытая, держала Галлию в 
постоянной тревоге и мешала ей замкнуться в себя. Климат Галлии представлял 
также шесть различных оттенков, начиная с влажного климата Бретани и сурового 
климата Арденн и кончая сухим и солнечным климатом Прованса. Таким образом, 
Галлия подвергалась влиянию двух морей, одного туманного и другого -- всегда 
голубого, так же как влиянию горного воздуха и воздуха равнин. При всех других 
равных условиях, такого рода климатические условия благоприятствуют развитию 
уравновешенного расового характера. В общем, это -- умеренный климат, средний 
между северным и южным, так же как сама Галлия служила соединительным звеном 
между германскими или англосаксонскими и латинскими народами. Ее внутренняя 
разнохарактерность не лишена, однако, единства и имеет свой центр тяжести. Три 
ее главных речных бассейна с соответствующими тремя низменностями, которые 
сравнивали с тремя колыбелями народов, сообщаются между собой легко переходимыми 
горными перешейками. Лион, а затем Париж должны были сделаться главными центрами 
экономической и политической жизни. Если принять во внимание, наконец, что раса 
белокурых долихоцефалов, по-видимому преимущественно океаническая, раса смуглых 
брахицефалов -- континентальная и горная, а колыбелью расы смуглых долихоцефалов 
служит Средиземное море, то легко будет заметить естественную гармонию между 
почвой и климатом, с одной стороны, и этими тремя этническими группами, с 
другой, так же как понять возможность обращения этой тройственности в единство. 
Еще древние восхищались географическим положением Галлии. "Можно подумать, -- 
говорит Страбон, которого нельзя считать плохим пророком, -- что божественное 
предвидение воздвигло эти цепи гор, сблизило эти моря и направило течение этих 
рек, чтобы сделать когда-нибудь из Галлии самое цветущее место в мире". 
Это смешение климатов, из которых ни один не отличался крайней резкостью, и это 
смешение рас, из которых ни одна не пользовалась исключительным и безусловным 
влиянием, избавляло Галлию, более чем какую-либо другую страну, от роковых, 
непреодолимых последствий чисто физического характера, обусловленных 
географической средой или этническим происхождением; в то же время она была 
доступна всем влияниям в духовной области и сделалась страной общественности по 
преимуществу. При ее универсальных способностях, она восприняла все идеи, уже 
приобретенные человечеством, и затем, в свою очередь, проявила инициативу и 
творческую деятельность. 
КНИГА ТРЕТЬЯ 
ФРАНЦУЗСКИЙ ХАРАКТЕР
ГЛАВА ПЕРВАЯ 
ПСИХОЛОГИЯ ФРАНЦУЗСКОГО УМА
Попытаемся выяснить истинную историческое лицо французского ума со всеми его 
достоинствами и недостатками, и постараемся определить, изменилось ли оно в 
настоящее время. 
С точки зрения впечатлительности, мы по-прежнему остаемся легко возбуждаемой 
нацией, о которой говорил Страбон, и немцы упрекают нас за нашу Erregbarkeit. 
Это -- вопрос темперамента. Физиологическое объяснение этого факта надо, 
по-видимому, искать в крайней, наследственной напряженности нервов и чувственных 
центров. Прибавим к этому, что у нервных сангвиников замечается врожденная жажда 
ко всем возбуждениям приятного характера и физическое отвращение ко всем 
тягостным и угнетающим впечатлениям. Можно поэтому ожидать, что у французов 
чувства, возбуждающие и усиливающие жизненную деятельность, будут играть 
преобладающую роль, в ущерб чувствам, останавливающим или задерживающим порыв и 
требующим усилия, а в особенности ведущим к более или менее продолжительному 
понижению жизнедеятельности. Вследствие этого мы, подобно нашим предкам, всегда 
легко доступны удовольствию и радости во всех их формах, преимущественно же 
наиболее непосредственных и не требующих усилий. В общем, мы остались менее 
способными к сосредоточенной страсти, нежели к восторженному порыву; я понимаю 
под последним быстрое и иногда с