вы его своими
ногами?
     В ответ  неслись  нестройные  крики,  и  оглушительный гомон  начинался
снова.
     Так  продолжалось всю  ночь. За несколько мгновений  до  восхода солнца
жрец снова задал свой вопрос. На этот раз среди наступившей тишины прозвучал
высокий и мелодичный голос молодой девушки:
     --  Владыка жизни  сжалился  над своими  детьми  и послал им  на помощь
солнце! Злое начало побеждено!
     В то  же  мгновение взошло  сияющее солнце. Индейцы  приветствовали его
радостными возгласами и, скинув с себя  свое  фантастическое облачение, пали
на колени, подняв глаза к небу.
     Жрец обмакнул  в  наполненную  водой  чашу из  тыквы  пучок  полыни  и,
покропив им на все четыре стороны, обратился с мольбой к небу:
     --  Здравствуй,  солнце,  видимый  наместник невидимого владыки  жизни!
Внемли мольбам своих краснокожих сынов! Дело их правое! Даруй же  им скальпы
их  врагов, дабы  было что нанизать им  на  свои  пояса!  Приветствую  тебя,
солнце, здравствуй!
     -- Приветствую тебя, солнце, здравствуй! -- хором подхватила толпа.
     Все встали с колен. Первая часть ритуала  была окончена. Жрец удалился;
место его  занял глашатай, призвавший  главных  сашемов  вырыть топор войны.
Начался  новый  обряд.  Вожди  стройной  процессией вошли в  Хижину Великого
Врачевания. Здесь, на месте,  указанном жрецом,  старейший  из  вождей отрыл
ножом для  снимания скальпов  "великий  топор  войны",  эмблему  предстоящей
войны.
     Затем  сашемы  в том же порядке  выступили  из  хижины. Впереди,  между
воином,  который  нес  тотем, и воином, который  нес трубку мира,  шествовал
старейший вождь; обхватив обеими  руками рукоятку топора, он нес его лезвием
вперед,  плотно  прижав  топор  к своей  груди. Так сашемы дошли  до Ковчега
первого человека, где они выстроились лицом к столбу войны. Теперь дело было
за  жребием:  он должен был  решить, кому  из сашемов выпадет великая  честь
нанести удар священным топором по столбу войны.
     Индейцы, народ  в  высшей  степени  суеверный,  придают этой  церемонии
огромное значение.  Удачно  нанесенный удар,  сделавший глубокую  зарубку  в
столбе, считается предзнаменованием счастливого исхода войны.
     Приступили  к жеребьевке;  жребий  пал  на Твердую Руку. Гул  одобрения
пронесся  по рядам  присутствующих, когда  было  произнесено  имя  человека,
которого народ любил и уважал как одного из храбрейших своих сынов.
     Твердая Рука выступил из рядов, стал спиной к Ковчегу первого человека,
принял топор из рук старейшего вождя, занес его высоко над своей  головой и,
вращая  с невероятной  быстротой, метнул в столб  войны. Топор  так  глубоко
врезался в  дерево, что жрец, который должен был выдернуть его, после долгих
и  тщетных усилий вынужден был  отказаться от  этой  попытки.  Крик  радости
вырвался из груди воинов; подхваченный  многотысячной толпой, он  прозвучал,
как могучий боевой клич.
     Старейшие сашемы  в  один  голос утверждали, что  они не помнят  такого
удара.
     Все предвещало  счастливый исход  войны.  Всеобщее ликование  не  знало
границ. Твердой  Руке устроили  овацию, вожди и воины  наперебой поздравляли
его  с  достигнутым  результатом.  Когда  топор  был  наконец  вынут,  воины
посторонились, очистив место для женщин. Началась пляска скальпов.
     В  танце  участвуют  одни  только женщины;  это,  кажется, единственный
случай, когда индейские воины  пасуют перед  женщинами, Эта священная пляска
сохранилась  только у  непокоренных индейцев;  она исполняется  лишь в честь
особо важных событий: накануне великого похода или после окончания его, да и

     то лишь в случае счастливого  его  исхода. А успешным  походом  индейцы
считают такой, из которого воины возвращаются с большим количеством скальпов
и отобранных у неприятеля лошадей, не понеся при этом потерь.
     Женщины   отплясывают  этот  танец  с  воодушевлением,   переходящим  в
исступление, зажигая сердца воинов воинственным задором.
     Но вот смолкли неистовые крики  женщин  и  прекратились их необузданные
движения. Пляска  скальпов  кончилась.  Воины  приступили  к  последнему  из
обрядов, предшествующих

     началу военных  действий. Следы этого  обряда  нам  случалось встречать
лишь у  некоторых  племен, обитающих на  берегах Верхнего Миссури, да еще  у
индейцев  чисто  папагосского  происхождения.  Он  состоит  в   предсказании
будущего  по   потрохам  молодой   кобылицы.  Само  собой   разумеется,  что
жрец-толкователь говорит все, что  ему  взбредет на  ум, и  все ему верят на
слово по той простой причине, что никто, кроме жреца-толкователя, не владеет
искусством этого вещания. На этот раз  то ли потому, что он не хотел смущать
всеобщую радость, то ли потому, что, долго обманывая других, он сам уверовал
в свою ложь, жрец предсказал внимавшим  ему воинам победоносный исход войны.
Это предсказание было  встречено новым взрывом всеобщего  ликования. Останки
кобылицы согласно  обычаю были  отданы жрецу, который,  таким  образом, один
только и вышел с чистым барышом из этого темного дела.
     Наконец все предвоенные обряды были закончены, и  воины получили приказ
держать  наготове  оружие,   лошадей  и  провиант  в  ожидании   приказа   о
выступлении, которого ждали с минуты на минуту.
     Папагосским  сашемам удалось поставить под свои  тотемы тридцать  тысяч
воинов  на  превосходных  конях; около четырех тысяч из  них  были вооружены
огнестрельным  оружием.  Правда,  индейцы,  с  редким  искусством  владеющие
топором, копьем и  луком, весьма посредственные  стрелки из ружей: суеверный
страх, который они  питают к огнестрельному оружию, мешает  им  брать точный
прицел. Однако есть немало индейцев, которым удается  преодолеть этот страх.
Из  них вырабатываются отличные стрелки, которых  следует весьма опасаться в
бою.  Но   главная  огневая  мощь  индейской  армии   заключалась  в  оружии
восьмидесяти  охотников  белых  и  метисов,  присоединившихся  к  индейцам в
надежде на грабеж и поживу.
     Огненный Глаз, оставив за собой  верховное  командование, назначил трех
командующих  -- Ястреба,  Свистуна и  Пекари.  Твердой  Руке  было  поручено
командование  отрядом  особого  назначения  в составе  двадцати  пяти  белых
охотников. Он  сам отбирал  их  из  числа самых смелых и  честных трапперов.
Итак,  все уже  было  готово  к открытию военных действий.  Индейцы  ожидали
только   безлунных  ночей,  чтобы   по  своему  обыкновению  вторгнуться  на
территорию врага под покровом темноты.

Глава XXVI. БЛЕДНОЛИЦЫЕ

     Возвращение Паредеса было по-разному воспринято в асиенде.
Маркиз,  конечно, обрадовался ему,  хотя суммы,  привезенной Паредесом,
едва хватило для удовлетворения самых насущных нужд хозяйства,  требовавшего
все новых и новых вложений капитала.
     Дон Руфино  ничем  не  выдал своего  удивления по поводу благополучного
возвращения человека, гибель которого он так тщательно  подготовил.  Но  его
удивление уступило место тревоге, а затем и ужасу, когда он подсчитал время,
затраченное доном Хосе на путешествие. В самом деле, на проезд в Эрмосильо и
обратно, по самым  скромным подсчетам,  требовалось девять  суток, между тем
как отсутствие управителя продолжалось всего пять дней. Ясно, что Паредес не
ездил в Эрмосильо, но вместе с тем он  получил по векселям. Что бы это могло
значить?  За всем этим, несомненно, скрывалась  какая-то  тайна. Дон Руфино,
сгоравший  от  нетерпения пролить  на нее свет, находился в  затруднительном
положении. Дело в том, что  ему нельзя было расспрашивать Паредеса.  Ведь  в
глазах всех сенатор якобы ничего не знал о цели его поездки. Кроме того, дон
Руфино отлично  понимал, что  Паредес все равно не ответит ему, а,  пожалуй,
еще и зло подшутит над ним.
     Бравый  управитель не  знал,  что  дон  Руфино и есть  глава  заговора,
который  чуть  было  не  погубил  его. Он  вообще  не  имел никаких  видимых
оснований  сомневаться в порядочности  сенатора.  Тем  не менее безошибочным
чутьем, которое свойственно  честным и порядочным натурам, Паредес с первого
же взгляда угадал  в сенаторе волка  в  овечьей шкуре,  почувствовал  к нему
непреодолимое, почти  инстинктивное отвращение, скрывать  которое не  считал
даже  нужным.  Не  имея возможности  добиться чего-нибудь от  Паредеса,  дон
Руфино  не переставал искать ключ к  разгадке этой таинственной  истории. Он
знал,  что  в  Соноре, как, впрочем,  в любом  другом штате Мексики,  не так
просто встретить человека, способного из одной любви к ближнему учесть такие
крупные  векселя.   Это   мог   сделать  только   очень   богатый   человек,
преисполненный  к тому  же  желанием  оказать  услугу маркизу. Но сколько ни
ломал себе голову дон Руфино, сколько ни перебирал в памяти  всех владетелей
асиенд, живущих на протяжении пятидесяти лье в окружности, он не видел среди
них  такого  человека. В конце концов сенатор пришел  к выводу, что тот, кто
учел эти векселя, знал о готовящемся покушении на управителя. Но кто?
     "Неужели  Кидд?"  --  подумал  дон  Руфино,  но  тут  же  вынужден  был
отвергнуть это подозрение. Уже  одно предположение, что  бандит мог пощадить
жизнь  Паредеса,  показалось ему  смешным; но  чтобы  Кидд дал  уйти  своему
пленнику,  не  очистив его карманов,-- такая мысль была просто нелепой.  Дон
Руфино  долго не мог выбраться из порочного  круга всевозможных догадок. Для
этого  ему  недоставало отправной  точки.  Внезапно он ее  нашел.  Он  решил
проследить  всю историю заговора, начиная со своей встречи с Киддом.  Он шел
от вывода к выводу,  с трудом  пробиваясь сквозь рой туманных предположений,
теснившихся в  его  воспаленном  мозгу, пока его не озарила  мысль,  которая
почти привела его к истине.
     -- Правду говорят краснокожие,--  бормотал он  про себя,-- что в прерии
деревья имеют уши, а листья -- глаза. Теперь я вспоминаю, что мой разговор с
этим плутом происходил возле густого кустарника; может быть, в нем скрывался
соглядатай? Отныне я буду сговариваться о делах  не  иначе как на  оголенных
холмах!  Впрочем, как знать...  может быть, и там меня будут подслушивать из
какой-нибудь норы! Размышления сенатора прервал подошедший дон Руис.
     --   Сеньор  дон   Руфино,--  произнес   он   после   взаимного  обмена
учтивостями,--  не угодно ли  вам пройти со мной в гостиную? Дело в том, что
наш управитель, находившийся, как вам известно, несколько дней в отсутствии,
привез довольно важные  известия, которыми мой отец  хотел  бы  поделиться с
вами.
     Сенатор,  невольно вздрогнув,  испытующе посмотрел на дона Руиса, но не
прочел никакой задней мысли на открытом лице юноши.
     --  Что случилось, дорогой дон Руис?  -- заискивающим  голосом произнес
дон Руфино.-- Неприятности?
     --  Да, но у меня только самые смутные сведения  о них. Пожалуйте, если
вам угодно, со мной в гостиную, и там вы все узнаете.
     -- Я весь  к вашим услугам, дон Руис,-- сказал сенатор и последовал  за
молодым человеком в  гостиную, где  уже находились маркиз, донья  Марианна и
дон Хосе.
     -- Что случилось, мой дорогой  маркиз? -- спросил сенатор.-- Признаюсь,
дон Руис нагнал на меня страху.
     -- Это не  пустые страхи, кабальеро, сейчас вы сами убедитесь. Но прошу
вас, присядьте...  Итак,--  обратился  он к  управителю,-- эти  сведения  вы
получили из вполне достоверных источников?
     -- Я готов поручиться, ми амо, что все это правда чистой воды. Папагосы
объединились с черт его знает какими еще племенами  индейцев, и мы  должны с
часу на час ожидать их нападения.
     -- Вот так чертовщина! -- весело воскликнул сенатор.
     --  Это  гораздо  более  серьезно, чем  вы  думаете!  --  резко ответил
Паредес.-- На  этот  раз индейцы  полны решимости окончательно водвориться в
Соноре, изгнав оттуда белых.
     -- Только и всего? -- продолжал посмеиваться сенатор.--" Ну что ж.' Для
них, видно, это пара пустяков!
     -- Вы можете смеяться сколько угодно, но факт остается фактом.
     -- Да я и не думаю смеяться, друг мой: я  только  не предполагаю, чтобы
индейцы могли решиться на такое безумное предприятие.
     -- Во-первых,  сеньор,  я  не ваш друг!  -- оборвал его управитель.-- А
во-вторых, вы,  вероятно, изменили бы свое  мнение об индейцах, доведись вам
увидеть их в бою.
     -- Я никогда еще не видел индейцев бравое и, Бог даст, никогда не увижу
их. Но  вместе с тем я сильно подозреваю, что жители этого края рисуют  себе
их несравненно более страшными, чем они есть на самом деле.
     -- Напрасно вы так думаете,-- вмешался маркиз.-- Поживете еще немного с
нами и сами поймете, как вы глубоко ошибаетесь.
     -- Но  мы-то, надеюсь,  уедем  отсюда заблаговременно!  --  воскликнула
донья Марианна.
     -- Нам нечего бояться индейцев, дочь моя,-- отвечал маркиз.-- Скала, на
которой построен мой замок, слишком тверда для них;  они сломают себе шею  и
ничего не добьются.
     --   Но   все   же,   отец,   не   мешает   принять    некоторые   меры
предосторожности,-- заметил дон Руис.
     -- В дни всеобщего восстания тысяча восемьсот двадцать седьмого года,--
сказал  маркиз,-- индейцы  не  показывались даже на  подступах к дель  Торо;
весьма  сомнительно, чтобы и теперь они осмелились напасть на нас. Ты все же
прав, сын. Я прикажу немедленно привести замок в состояние обороны, хотя  бы
для того, чтобы успокоить твою сестру.
     -- Ну, на этот  раз восстание будет посерьезнее,-- возразил -- Поверьте
мне, ми амо, нельзя терять ни минуты. Сделайте милость, сеньор управитель,--
воскликнул сенатор,-- скажите наконец, кто же это так обстоятельно осведомил
вас о положении дел? Дон Хосе, косо взглянув на сенатора, пожал плечами.
     --  Не  все ли вам равно? -- ответил он.--  Предположим, эти сведения я
получил от одного друга. Это вас устраивает?
     -- Позвольте, позвольте, сеньор! -- возразил дон Руфино.-- Это  важнее,
чем вы думаете. Нельзя же так, ни с того ни с сего, встревожить покой целого
семейства,  не представляя никаких доказательств в достоверности принесенных
вами известий.
     -- Мой  господин  слишком хорошо  знает  меня, сеньор, как  честного  и
правдивого человека, не способного на ложь!
     -- Я не сомневаюсь  ни в  вашей порядочности,  ни в вашей  правдивости,
сеньор управитель; однако, если вы хотите, чтобы ваше сообщение было принято
во внимание, вы должны подтвердить его  неопровержимыми доказательствами или
по крайней мере ссылкой на лицо, пользующееся общественным доверием.
     -- Ба! Ба! -- заметил дон Хосе.-- Никогда не мешает быть наготове.
     --  Да,  когда  ты  уверен,  что тебе следует  это  делать,--  возразил
сенатор.--  Вот поэтому-то в качестве должностного лица... тысяча извинений,
маркиз, за то, что вынужден действовать  так в вашем доме... я требую, чтобы
вы назвали  тотчас же  имя человека, от  которого вы получили эти  тревожные
известия.
     --  А  что  скажет  вам имя  человека, которого вы никогда не видели, о
котором никогда ничего не слышали?
     -- Не в этом дело. Потрудитесь отвечать, прошу вас!
     -- Очень  возможно, сеньор,  что вы должностное  лицо, но меня это мало
трогает. Я признаю здесь одного только господина -- сеньора маркиза. Он один
имеет право расспрашивать меня, ему одному только и буду я отвечать.
     Сенатор, кусая губы, повернулся к маркизу.
     -- Почему же, Паредес, вы не хотите ответить? -- сказал дон Фернандо.--
Право, я не могу понять вашего упрямства в этом деле.
     -- Если вы этого требуете,  ми  амо,  я могу ответить. Знайте же, что о
готовящемся восстании индейцев меня предупредил один белый охотник, по имени
Твердая Рука.
     -- Твердая Рука?! -- одновременно воскликнули брат и сестра.
     -- Не тот ли это самый охотник,-- спросил маркиз,-- которому мы уже так
многим обязаны?
     -- Да, ми амо,-- отвечал дон Хосе. Сенатор впервые услышал это имя; тем
не  менее,  когда  управитель  произнес  его,  дон Руфино  испытал  какое-то
необъяснимое внутреннее волнение.
     --  О,  ему нельзя  не верить! --  пылко  воскликнула донья Марианна.--
Каждое его слово заслуживает полного доверия.
     -- Конечно,-- подтвердил  дон Руне.-- Надо  полагать, ЧТУ он сделал это
преднамеренно, желая предостеречь нас.
     --  Но  кто этот  человек и  почему  он  так  симпатичен  всем вам?  --
продолжал домогаться сенатор.
     -- Друг!  -- с  жаром  произнесла донья  Марианна.-- Друг,  которого  я
никогда не забуду!
     -- И которого все мы любим,-- добавил маркиз.
     -- И вы ему полностью доверяете? -- не унимался дон Руфино.
     --  О да! Можете быть уверены, сеньор, что я не  стану пренебрегать его
предупреждением!
     -- Но, в таком случае, позвольте мне  заметить вам, сеньор  маркиз, что
мне  кажется  весьма  подозрительным упорство,  с  которым сеньор управитель
отказывался назвать его имя.
     -- Сеньор дон Руфино,-- отвечал маркиз,-- Паредес  -- наш старый слуга,
он пользуется известной свободой в обращении  со  всеми нами и  правом, я бы
сказал, вполне заслуженным правом,  требовать, чтобы ему верили на  слово...
Но  пора,  однако,   подумать,--  продолжал   маркиз,--   что   нам  следует
предпринять, чтобы  не  быть  захваченными врасплох. Вы,  Паредес,  садитесь
тотчас  же  на  коня и  объявите всем  нашим пеонам и  пастухам  мой  приказ
немедленно  перебраться  с  семьями  васиенду  и пригнать  сюда  же  стада и
табуны... А ты,  сын мой,  займись  подготовкой загонов для животных и жилья
для людей. Надо запастись фуражом  и провиантом, чтобы нас  не взяли измором
во время осады. Сколько пеонов в вашем распоряжении, Паредес?
     -- У нас восемьдесят человек,  способных носить оружие, ваша светлость;
но  я  думаю, что мы  сумеем  как-нибудь использовать  для обороны и  других
обитателей асиенды.
     -- Этого нам вполне  хватит,--  сказал маркиз.-- По-моему,  нет никакой
надобности вызывать еще наших рудокопов из Квитовака.
     --  Тем  более,--  отвечал  управитель,--  что  капитан  де Ниса успел,
вероятно, завербовать их в число защитников крепости.
     -- Вполне возможно,-- произнес, поднимаясь, маркиз.-- А пока ступайте и
постарайтесь без промедления исполнить мои распоряжения.
     Управитель поклонился и вышел.
     -- Не соблаговолите ли вы, маркиз, уделить мне несколько минут?--сказал
сенатор.
     -- К вашим услугам, дон Руфино.
     --  О,  не  беспокойтесь!  --  обратился  сенатор  к  брату  и  сестре,
вскочившим  со своих  мест с  намерением удалиться  из  комнаты.-- Дело  это
отнюдь не секретное.
     Брат и сестра снова заняли свои места.
     --  Признаюсь,--  начал  сенатор,--  что  сообщение  вашего  управителя
встревожило  меня  не на  шутку. Я  никогда  не  видел индейцев  бравое,  но
смертельно  боюсь  их.  Поэтому,  с  вашего  разрешения,  дон  Фернандо,   я
немедленно хотел бы покинуть асиенду.
     -- В такое время?
     -- Да, маркиз. Я убедился, наконец,  в серьезности готовящихся событий.
Но ведь я  плохой вояка, я боюсь  даже простой драки; да к тому  же  мой сан
сенатора  требует  моего присутствия  в Мехико',  хотя  бы для  того,  чтобы
предупредить правительство о беде,  которая угрожает Соноре, и  побудить его
принять необходимые меры.
     --  Вы,  конечно, вольны поступать как вам вздумается,  сеньор  Руфино.
Однако я далеко не уверен, что сейчас безопасно на дорогах.
     -- Я уже  подумал об  этом,  маркиз.  Но мне надо  только  добраться до
Ариспы. Это недалеко отсюда, а там уж мне  ничего не грозит. Может быть, дон
Руис проводит меня туда?
     -- В этом доме  вам  ни  в чем не  будет отказа,  дон Руфино,--  сказал
маркиз. -- Мой сын поедет с вами.
     -- Не  премину  воспользоваться  вашим любезным предложением, маркиз,--
сказал  сенатор и,  бросив украдкой  взгляд  на  Марианну,  которая  сидела,
задумчиво  опустив  голову на грудь, продолжал:  --  К тому  же  в Ариспе  я
намерен передать дону Руису письмо для вас.
     -- Зачем же писать? Не проще ли сказать, пока вы еще здесь?
     --