не возвращаться сюда.
     В серых глазах старика сверкнул гнев.
     -- Ага! Так, значит, это правда? Все то, что мне рассказывали, истина.
     --  Что  же рассказывали  вам,  ваша  светлость? Старик был вне себя от
ярости.
     --  Хотите знать?  Что  же!  Может  быть, вы и правы: к  чему  все  эти
подходы, пора прекратить эту жалкую комедию!
     -- Сударь, сударь! -- скорбно воскликнула маркиза.-- Не забывайте... он
ваш сын, ваш первенец!
     -- Молчите, сударыня!  --  грубо  прикрикнул на нее  маркиз.--  Слишком
долго этот блудный сын  насмехался  над нами! Час возмездия пробил!  Клянусь
Богом, он будет примерно и жестоко наказан!
     -- Во  имя  неба, сударь,-- молила  маркиза,--  не будьте так  жестоки!
Позвольте  мне поговорить с ним! Вы слишком строги в своей любви к нему, а я
сумею  уговорить  его и склонить к  послушанию. Мать всегда найдет  в  своем
сердце слова, способные смягчить самую непокорную душу.
     После минутного колебания старик овладел собой.
     --  Не  могу,  маркиза,  ни  к  чему  это,--  сказал  он  с  неожиданно
прорвавшейся ноткой жалости в голосе,-- Этот бунтарь унаследовал одну только
черту, вернее порок, нашего фамильного  характера:  упрямство!  Вы ничего не
добьетесь от него.
     -- О нет-нет, позвольте мне  поговорить с  ним!  В конце концов, он  не
только ваш, но и  мой сын. Я никогда не отказывала вам в  своем повиновении.
Так  сделайте  это  во имя  моей  любви к вам! Умоляю  вас, позвольте  мне в
последний  раз  попытаться  сломить его упрямство!  Может быть,  мне удастся
вызвать его раскаяние.
     --  К тому же, ваша светлость,--  заговорил вдруг дон  Фернандо, до сих
пор игравший роль безучастного свидетеля всей этой сцены,-- может быть, мы и
ошибаемся:  мой  брат  дворянин  и  слишком  знатного  рода, чтобы совершить
проступки, которые ему приписывают. Не судите же Родольфо, отец, не выслушав
его!
     -- Прекрасно, Фернандо! Это  хорошо,  дитя мое, что  ты заступаешься за
своего  брата,--  улыбнулась сквозь слезы  мать, обманутая  словами младшего
сына.
     -- Конечно, я люблю брата,-- не без  ехидства отозвался дон Фернандо,--
и не позволю осудить его без  доказательств его вины.  Правда,  не  подлежит
сомнению, что Родольфо соблазнил  дочь старшего касика" племени опатосов, но
этот общеизвестный факт сам по себе не  имеет никакого  значения. Я никогда,
однако,  не поверю,  что Родольфо женился на этой твари, точно так же как не
поверю  другой  клевете: будто наш  Родольфо  не  только  близкий  друг кюре
Идальго, но является еще одним из самых деятельных  и влиятельных поборников
его  движения в провинции Сонора. Нет, и тысячу раз нет! Кровный кастильский
дворянин   из  рода  де  Тобар  де   Могюер  не  способен  на  такое  низкое
отступничество,  он не может предать забвению  понятия чести, завещанные ему
предками! Ну же, Родольфо, ну же, брат  мой, поднимите выше голову,  уличите
клеветников! Одно ваше слово, одно ваше громогласное "нет", брошенное в лицо
всем тем, кто осмеливается посягнуть  на вашу репутацию,-- и буря рассеется,
отец  заключит вас  в свои объятия, и все будет  позабыто. Эта  елейная речь
вызвала  взрыв  негодования  в душе графа,  мгновенно раскусившего  коварное
лицемерие брата. При первых  же  словах его Родольфо вздрогнул, как от укуса
змеи. Но постепенно гнев уступал место презрению; напыщенный, ядовитый конец
речи дона Фернандо граф слушал уже с пренебрежительной улыбкой на лице.
     ' К а с и к -- индейский вождь.
     -- Видите, сын  мой,-- сказал маркиз,-- все туг вступаются за вас, один
лишь я обвиняю... Что же скажете вы в свое оправдание?
     -- Ничего,-- сухо ответил граф.
     -- Ничего? -- гневно вскричал старик.
     -- Да, отец, ничего! Все равно вы не стали бы слушать меня; а если бы и
выслушали, все равно не поняли бы  меня. О, не потому,  конечно,--  поспешил
добавить граф, заметив  протестующий жест отца,-- что у вас не хватит ума, а
потому,  что  этому  помещает  ваше  высокомерие.  Избалованный привилегиями
знати,  вы привыкли судить с особой  точки зрения и людей и  события,  у вас
выработалось своеобразное понятие о чести...
     -- Что  же, сударь,  по-вашему,  на  свете  существуют  две  чести?  --
вырвалось невольно у маркиза.
     -- Нет, отец,-- спокойно ответил Родольфо,--  честь, конечно,  одна, но
понимают ее по-разному. Только что, например, мой брат высказал,  ничуть  не
возбудив при этом  вашего негодования,  мысль,  что дворянину  позволительно
соблазнить   молодую  девушку  и  превратить  ее  в   свою   любовницу,   но
непозволительно взять ее  в жены, ибо этим он запятнал бы честь своего рода.
Очевидно,  дон  Фернандо глубоко проник  в  суть вопроса, и не мне спорить с
ним. Тем лучше, вы сами сказали, отец: "пора кончать". Будь по-вашему.  Я не
намерен вступать в  неравную борьбу с вами. Когда  я прочел ваше послание, я
тотчас же понял, зачем  вы  вызываете  меня; я знал заранее, какой  приговор
ожидает меня. И все  же,  как видите, я покорно откликнулся на ваш приказ. В
чем  обвиняют меня?  В том, что я  вступил в  брачный союз с  дочерью одного
индейского  касика? Что  ж, это правда,  объявляю об этом  во  всеуслышание.
Своим происхождением  она, быть может, не менее знатна, чем я, но сердце ее,
во всяком случае, благороднее моего. Что  же еще вменяют мне в вину? То, что
я друг Идальго и один из его ближайших сподвижников? И это правда! Я горжусь
дружбой, которой он осчастливил меня;  я ставлю себе в заслугу, что разделяю
свободолюбивые стремления моего народа, хотя  вы  и считаете их преступными.
Эта земля, открытая и завоеванная нашими предками, стала  нашим  отечеством.
За эти  три века мы перестали быть испанцами, мы превратились в мексиканцев.
Час борьбы настал! Пора свергнуть, наконец, иго Испании, этой так называемой
родины, которая жиреет на нашей крови, упивается нашими слезами, обогащается
нашим золотом! Я знаю, с какой силой  обрушится на меня после этих слов  ваш
гнев, знаю, какое суровое наказание ожидает меня.

     Мое  сердце  разрывается от  боли...  Бог свидетель, я глубоко люблю  и
уважаю  вас.  Но в  моем великом  горе у меня остается все же одно утешение:
верный  девизу предков, я  всем пожертвовал ради чести. Совесть моя чиста, и
настанет, быть может, день, когда  вы, поняв, что я не погрешил против нашей
фамильной чести, простите меня.
     -- Никогда! --  вскричал маркиз. Раскаты его голоса  загремели с особой
силой  после  вынужденного  молчания во время  речи. сына.-- Никогда! Подите
прочь! Знать вас  больше  не  хочу!  Вы  больше  мне не  сын! Прочь  отсюда,
негодяй, я...
     -- Во имя Бога,-- вскричала маркиза, бросаясь  на шею мужу,-- только не
проклинайте его: несчастный и  так уж достаточно  наказан!.. Никому не  дано
права проклинать, и меньше всего отцу. Берегитесь, Бог отомстит вам за него!
На несколько мгновений маркиз  погрузился  в угрюмое молчание; потом простер
руки к сыну и с грустью произнес:
     -- Идите, и да хранит вас Бог! Отныне у вас нет больше семьи. Прощайте!
     Граф едва держался на  ногах; шатаясь под тяжестью  приговора, он молча
вышел из комнаты.
     -- Сын мой! -- душераздирающим голосом воскликнула маркиза. Обезумев от
горя, она бросилась  было за ним, но безжалостный старик грубо схватил ее за
руку.
     --  У  вас  один только сын, сударыня!  -- взвизгнул  он. И,  указав на
лицемерно склонившегося перед нею Фернандо, добавил:-Вот он!
     Разбитая горем маркиза, отчаянно вскрикнув,  упала без  чувств к  ногам
старика.  Но тот в свою очередь, измученный душевной борьбой между велениями
гордости  и  отцовской любовью, бессильно свалился  а кресло и,  закрыв лицо
руками, глухо зарыдал. А дон Фернандо бросился из комнаты вслед за графом не
для того, чтобы вернуть или утешить бра- та, а для того только, чтобы скрыть
радость, вспыхнувшую на  его лице при роковой развязке интриги, узлы которой
он с чисто дьявольским терпением так долго завязывал.

Глава VIII. ДВА БРАТА

     Из Красной комнаты  дон Родольфо вышел с сокрушенным сердцем,
с пылающей, как в огне, головой.  Тяжело переживая  вынесенный ему приговор,
он опрометью,  словно подхлестываемый  отцовским  гневом,  кинулся  прочь  с
намерением как можно скорее и навсегда покинуть асиенду.  Его мустанг  стоял
на том же месте,  где он оставил  его. Молодой человек отвязал коня, схватил
повод, но в тот миг,  когда он уже  вдел  ногу в стремя,  чья-то рука тяжело
опустилась на его плечо. Дон  Родольфо  вздрогнул,  словно от  прикосновения
раскаленного железа; перед ним стоял его  брат. Гневный румянец  залил  лицо
графа, его  руки  судорожно  сжались, глаза сверкнули;  ему удалось, однако,
усилием воли сдержать себя.

     -- Что вам  угодно, брат? -- твердо произнес  он с подчеркнуто  ледяным
спокойствием.
     --  Пожать  вам  на  прощание  руку,--  плаксивым  голосом ответил  дон
Фернандо. Граф с минуту глядел  на него с нескрываемым презрением; отстегнув
затем шпагу от своего пояса, он протянул ее брату.
     --  Возьмите, Фернандо,-- с  усмешкой произнес он,-- эта шпага по праву
принадлежит  теперь  вам;  ведь отныне вы один будете носить фамилию и титул
нашего семейства.  Вот вы и дождались  моего наследства,  вот  и  увенчались
успехом ваши желания...
     -- Брат,..-- пролепетал было дон Фернандо,
     -- Заметьте: я ни в чем не упрекаю вас,-- немного свысока продолжал дон
Родольфо.-- Пользуйтесь спокойно моим имуществом. Дай Бог, чтоб оно не легло
в  будущем  слишком  тяжелым   бременем   на  ваши  плечи;  дай  Бог,  чтобы
воспоминания о  дурном  поступке  не  отравили последних дней  вашей  жизни.
Прощайте! На этой земле мы больше никогда не встретимся.
     С этими словами дон Родольфо уронил на землю шпагу, не принятую братом,
вскочил в седло  и  поскакал во весь  опор, ни разу не обернувшись на  стены
замка,  в  котором  он  некогда  родился  и из которого  был  изгнан  отныне
навсегда. Несколько мгновений побледневший дон Фернандо простоял с опущенной
головой, подавленный  стыдом  от  сознания низкого поступка,  который  он не
постеснялся совершить. Муки совести уже начали терзать его душу...
     Когда  топот  коня  дона  Родольфо замер,  наконец,  в  отдалении,  дон
Фернандо поднял голову, отер пот, выступивший на его лице, и подобрал шпагу,
брошенную к его ногам,
     --  Бедняга!   --  пробормотал  он.--  Я  очень  виноват  перед  тобою,
Родольфо...
     Тяжело  вздохнув, он  медленно поплелся в замок. Дон Родольфо де Могюер
сдержал свое слово:  он  никогда больше не  возвращался в асиенду дель Торо.
Никто  никогда не  слышал  ничего  о нем. Даже  самые близкие его друзья  не
видели графа со времени последнего  посещения им асиенды; никто не знал, что
сталось с  ним. Год  спустя  несколько индейцев, уцелевших  после  побоища у
моста  Кальдероне, где повстанцы были разбиты испанским  генералом  Каллеха,
распустили слух, что дон Родольфо, сражавшийся бок о бок с Идальго, был убит
во  время  отчаянной  атаки,  предпринятой  им  против  центра  расположения
испанских  войск,  с целью  спасти пошатнувшееся положение  повстанцев. Этот
слух,  однако,  не   подтвердился.  Энергичные   поиски,   произведенные  по
распоряженкто  молодого  маркиза на поле битвы, не дали никаких результатов:
тело  графа  не  было найдено  среди  павших  в бою.  Судьба  дона  Родольфо
продолжала оставаться неизвестной.
     Дон Фернандо между тем по приказу отца принял титул  брата, взял себе в
жены  донью Орелио де  Торре-Асюль,  предназначавшуюся  его  отцом  для дона
Родольфо.
     Маркиз  и  маркиза  прожили еще несколько  лет; маркиз  скончался почти
вслед за маркизой.  Оба они унесли с  собой в могилу, словно яд  отравленной
стрелы,  угрызения  совести за изгнание из семьи  их  первенца.  Но  маркиз,
непримиримый  до  последнего своего  часа, ни  единым вздохом не выдал своей
душевной боли; он  так  и умер без имени сына  на устах.  К  тому же сбылась
заветная  мечта маркиза: он  сошел в могилу с  сознанием того,  что его  род
будет жить в появившихся на свет внуках.
     На  похоронах обоих  стариков  многие  заметили  затесавшегося в  толпе
человека, закутанного в широкий плащ; но широкополая шляпа, низко надвинутая
на  глаза, не  позволяла разглядеть его  лицо. Так никто и не  знал, кто был
этот человек.  Один  только старый пеон уверял, что  он признал  в нем  дона
Родольфо. Но был ли это  действительно изгнанник, явившийся отдать последний
долг своему отцу и  пролить слезу над его могилой? Появление незнакомца было
столь   неожиданным,   а  его   исчезновение   столь   внезапным,  чгто   не
представлялось  никакой  возможности проверить уверения старого слуги. Время
шло, важные события следовали одно за другим, но о доне Родольфо по-прежнему
ничего  не было слышно, и все окончательно утвердились в мысли, что он умер,
а вскоре и совсем позабыли о нем.
     Таким  образом,  дон  Фернандо без  какой-либо  тяжбы  унаследовал  все
фамильное имущество и титул семейства де  Мопоер, Маркиз доя Фернандо не был
таким плохим человеком, каким мог представить его себе наш читатель, судя по
тому невыгодному облику,  в котором этот младший отпрыск семейства де Мопоер
впервые предстал перед ним. Все случилось из-за того, что  дону Фернандо как
младшему  сыну  была уготована злая участь -- быть  постриженным в монахи. В
душе  честолюбивого  молодого  человека,   всеми   фибрами  своего  существа
тянувшегося  к  жизни,  вспыхнуло  возмущение   против   этого  жестокого  и
несправедливого фамильного обычая, осуждавшего его на заключение в монастыре
и тем самым лишавшего его всех радостей жизни.
     Нет  никакого  сомнения,  однако,  что,  подчинись  дон  Родольфо  всем
требованиям своего положения старшего в семье,  дону Фернандо и  в голову не
пришла  бы мысль  оспаривать  права старшего  брата на  наследство.  Но  дон
Родольфо  пренебрег  всеми старинными традициями  семейства: он  женился  на
индианке,  примкнул  к "бунтовщикам", и  дон Фернандо поспешил ухватиться за
счастливый  случай, неожиданно и кстати представленный  ему  судьбой.  Он не
считал, что  совершает дурной  поступок, полагая,  что  согласно  фамильному
праву ему надлежит занять  место, которым пренебрегает старший брат, по всей
видимости, очень мало дороживший титулами  и богатством. Так уже  заведено в
этом   мире,  что   человек,  совершивший   недостойный  поступок,  начинает
подыскивать всяческие  оправдания, старается  убедить самого  себя,  что  он
должен был поступить именно так, а не иначе. В  одном только дон Фернандо не
смог  сознаться   самому  себе  --  в  том,  что  этот  "счастливый  случай"
представился  ему  благодаря  его  же собственному  старанию.  Ведь  это  он
истолковал в дурную сторону все поведение  брата, он отравлял  любовь отца к
старшему сыну,  он подготовлял издалека приговор,  произнесенный, наконец, в
Красной  комнате.  И какие  странные  противоречия гнездятся  в человеческом
сердце! Дон Фернандо по-своему любил  и  жалел брата, ему  хотелось удержать
брата от  падения  в  пропасть, куда он сам  же  толкал дона Родольфо.  Лишь
только  дон Фернандо завладел титулом и достоянием  семейства  де Мопоер, он
предпринял энергичные розыски  брата:  молодому  маркизу  хотелось разделить
имущество с  братом, заслужить его прощение. К несчастью, это желание пришло
слишком поздно:  дон Родольфо  бесследно  исчез, и  раскаявшийся маркиз  был
обречен на бесплодные муки совести.
     Иногда дон Фернандо, терзаемый вечно преследовавшим его воспоминанием о
сцене в Красной комнате, спрашивал  самого себя, не лучше ли было ему в свое
время откровенно  объясниться с братом. Быть может, Родольфо, скромные вкусы
которого так резко  расходились  с традициями знатного рода, сам добровольно
отрекся бы в его пользу от прав старшинства.
     Одним  словом,  маркиз  при всем своем богатстве,  несмотря на любовь к
нему прелестной  жены,  сделавшей его  отцом двух детей,  не  был  счастлив.
Нигде, даже  в  самом  веселом кругу, он  не мог забыться,  и  тайная  рана,
глодавшая его сердце, не только не затягивалась, но все более растравлялась.
В  то  же время  благодаря невероятно  стремительному движению  политической
жизни  Мексики положение приверженцев  испанского господства становилось  со
дня на день все более опасным и критическим.
     В задачу  нашего  повествования не входит выяснение причин мексиканской
революции; мы  не  станем  также  описывать  ход  военных  операций, которые
кончились для Мексики завоеванием независимости,  а  для испанской короны --
потерей  колонии,  столько  веков  служившей   неисчерпаемым  источником  ее
обогащения.
     Пора  вернуться  к  прерванному  нами  рассказу.  В начале 1822  года в
Мексике,  почти  вслед  за  провозглашением  независимости,   началась   эра
пронунсиаменто. После  недолговечного  царствования  императора  Итурбида  в
Мексике  утвердился  республиканский  образ  правления,   точнее  говоря  --
правление  военщины. Мексиканские президенты  с головокружительной быстротой
сменяли друг  друга, свергаемые армией, насчитывавшей двадцать четыре тысячи
офицеров при двадцати тысячах солдат. В  этой смуте  Мексика  растрясла свои
богатства, ее торговля упала, города превращались в руины, от былого  блеска
страны  сохранились  лишь жалкие остатки  да  еще  разве  довольно  туманные
воспоминания.
     Во время  войны за  независимость сильно пострадали осевшие  в  Мексике
испанцы,  имения   которых   были   частью   сожжены,   частью  конфискованы
повстанцами. Роковой декрет 1827 года, изгонявший испанцев из Мексики, нанес
последний,  непоправимый удар их  имуществу. Эта  мера должна  была в первую
очередь поразить маркиза де Могюера. Правда, он прилагал все старания, чтобы
не вмешиваться в  политику, не примыкать ни к одной из  партий, не выступать
"за" или "против" правительств, сменявшихся  одно за другим в  освобожденной
Мексике. Но удержаться долго на такой позиции с  шансами на успех было почти
невозможно, и  маркизу  пришлось волей-неволей поступиться  своей дворянской
спесью. Дело в том, что все его состояние, как на беду, состояло из поместий
и  приисков, и высылка  из  Мексики грозила  ему  полным  разорением. Друзья
советовали  ему  отречься  от  Испании и  заявить  во всеуслышание  о  своей
преданности  мексиканскому правительству.  Маркиз  вынужден был  последовать
этому совету.
     По  ходатайству  некоторых  лиц,  пользовавшихся   доверием  тогдашнего
президента  республики, дону Фернандо  разрешено  было остаться в  стране  и
принять мексиканское подданство. Но  дела маркиза все же сильно пошатнулись.
После крушения  испанского владычества его состояние пришло в  расстройство.
На  всем  протяжении  десятилетней  войны против  испанцев  земли асиенды не
возделывались,  а  рудники,  оставшиеся  без  рабочих,  постепенно затопляло
водой. Надо было предпринять дорогостоящие работы, чтобы пустить их  снова в
ход.  Положение  становилось серьезным, а  для  большого барина,  привыкшего
швырять деньгами,-- прямо-таки критическим. Приходилось считать каждый грош,
чтобы сводить концы с концами.
     Эта борьба с омерзительным призраком нищеты, неумолимо надвигавшейся на
маркиза,  в  конце концов  возмутила  его  гордость; дон  Фернандо готов был
бросить все на произвол судьбы. Но  любовь к  детям  вернула ему  утраченное
было  мужество.  Он  решил  встретить  грозу   лицом  к  лицу.  Подобно  тем
разорившимся дворянам, которые пахали землю  со шпагой на поясе,  дабы никто
не  сомневался  в  их происхождении,  маркиз  стал  заправским  помещиком  и
золотопромышленником.  Другими  словами,  он  превратил  свои   поместья   в
сельскохозяйст
     венные  предприятия,   занялся  коневодством   и  разведением  скота  и
одновременно  приступил  к  работам  по  осушению  затопленных  рудников.  К
несчастью, для  успешного осуществления  всех этих работ маркизу не  хватало
двух  вещей:  специальных знаний,  а гла