вное,  наличных  денег,  без которых
никакое дело не пойдет. Маркиз  вынужден  был нанять опытного  управителя  и
занять деньги под залог земли,
     Несколько лет  все, казалось, шло хорошо. Управитель, дон Хосе Паредес,
с  которым   нам   придется  еще   неоднократно  встречаться  в  дальнейшем,
принадлежал  к той  категории  людей,  которым цены нет.  Почти вся жизнь их
проходит в  поле на  коне,  от  их  взора ничто не ускользнет, они прекрасно
разбираются в  различных сельскохозяйственных культурах и могут безошибочно,
с точностью до одного арроба',  предсказать, какой урожай способно  принести
то  или иное  поле.  Но если земли маркиза  стали  под наблюдением  опытного
управителя приносить доход, то совсем иначе обстояло дело с приисками.
     Надо   сказать,   что    к    этому   времени   непокоренные   индейцы,
воспользовавшись  мексиканской смутой,  перешли границу  я  отвоевали  часть
территории, отнятой у них некогда  испанцами. Индейцы прочно обосновались на
отвоеванных землях и закрыли туда доступ мексиканцам.
     Таким образом, маркиз лишился своих самых богатых приисков, очутившихся
на индейской территории. Другие  его рудники  были полностью  затоплены,  и,
хотя восстановительные работы были уже начаты, трудно было предсказать день,
когда они  снова начнут давать доход. Другими словами,  все, '  А р р о б --
мера веса, равная 11,5 килограмма. что приносило маркизу сельское хозяйство,
поглощалось  приисками.  Дела маркиза  все ухудшались,  все глубже и  глубже
засасывала его пучина долгов.
     Маркиз, состарившийся не столько под бременем годов, сколько от  горя и
забот,  не смел без страха заглянуть  в будущее, в котором не видел никакого
просвета.  Он превратился в сумрачного,  угрюмого и  безмолвного наблюдателя
упадка  и разорения  своего  дома; подобно  мореплавателю, потерявшемуся без
компаса в  безбрежном океане, он  тщетно  гадал, откуда может  прийти к нему
спасительная  помощь.  Но,  увы,  время шло  и  не  приносило ничего  нового
маркизу, если не считать все растущего стеснения в средствах и надвигавшейся
угрозы  разорения.  К довершению всего от маркиза  стали удаляться друзья  и
родственники; с тем холодным равнодушием, которое, кажется, является законом
организованного общества, где лозунг "каждый за себя" действует  с  такой же
неумолимостью, как и свирепый закон  войны -- vae victis',  они предоставили
ему полную свободу "выкарабкиваться самому из беды.
     Маркиз отнесся  к  этому новому  удару с тем благородным хладнокровием,
которое  характерно  для людей  сильных духом.  В это  время  он проживал  в
асиенде один со своим сыном,  жена его скончалась уже несколько лет назад, а
дочь  воспитывалась в женском монастыре в городе  Сан-Росарио. Вместо  того,
чтобы изводить себя  и  сына  слезливыми и  бесплодными  жалобами на  черную
неблагодарность людей,  многие  из которых были ему чем-нибудь  да  обязаны,
маркиз приобщил сына  к  управлению имением  и  принялся за дело с удвоенным
рвением.
     За несколько месяцев  до выстрела, с  которого  начинается первая глава
нашей  повести,  злой  судьбе  маркиза  не  то  чтобы  окончательно  надоело
преследовать его, но словно захотелось дать ему небольшую передышку. Вот как
взялась она за это дело, которое должно было осветить лучом надежды туманное
небо, нависшее над  семейством де  Мопоер. Однажды утром в асиенду примчался
незнакомец. Он прибыл,  по-видимому, очень издалека верхом  на муле, ведя на
поводу второго мула, нагруженного двумя  тюками. Едва  очу' Горе побежденным
(лат.).
     тившись в первом дворе, незнакомец бросил одному пеону поводья вьючного
мула, крикнув ему при  этом: "Для сеньора Фернандо де Могюер!" Не  дожидаясь
ответа, он повернул мула и, пустившись обратно вскачь, исчез из виду, прежде
чем пеоны пришли в себя  от  изумления. Слуги поспешили  доложить маркизу  о
случившемся, а тот приказал разгрузить мула и принести тюки в его кабинет. В
каждом  из них оказа-  лось  по  двадцати пяти  тысяч  золотых  пиастров. На
сложенном вчетверо листе бумаги, найденном  в одном из тюков, было начертано
одно только слово: "Возврат",
     Все  розыски,  предпринятые  по распоряжению  маркиза,  ни  к  чему  не
привели: незнакомец бесследно  исчез. Маркизу поневоле  пришлось  оставить у
себя эту  огромную сумму  денег,  доставшуюся ему столь странным образом, но
вместе  с  тем  как  нельзя  более  кстати:  как раз  на  следующий день ему
предстоял  весьма крупный  платеж. Тем  не  менее  дону Руису  и  управителю
пришлось  долго  убеждать маркиза, прежде чем он  согласился воспользоваться
этим золотом.
     Обрадованный  таким счастливым поворотом судьбы,  дон Фернандо разрешил
дону  Руису  отправиться в Росарио за своей  сестрой. Это была давняя  мечта
отца и сына, осуществление которой  все откладывалось из-за трудности такого
путешествия.
     Теперь  мы  получили возможность  возобновить  прерванную  нить  нашего
рассказа.  Мы  надеемся, что читатель  простит нам  это длинное отступление,
необходимое для понимания дальнейших событий.
     Мы начнем  с  того, что введем  нашего  читателя в асиенду дель Торо за
несколько часов до приезда  туда дона Руиса и его сестры, то есть около трех
недель спустя после того, как мы оставили их в стенах форта Сан-Мигель.


Глава IX. ПОЯВЛЕНИЕ НОВОЙ ОСОБЫ

     Провинция  Сонора,  раскинувшаяся  на   берегах  Тихого  океана,  часто
овевается благотворными морскими ветрами, которые  время от времени освежают
своей влажной прохладой ее знойную атмосферу. Тем не менее с полудня до трех
часов  земля,  накаленная палящими  лучами солнца,  начинает выделять теплые
удушливые испарения, и жара становится нестерпимой. Поля с нависшим над ними
безоблачным небом,  напоминающим огромную перевернутую крышу из раскаленного
железа, принимают вдруг  поистине  унылый вид.  Птицы  прячутся в истоме под
лесной  листвой,  смолкает их  гомон,  деревья  склоняют низко  к земле свои
горделивые  вершины.  Все  живое  спешит  в  прохладную  тень.  Спасаясь  от
безжалостного  зноя,  табуны,  стада  и  отары  вздымают  клубы  белесоватой
известковой  пыли,  забивающей  рот  и  ноздри.  На  несколько часов  Сонора
превращается в мертвую  пустыню, лишенную  каких  бы  то  ни  было признаков
жизни.
     Люди спят или  по  крайней  мере  лежат где-нибудь в  самых  прохладных
помещениях, погруженные  в  какое-то особое  состояние.  Это  не  сон  и  не
бодрствование, а дремота, исполненная сладких и  томных грез, когда свободно
раскинувшееся  тело  вдыхает  искусственную свежесть  мастерски  устроенного
сквозняка. Короче говоря, люди отдаются в эти часы тому состоянию, которое в
этих  местах  жаркого  пояса  именуется  сиестой.  Часы  блаженного  отдыха,
успокаивающее  и  благотворное  влияние которого на  физическое  и  душевное
самочувствие человека нисколько не ценится живыми и хлопотливыми северянами.
Но  народы,  живущие  на  солнечном  юге,  отнюдь  не  пренебрегают сиестой;
итальянцы называют ее дольче фарниенто', а турки -- кейф2.
     Как  в том сказочном арабском городке,  жители которого были обращены в
каменные изваяния  магической палочкой  одного  злого  волшебника, так  и  в
асиенде  дель  Торо  жизнь,  казалось, полностью замерла  в эти часы: пеоны,
пастухи, слуги -- все отдавали дань сиесте.
     Лишь  двое  людей  во всей асиенде, невзирая  на томительный полдневный
зной, не поддались соблазну сна; запершись  в  изящно обставленном кабинете,
они  предпочли отдыху беседу. Надо полагать, что  какие-то весьма  серьезные
причины   заставили   их   нарушить   укоренившуюся   привычку   к   сиесте:
испано-американец,   а   мексиканец  особенно,  не  пожертвует   '  Приятное
ничегонеделание.
     'Кейф -- наслаждение, испытываемое турком, когда он сидит, поджав ноги,
на ковре под навесом кофейни, попивая  кофе  и куря трубку; другими словами,
наслаждение ничегонеделанием.
     ради пустяков этими  часами  отдыха, во время которого, как гласит мало
лестная для французов  поговорка,  "одни  лишь собаки  да французы бегают на
солнце".
     Одним  из этих двух собеседников был дон  Фернандо де Могюер, с которым
мы уже  познакомились.  Годы  слегка сгорбили его высокую фигуру,  прорезали
несколько глубоких  морщин на лбу,  подернули серебром его  черную шевелюру;
хотя на лицо его лег отпечаток грусти --  след тяжелых испытаний, однако оно
сохранило свое нежное, застенчивое, слегка насмешливое выражение.
     Нам стоит, однако, несколько задержаться для подробного

     описания  наружности собеседника дона Фернандо. Что касается морального
облика этой особы,  то читатель сумеет вскоре разобраться в нем и без нашего
подсказа.
     Это был маленький тучный человек с красноватым, апоплексическим  цветом
лица. Ему едва перевалило за сорок лет,

     но  совершенно седые  волосы,  изборожденный глубокими  морщинами лоб и
зеленоватые  с   припухшими  веками  глаза,  глубоко  сидевшие  под  густыми
взъерошенными   бровями,   придавали   ему   старческий   вид,   что    мало
соответствовало  его  резким  движениям  и  развязности  его манер. Длинный,
тонкий, крючковатый, как птичий  клюв, нос фиолетового  цвета,  загибавшийся
почти над  самым  ртом,  выдающиеся  скулы,  испещренные  тонкими синеватыми
венами, дополняли эту причудливую физиономию, до  странности схожую с сычом.
Этот нескладный человек с отвислым  брюшком, с коротенькими руками и ногами,
плохо  прилаженными к  его  неуклюжему  туловищу,  обладал столь  подвижными
чертами, что не представлялось  никакой возможности  прочесть на лице  этого
толстяка  мысли,  копошившиеся  в его мозгу, особенно когда  он  бесстрастно
впивался в  собеседника  своими  безжизненными и  холодными  глазами. Короче
говоря, этот персонаж с первого же взгляда на него внушал к себе безотчетную
брезгливость,  какую вызывают в нас все пресмыкающиеся.  Это был дон  Руфино
Контрерас, один из самых богатых землевладельцев Соноры, избранный год назад
сенатором в мексиканский конгресс от штата Колима.
     Итак, мы познакомились с наружностью особы, с которой  дон Фернандо вел
почти  трехчасовую беседу.  Сейчас мы  узнаем, какие  обстоятельства вызвали
этот серьезный разговор. Часовая стрелка подходила к трем часам пополудни, и
в комнату, где находились наши собеседники, уже доносился смутный гул,  этот
верный провозвестник пробуждения рабочих асиенды. Дон Фернандо, заложив руки
за спину и нахмурив брови, крупным шагом ходил  взад и вперед по комнате,  а
дон  Руфино, откинувшись на спинку кресла, не сводил с него глаз.  На  губах
сенатора  играла  лукавая  улыбка,  а сам  он принял  вид человека,  всецело
поглощенного удалением с помощью  ногтя правой руки несуществующего пятна на
своих брюках.
     Но вот  без устали  шагавший  маркиз внезапно  остановился  перед доном
Руфино, который устремил на него насмешливо вопросительный взгляд.
     --  Итак,--   произнес  дон  Фернандо,  тщетно  стараясь   скрыт!  свое
волнение,-- вам во что бы то ни стало необходима эта сумма, и не позднее чем
через восемь дней?
     --Да, через восемь дней,-- ответил толстяк, улыбаясь.
     --Но почему же вы не предупредили меня заранее?
     -- Из одной деликатности, любезный сеньор.
     -- "Деликатности"? -- чуть не подскочил от изумлени; дон Фернандо.
     -- Надеюсь, вы не сомневаетесь в моем дружеском распо ложен ии к вам?
     -- Боже мой!.. Судя по вашим словам...
     -- Мне кажется, я доказал это на деле.
     -- Пусть так. Не стоит уточнять.
     -- Я  тоже  так  думаю. Пойдем  дальше.  Я  знал,  как  вы  стеснены  в
средствах, и поэтому старался добыть эту сумму как  нибудь иначе. Мне просто
не хотелось осложнять ваше и бе: того затруднительное положение  требованием
такой крупно? суммы, и я решил обратиться к вам лишь в самом крайне^ случае.
Теперь, надеюсь, вам ясно, дорогой мой сеньор, чтс мои  действия диктовались
соображениями  дружбы  и  сочувствия.  К  сожалению, время  сейчас  трудное,
торговля  пережива ет почти полный застой,  вызванный назревающим конфликтом
между  президентом  и  южными  штатами, и мне  не удалось взыскать с  других
должников даже самой ничтожной суммы  Между тем я сам  нуждаюсь в деньгах, а
вы давно уже должны мне -- не сочтите это за упрек.  Судите теперь сами, что
ж мне оставалось делать, как не обратиться к вам?
     --  Право,  не  знаю...  Но  мне  все  же  кажется,  что  вы  могли  бы
заблаговременно уведомить меня, прислав записку с каким-нибудь пеоном.
     -- Но именно этого-то я и хотел избежать,  любезный сеньор. К тому же я
приехал сюда не из дому. Да я вообще был  убежден, что соберу нужную сумму и
мне не придется даже заезжать к вам за деньгами.
     Дон  Фернандо  метнул в  своего собеседника взгляд, который заставил бы
призадуматься дона  Руфино, не займись сенатор в  этот  момент с еще большим
остервенением  своим  воображаемым  пятном. Помолчав с минуту,  маркиз снова
зашагал по комнате.
     Солнце тем временем стало склоняться к горизонту, и  жизнь проснувшейся
асиенды вошла в  свою  обычную колею. Со двора вместе  с  мычанием  быков  и
ржанием вьючных лошадей доносились  понукания  пастухов и щелканье их бичей.
Дон Фернандо подошел  к окну, приподнял жалюзи, и в комнату ворвалась  струя
заметно посвежевшего воздуха. Облегченно вздохнув,  дон Руфино выпрямился  в
кресле.
     -- Уф! --блаженно произнес он.-- А я порядком-таки устал, и не  столько
от проделанного сегодня длинного путешествия верхом,  сколько от невыносимой
жары.
     Дон  Фернандо  вздрогнул,  словно  от  укуса  змеи:  намек  дона Руфино
напомнил  ему,   что   он   погрешил   против   всех   правил  мексиканского
гостеприимства,  забыв обо  всем  на свете,  кроме требований  безжалостного
кредитора. Похолодев  от мысли, каким неприличным должно было выглядеть  его
поведение  в  глазах  уставшего  путешественника, дон  Фернандо  позвонил  и
коротко бросил вошедшему пеону:
     -- Прохладительного!.. Вы уж извините меня,  сеньор,-- обратился  он  к
дону  Руфино.--  Признаюсь  откровенно,  ваше  неожиданное   требование  так
ошеломило  меня,  что  я до  сих  пор не подумал  предложить вам  закусить с
дороги.  Ваши апартаменты готовы. Вам  пора  отдохнуть,  а  разговор  наш мы
возобновим  сегодня  вечером  или завтра. Надеюсь,  мы придем к  соглашению,
одинаково приемлемому как для вас, так и для меня.
     --  Ничего другого  мне бы и не хотелось, поверьте, дорогой мой сеньор!
Бог свидетель, это самое  горячее мое желание,-- ответил дон Руфино, поднося
к губам стакан оранжада', поданный пеоном.-- Но увы! Я сильно опасаюсь, что,
при  всей  моей готовности пойти вам навстречу, нам  трудно будет достигнуть
соглашения, если только...
     --  Если только?..--  резко  прервал его  дон  Фернандо.  Дон Руфино не
торопясь, мелкими глотками допил стакан,  поставил его на стол и с довольным
видом откинулся на спинку кресла.
     --  Если  только  вы  не  внесете  мне  сполна  весь  свой  долг.   Но,
признаюсь,-- добавил он, старательно скручивая пахитоску,-- судя по вашим же
словам, это кажется мне довольно затруднительным делом. .'^
     --  Вот как! -- недовольно воскликнул дон  Фернандо.-- А почему  вы так
думаете?
     --  Я ничего не думаю, дорогой  мой сеньор, я  констатирую факт, вот  и
все!.. Позвольте! -- воскликнул он.-- Да вы же сами только что жаловались на
свое стесненное положение!
     -- Верно, но что ж из этого следует? ^ук-^шац
     --  Да очень простая вещь: семьдесят тысяч  пиастров  -- сумма немалая;
даже очень  богатые люди не всегда располагают такой  крупной наличностью, а
тем более при стесненных обстоятел ьствах.
     -- Но я могу кое-что продать!
     -- Я буду в отчаянии, поверьте, сеньор.
     -- В таком случае, подождите немного.
     -- Повторяю,  это невозможно. Послушайте, любезный  сеньор, не  пора ли
нам  объясниться,  чтобы  не плодить недоразумений,  весьма нежелательных  в
деловых  отношениях  порядочных  людей   нашего  круга?  Так  вот,   я  имел
удовольствие ссудить вас деньгами за очень скромные проценты. Не так ли?
     -- Весьма вам благодарен,-- с достоинством ответил маркиз.
     --  Ох,  Боже мой,  и благодарить-то не за  что!  Мне  просто  хотелось
оказать вам услугу. Но я поставил при этом вам условие, и вы приняли его.
     -- Да,-- с раздражением отозвался дон Фернандо,-- принял, и напрасно!
     '  Оранжад   --  питье   из  апельсинового  сока,   распространенное  в
тропических странах.
     --  Возможно. Так ведь не в  этом теперь дело. Это условие --  я  снова
подчеркиваю: принятое  вами условие -- гласило, что вы  обязаны вернуть  мне
деньги по первому моему требованию.
     -- Разве я спорю с этим?
     --  Конечно,  нет. Все  дело в том, что у меня у самого  теперь нужда в
этих деньгах,  и я прошу вернуть их. Это вполне естественно; действуя так, я
ни в чем не отступаю от нашего

     уговора. Вы должны были предвидеть  наступление сегодняшнего дня и быть
к нему готовыми.
     -- Значит, если я попрошу у вас месячной отсрочки?..
     -- Это будет  весьма прискорбно  для меня, но я вынужден буду  отказать
вам. Деньги  понадобятся мне не через месяц, а через восемь дней. Видит Бог,
я вхожу в ваше положение, но... ничего тут не поделаешь!
     Как ни тяжело было для дона Фернандо требование денег, его возмущало не
столько  само  это  требование,  сколько  тон  мнимого  доброжелательства  и
унизительной жалости, которым  так  рисовался  сенатор. Маркиз не мог больше
совладать  с собой и готов был уже дать  волю своему негодованию и бросить в
лицо дона Руфино слова, которые, несомненно, привели бы к полному разрыву их
отношений, как вдруг  со двора донеслись радостные крики  и топот коней. Дон
Фернандо  поспешно выглянул  в  окно,  потом, живо обернувшись, обратился  к
гостю, блаженно тянувшему свою пахитоску.
     --Дети приехали! Прошу вас, кабальеро: ни слова при них о нашем деле.
     -- Можете рассчитывать на меня,--  сказал  дон Руфино,  делая  вид, что
хочет  встать.--  Впрочем,  с вашего разрешения, я  позволю  себе удалиться,
чтобы не мешать вашим семейным радостям.
     -- Нет, нет!  -- удержал  его дон Фернандо.--  Я  предпочитаю тотчас же
познакомить  вас с моими  детьми.  "•"•• -- Как вам  будет угодно,  любезный
сеньор... Буду, конечно, весьма польщен!
     На пороге открывшейся двери появился управитель дон Хосе Паредес.
     Это был высокий, коренастый  метис  сорока лет, в котором по его кривым
ногам и сутуловатой фигуре  с первого взгляда можно было  узнать прекрасного
наездника.  И действительно,  почти  вся  жизнь  этого  достойного  человека
проходила в седле. Взглянув исподлобья на дона Руфино, управитель снял шляпу
и поклонился своему господину.
     --  Сеньор  амо',--  обратился он  к  дону  Фернандо, стараясь  придать
возможную  мягкость своему грубоватому голосу,--  ниньо2 и нинья,  с помощью
Святой девы Кармелитской, благополучно прибыли.
     -- Благодарю вас, дон Хосе,-- ответил  маркиз.--  Пусть  войдут, я буду
счастлив обнять их.
     Дон  Хосе  посторонился,  махнул  кому-то рукой, и молодые  люди вошли,
вернее -- ворвались в комнату. Одним прыжком  они очутились в объятиях отца,
прижавшего их  к своей  груди. Спохватившись, дон  Фернандо  отстранил  их и
жестом  указал  на присутствие в комнате постороннего человека. Молодые люди
вежливо поклонились дону Руфино.
     --  Позвольте представить  вам, сеньор  дон  Руфино,-- сказал маркиз,--
моего  сына, дона  Руиса де Мопоер, и дочь, донью  Марианну.  Дети  мои, это
сеньор дон Руфино Контрерас, один из моих лучших друзей.
     -- Весьма горжусь подобным званием! -- сказал дон Руфино.
     Сенатор поклонился  молодым людям, и донья Марианна невольно покраснела
и опустила голову под холодным взглядом его зеленоватых глаз.
     -- Апартаменты детей готовы, дон Хосе? -- спросил дон Фернандо.
     -- О  да, ваша  светлость!  --  отвечал тот,  не "водя сияющих  глаз  с
молодых людей.