так, как монах, творя молитву, перебирает четки.
     Из опасения исказить эту легенду, которую нам самим довелось слушать  в
одном папагосском атепетле, мы передаем ее во  всей суровой  простоте. Любая
попытка украсить этот рассказ цветистой европейской фразеологией привела бы,
на наш взгляд, к исчезновению прелестного ощущения его подлинности.
     Некогда,  еще   задолго  до  появления   белых  на  индейских   землях,
многочисленное кочевье племен чичимеков и толтеков, населявших раньше берега
озер, в один засушливый  год  решило  переселиться  на  юго-восток, вслед за
бизонами. И они осуществили это.
     У Соленого озера они разделились. Часть их осела у берегов этого озера.
Другие,  более предприимчивые, приняв по ' Кипу  -- узелковое письмо древних
перуанцев,  состоявшее из разноцветных чшурков  с  узелками различной формы.
Окраска   ниток,  форма  и  расположение  узелков  должны   были  передавать
какое-либо  число или факт. Смысловое значение кипу, дошедших до нас, еще не
разгадано  полностью  современной наукой.  'Тапир  -- млекопитающее  из рода
непарнокопытных,  покрытых  шеретьК);  имеет  маленький хобот.  Американский
тапир живет в  лесах  Южной  Америки; напоминает свинью;  отлично  плавает и
ныряет. неизвестным  причинам новое название -- "команчи", двинулись дальше.
Они дошли до Рио  Хила и  заселили ее берега. Вскоре,  однако, разделились и
племена команчей.  Одни  из них осели здесь, другие  собрались  идти дальше.
Уходившие назвали остающихся "большими ушами",  но испанцы, встретившие  эти
племена   ранее  других,   прозвали  их  "опатосами".  Те  племена,  которые
продолжали  двигаться  вперед  все  в  том  же  направлении,  дошли  до  Рио
Браво-дель-Норте у  самого устья Рио  Пуэрко. Здесь  они  сами назвали  себя
"Неи-1а-спе", что  означает  "Те, что  дошли до  устья".  В то  время у  них
оставалось  всего два вождя. У одного  вождя был единственный сын, у другого
-- единственная  дочь.  Молодые  люди полюбили  друг  друга.  Это привело  в
бешенство отца молодой девушки; он призвал к оружию своих сородичей, и племя
приготовилось к битве. Но отец юноши, желая избежать войны, перешел со своим
племенем   через  Рио  Хила   и  углубился  с  ним  на  территорию,  которую
впоследствии  белые назвали сначала Сенорой, а потом Сонорой. Здесь они вели
мирное существование до тех пор, пока их землями не завладели после кровавых
войн бледнолицые, которых привела сюда ненасытная жажда земель и золота.
     В Соноре команчи  построили  много  городов поблизости от открытых  ими
золотых россыпей и серебряных рудников и, по своему обыкновению, занялись их
разработкой.  Во главе одного из  самых  населенных и богатых  городов стоял
вождь, прославившийся  своей мудростью в  совете  и храбростью  в бою. Этого
вождя звали Кецалмалин',  то есть Скрученное Перо. Он принадлежал к знатному
роду и по праву считал себя прямым потомком Акамапихцина2, первого правителя
Мексике, иероглиф которого  он, со свойственным нашим праотцам благоговейным
уважением к своим предкам, сохранил на  своем тотеме. Этот иероглиф, ставший
гербом команчей,  бережно  пронесли  через  века  потомки Кецалмалина.  Герб
представлял  собой изображение  руки,  держащей  пучок тростника.  Эта  ныне
священная для команчей эмблема, по ' Это имя слагается из слов: к е ц а л --
перо ималина -- скручивать. 2 Имя Акамапихцин слагается  из слов: а к  а л т
-- тростник, м  а  и  т л -- рука н п а х  о а -- сжимать, то есть тот,  кто
сжимает   в  руке  тростник.  Примеч.  авт.  существу,  является  буквальным
переводом имени благородного родоначальника племени команчей.
     У Скрученного  Пера была  дочь, стройная  восемнадцатилетняя красавица;
звали ее Ова.  Она была  так  легка  и воздушна, что даже степные  травы  не
сминались под ее ногами. Это была веселая и ласковая девушка,  задумчивая  и
целомудренная, черные глаза  которой  не останавливались еще ни на одном  из
воинов своего племени, хотя молодежь вся поголовно была влюблена в нее.
     Ова  носила тунику  бледно-зеленого цвета, перехваченную поясом из кожи
пумы с большой золотой пряжкой. Когда она  плясала для своего  отца, морщины
сбегали с лица старика, а глаза его сияли, как два солнца.
     Самые  знатные вожди племени мечтали взять ее в жены. Всем им грезились
и  во сне и наяву длинные  косы Овы,  с красной вплетенной в них  лентой, ее
запястья,  словно закованные  в  браслеты из ракушек, испещренных крупинками
золота,  ее  тонкая  шея,  щиколотки  ее  босых  и  крошечных   ножек.  Отец
неоднократно напоминал  ей о том, что пора избрать  мужа, но  Ова со  смехом
только покачивала головой: она и  так чувствовала себя счастливой; крохотная
птичка, дремлющая в сердце каждой девушки, еще не проснулась и не пропела ей
сладкозвучной песни любви.
     Но  вот пришел и ее час. Молодая девушка, обычно  шаловливая и веселая,
перестала вдруг смеяться:  она полюбила. Ова пошла к отцу. Вождь  восседал в
Хижине Врачевания, где происходил  в это время под его началом великий совет
народа. Молодая девушка подошла и преклонила перед ним колена.
     -- О чем ты просишь? -- спросил вождь, любовно  поглаживая косы дочери,
шелковистые, как волокно алоэ.
     -- Отец,-- отвечала она,-- я люблю и любима.
     -- На кого же пал твой выбор, дочь моя? Кто этот счастливый вождь?
     -- Он не вождь, отец;  он -- самый простой, но  и  самый  храбрый  воин
нашего племени.
     Старый вождь нахмурился, в глазах его сверкнул гнев.
     -- Отец,-- продолжала Ова, обнимая колени отца,-- я умру, если не стану
его супругой!
     Старику не хотелось потерять свою дочь.
     -- Ты станешь супругой того, кого любишь,-- сказал вождь.
     -- Поклянись на этом священном тотеме племени, отец!
     -- Клянусь на этом священном тотеме племени, что выполню свое обещание!
Говори смело! Произнеси имя человека, которого ты полюбила.
     -- Его зовут Пернатый Змей, отец.
     -- Он очень беден,-- прошептал старик, тяжело вздохнув.
     -- Моего богатства хватит на двоих, отец.
     -- Хорошо, дочь моя, ты станешь супругой Пернатого Змея. Ова поднялась,
сияя от счастья и радости,  и,  низко поклонившись собранию, покинула Хижину
Врачевания. Пернатый Змей был, действительно, беден, так беден, что вынужден
был работать  на золотых приисках. Но он был  молод,  был храбр и слыл самым
красивым воином среди  сверстников своего племени. Но  до  чего же не похожи
были Ова и  Пернатый Змей! Настоящий  богатырь,  рослый  и  мускулистый,  он
выглядел рядом с нежной и хрупкой Овой, как  красавец бизон рядом с  изящной
антилопой. Может быть, из-за этого контраста и вспыхнула их любовь.
     Как ни беден был  Пернатый Змей, он умудрился все  же преподнести своей
невесте  свадебные  подарки:  ароматные масла, приготовленные из жира серого
медведя, ожерелье из зубов аллигаторов и пояса из кожи пумы.
     Молодые  люди  были счастливы.  Наступил  канун  свадьбы. Пернатый Змей
принес  и  положил  у  ног Овы золотые  пряжки  и  два браслета из  ракушек,
испещренных крупинками золота. Ова приняла с улыбкой эти подарки и, прощаясь
со своим женихом, сказала:
     --  Прощай! Мы  расстаемся сегодня, чтобы свидеться завтра,  и свидимся
завтра, чтобы никогда  не расставаться. Но назавтра Пернатый Змей не пришел.
Напрасно  долгие  месяцы  ждала  его  Ова,  напрасно по  приказу  вождя  его
разыскивали по  всей  стране;  никто  не  видел его,  никто не слыхал о нем.
Пернатый Змей исчез навсегда; он жил только в сердце Овы.
     Она  не  переставала  оплакивать  любимого. Чтобы утешить  Девушку,  ей
сказали,  что  он  ушел  на войну с бледнолицыми.  Ова недоверчиво  покачала
головой и снова стерла с лица никогда не высыхающую слезу.
     Сорок  раз  покрывались  снегом  горные  вершины/а  тайна  исчезновения
Пернатого Змея все еще не была разгадана. Однажды рабочие  золотых приисков,
перешедших  к  Ове  в  наследство от отца,  отрыв  одну  старую, заброшенную
штольню,  наткнулись  на  тело  человека, так же чудесно  сохранившееся, как
египетские мумии.
     Воины  сбегались толпой посмотреть  на  эту странную  мумию  никому  не
известного человека, одетого по старинной моде.
     К тому времени Ова успела уже сильно постареть. Когда погасла последняя
надежда на возвращение  Пернатого Змея,  она,  уступая просьбам отца,  стала
супругой  одного из мужественных вождей  своего племени. И вот  теперь  она,
вместе со  своим  супругом, отправилась  к тому  месту, где было  выставлено
напоказ тело, найденное в  старой штольне. Вдруг она вся содрогнулась, глаза
ее наполнились слезами: она узнала Пернатого Змея. Он лежал такой же молодой
и  прекрасный,  как  в тот день, когда они расстались.  А она, согбенная  не
столько под тяжестью времени, сколько под бременем своего горя, стояла перед
ним старая и дряхлая.  Наконец она пришла в себя  и приказала водворить тело
человека, похищенного духом  зла  накануне  свадьбы,  на  прежнее  место,  в
штольне, в которой оно покоилось, а сам рудник, со всем его золотом, был  по
ее приказу заброшен и замурован.
     На камне,  служившем  могильной  плитой ее жениху, она приказала высечь
один иероглиф; вот его точный перевод: "Здесь могила без мертвеца  и мертвец
без могилы, а между тем это и могила, и мертвец".
     -- Вот,--  закончила  донья  Эспераиса, отложив в сторону кипу,-- и вся
история прекрасной Овы, дочери великого вождя Скрученное Перо и жениха ее --
Пернатого  Змея, рудокопа. Такой она была, так  она  и занесена на  кипу  по
завету самой Овы, на память грядущим поколениям.
     Донья Эсперанса замолкла. В палатке воцарилась тишина.
     -- Ну как,  сеньорита,--  нарушил молчание Огненный Глаз,-- понравилась
вам эта легенда?
     --   Простая  и  трогательная  история.  Потому   и  трогательная,  что
простая,--  отвечала  донья  Марианна.--  Но  в   ней  чувствуется  какая-то
недоговоренность и неясность, что значительно ослабляет интерес к ней.
     По губам Огненного Глаза скользнула улыбка.
     --  Вы,  вероятно,  намекаете  на отсутствие  в  ней  географической  и
исторической  точности? -- сказал он.-- Сонора -- обширный край, да и  намек
на город, где главенствовал Скрученное Перо, недостаточно ясен. Не так ли?
     --  Как  вам  сказать,  сеньор...  Сама  эта  легенда  много  теряет от
отсутствия  точных  географических  данных;  впрочем,  для  меня  лично  это
упущение представляет мало интереса.
     -- Гораздо больше, чем вы думаете, сеньорита,-- заметил Огненный Глаз.
     Огненный Глаз  хотел еще  что-то  добавить, но донья Эсперанса прервала
его:
     --  Вас,  вероятно,  интересует,  дитя  мое, что сталось с бедной Овой?
Несчастная умерла через несколько  дней после того, как было отрыто  тело ее
нареченного супруга.  Перед  своей  смертью она  выразила  желание покоиться
рядом  с  тем,  с кем  была  разлучена при  жизни. Ее  последняя  воля  была
исполнена,   а  штольню,  в  которой   были  похоронены  влюбленные,   снова
замуровали, и никто с тех пор до наших дней ни разу не разрывал ее.
     --  Вероятно, это  была  очень бедная  золотом  штольня, если  испанцы,
завладевшие этой страной, пренебрегли ею,-- заметила донья Марианна.
     -- Напротив, дитя мое, там очень жильная порода. Но тайна Овы так свято
хранилась  теми,  кто  знал  ее,  что  испанцы и  не  подозревали  ничего  о
существовании  этого  богатства.  Обе  женщины  были теперь одни в  палатке,
незаметно покинутой мужчинами.
     -- Как  все это странно! --  прошептала  донья Марианна, отвечая скорее
каким-то своим собственным мыслям, чем на слова доньи Эсперансы.
     Ее  удивляла и в то  же  время глубоко  заинтересовала настойчивость, с
какою донья Эсперанса возвращалась  все  время  к  этой  легенде; неотступно
преследовала мысль,  что за поэтическим рассказом кроется скрытый намек, над
разгадкой которого молодая девушка тщетно ломала себе голову.
     --  Я  могу  объяснить  вам,--  сказала   донья  Эсперанса,--  как  это
случилось, что испанцам не  пришлось  узнать об этом руднике. Его замуровали
много лет назад. При захвате города прежние жители были перебиты или изгнаны
испанцами, а у немногих уцелевших не было никакого  желания  открывать своим
угнетателям тайну заброшенной  штольни. А потом испанцы сровняли тот город с
землей и на пепелище его воздвигли асиенду.
     -- Простите  за нескромный вопрос,  сеньора, но  как могла дойти до вас
эта история, да еще во всех ее подробностях?
     --  Очень просто, дитя мое:  Ова была одной из моих  прабабок;  история
этого рудника  --  наша  семейная тайна. Может быть, одна только  я  на всем
белом свете и знаю его точное местонахождение.
     -- Понимаю,-- задумчиво произнесла донья Марианна.
     -- Понимаете, но не все еще,-- добродушно возразила донья  Эсперанса.--
Вам, например, неясно, почему мой сын. вместо того чтобы поговорить с вами о
важных  делах,  приведших вас  сюда,  заставил вас  выслушать эту легенду. И
почему, не считаясь с гнетущей вас тревогой, я согласилась  поведать ее вам.
И почему,  наконец,  даже теперь,  когда  рассказ мой  окончен, я  продолжаю
донимать вас мельчайшими подробностями о нем.
     --  Вы  угадали  мои  нехорошие  мысли!  Простите  меня,   сеньора!  --
воскликнула  молодая девушка, пряча свое лицо  на  груди  доньи Эсперансы  и
заливаясь слезами.
     -- За что же вас прощать?  Ваша тревога так понятна  и так естественна.
Но  послушайте, дорогая,  вы  ведь  умная  девушка и, наверно,  успели  уже,
несмотря на наше кратковременное знакомство, убедиться  в искренности  моего
участия в вашей судьбе.
     -- О да, сеньора! Я верю вам; я не могу не верить вам.
     -- Так утешьтесь же,  дитя мое, и  перестаньте плакать, иначе я заплачу
вместе  с вами, а  мне  ведь  надобно  добавить еще  несколько  слов к этому
бесконечному рассказу.
     -- Как вы добры, сеньора! -- произнесла донья Марианна, улыбаясь сквозь
слезы.
     -- И опять вы не угадали, дитя мое: все дело тут не в доброте, а в том,
что я  люблю вас и давно уже полюбила. Удивлены? Вполне понятно! Но довольно
об этом, вернемся к наг шему рассказу.
     -- Я слушаю вас, сеньора.
     -- Я хочу сказать вам теперь, где находился город  моей прабабки Овы  и
как он назывался... Он назывался Сибола.
     -- Сибола!  -- воскликнула донья Марианна. .-- Да, дитя мое, Сибола, на
месте которой один  из  ваших прадедов, маркиз де Мопоер,  выстроил  асиенду
дель Торо. Теперь вы поняли меня?
     Донья  Марианна  молча  кинулась  в   объятия  доньи  Эсперансы,  нежно
прижавшей ее к своей груди.
Глава XXXII КИДД ПОЯВЛЯЕТСЯ ВНОВЬ
     Ярость душила  Кидда, когда он  покидал  атепетль; мысли  о мести, одна
ужаснее другой, роились в  голове бандита. Не  то чтобы в его гнилой душонке
сохранилась  еще  какая-то чувствительная  струна,  способная зазвучать  под
влиянием  благородного  негодования. Какое значение имел  для него тот факт,
что  он  был  публично  унижен  и изгнан,  как  последний негодяй? Никакого!
Оскорбления,  нанесенные  Кидду,  никогда не  задевали его  самолюбия.  Нет,
бандита бесило другое: выводила из себя мысль,  что благодаря  вмешательству
Твердой Руки внезапно  улетучился источник обогащения, который так заманчиво
поблескивал  перед  его алчным  взором после беседы с  капитаном Маркосом де
Ниса. Кидд ведь надеялся, что при помощи предательства и измены богатство, в
виде  золотых унций капитана, так и  потечет в  его  карманы. Теперь об этом
нечего было и думать; скудные и  случайные сведения,  которые он сумеет  еще
собрать, не стоят, конечно, золота, обещанного  комендантом  Квитовака.  Да,
было от чего прийти  в отчаяние такому человеку, как  Кидд!  На ком  сорвать
свою злобу?
     В  характере Кидда, в дополнение ко  всем прочим "милым" его качествам,
была одна черта, довольно  странная для  бандита  такой  закалки:  Кидд  был
храбр...  как волк. А волки, как известно, нападают только стаями, когда они
уверены в своем численном превосходстве.
     Иначе говоря, когда надо было биться один на один, он праздновал труса.
Впрочем, бандит и  сам был не очень высокого мнения  о своей храбрости; одна
только мысль о поединке с Твердой Рукой бросала его в дрожь.
     Итак,  Кидд  возвращался  в городок  золотоискателей  в  самом мрачном,
прямо-таки отчаянном настроении; он  еще не решил, следует ли ему заезжать в
Квитовак или отправиться искать счастья в другом месте.
     Внезапно   его   внимание   было   привлечено   каким-то  необычным   и
непрекращающимся колыханием высокой травы немного левее тропы, по которой он
следовал.  Поистине  удивительно,  каким инстинктом самосохранения  обладают
разбойники, какую  изобретательность проявляют они,  когда над ними нависает
угроза!  При  первом же  подозрительном  шорохе, еще до  появления признаков
реальной опасности, эти люди, ни  в грош не ставящие чужую жизнь, спешат уже
спасать свою шкуру.
     Первым  движением Кидда было соскочить с коня и притаиться вместе с ним
за  спасительными   кустами   алоэ.  Почувствовав   себя   в   относительной
безопасности, бандит  стал  внимательно наблюдать за  колыханием травянистых
волн. Так продолжалось четверть часа; но вот из кустарника вынырнули верхами
на мулах четверо всадников, одетых с ног до головы во все черное.
     Бандиты  и  воры  обладают  каким-то  особым  чутьем,  позволяющим   им
распознавать полицейских в любом наряде. Так  и Кидд, завидев приближавшихся
к  нему  всадников,  немедленно  и безошибочно признал в  них представителей
"благородной"  корпорации  полицейских крючков. Четвертый  всадник был также
одет  во  все черное, но по его угрюмому лицу,  в  чертах  которого сквозили
коварство и злоба, Кидду нетрудно было  признать начальника. Это был старший
альгвасил; в других  странах этот чиновник называется судебным исполнителем,
что нисколько не меняет бездушной и бессердечной сущности этой особой породы
двуногих  хищников. Впереди  кавалькады бежал  ее  проводник, индеец  мансо,
оборванец в разодранных штанах, босой, с обнаженной головой и голыми руками.
     --  Смотри,  Хосе,--  крикнул  индейцу  старый  альгвасил,  прибегая  к
общеупотребительному здесь прозвищу бедняков  индейцев,-- не сбейся  с пути!
Мы  направляемся  в Квитовак  по  важным  делам, и,  если  не поспеем туда к
вечеру, несдобровать твоей спине!
     --  Мы  можем  поспеть  туда  часа  через  два,  если  сеньоры  решатся
пришпорить своих  мулов; ну, а если сеньоры будут и дальше так трусить,  мы,
пожалуй, и к ночи не доедем.
     --  Черт  возьми!  --  гневно  воскликнул  алывасил.--  Воображаю,  как
отнесется к этому сеньор  дон Руфино де Контрерас!  Сколько дней уж  ждет он
нас! Всякое терпение лопнет.
     -- Ба! Ба! Ваша милость успеет еще  вдоволь  потешиться, терзая честных
людей,-- вымолвил индеец.
     --  Как  ты  смеешь,  негодяй!  --  воскликнул  алывасил,  замахнувшись
хлыстом.
     Но индеец отпарировал удар своей дубиной и так дернул за узду мула, что
тот мгновенно вздыбился, к великому ужасу его всадника.
     --  Берегитесь, сеньор,--  сухо произнес индеец.-- Вы  позволяете  себе
называть меня  Хосе  и  обращаться со мной,  как со  скотом. Но мы находимся
сейчас не  в  ваших  цивилизованных  городах, мы в  дикой прерии; здесь,  на
родной  земле, я  твердо стою  на ногах и не позволю оскорблять себя! Можете
называть меня  дуралеем или  идиотом --  меня мало трогает  ругань человека,
которого я глубоко презираю. Но  при первой же вашей попытке ударить  меня я
всажу вам в самое сердце нож! Запомните это, ваша милость!
     Тут  перед  глазами  испуганного  служителя   правосудия  блеснул  нож,
голубоватое лезвие которого зловеще сверкало,
     -- Вы с  ума сошли, Хосе! -- возразил алывасил, прикидываясь спокойным,
хотя сердце  его  забилось от страха.--  У меня  не было и никогда  не будет
никакого  намерения оскорбить вас. Отпустите  же,  Бога ради, моего мула,  и
давайте мирно продолжать наше путешествие!
     -- Вот это хорошо с