быть вам чем-нибудь полезным?
     -- Выпало! -- сухо ответил охотник.
     -- Говорите же скорей, сеньор, приказывайте! Будьте уверены, что все от
меня зависящее...
     -- Хватит! -- оборвал его Твердая Рука.-- Перейдем к делу!
     -- Слушаю вас,-- сказал бандит, стараясь скрыть свою тревогу.
     -- Дело в следующем:  худо ль это или хорошо, но ваше присутствие здесь
раздражает меня...
     -- К сожалению, ничем не могу помочь вам, любезный сеньор.
     -- Можете! И очень просто.
     -- А именно?
     -- Немедленно покинуть эту башню, сесть на коня и убраться прочь.
     -- Хо-хо!  -- произнес  бродяга с принужденным смехом.-- Позвольте  вам
заметить, что ваше желание кажется мне довольно странным.
     -- Вы  находите? --  холодно  возразил  Твердая Рука.--  А  по мне, это
прекрасная мысль; и вполне естественно, что она пришла мне в голову.
     -- Вы, конечно, шутите,-- неуверенно произнес опешивший бандит.
     -- Послушайте,  Кидд! Вы ведь знаете, со мной шутки плохи. Не  так  ли?
Так  вот я повторяю вам: убирайтесь и как можно скорей!  Советую вам... ради
вашего же блага.
     -- Но  мне надо еще  найти подходящий предлог  для  такого бегства. Что
подумают  обо  мне  индейские  вожди,  удостоившие меня приглашением на этот
совет,  что подумают, наконец, обо мне  мои друзья охотники,  если  накануне
открытия военных действий я покину их без уважительной причины?
     --  А мне  какое дело! Я требую, чтобы вы  немедленно  убрались  отсюда
прочь, а не то...
     -- А не то?
     -- ...я на глазах у всех всажу вам пулю в лоб как предателю и шпиону.
     Бандит невольно содрогнулся. Его лицо посинело, несколько секунд  он не
спускал своих злых змеиных глаз с  охотника,  который смерил его  брезгливым
взглядом.
     -- Твердая Рука,-- прошептал наконец Кидд на ухо охотнику,-- сегодня вы
сильнее  меня,  всякое сопротивление  с  моей  стороны было  бы безумием;  я
уступаю вам. Но я отплачу вам, запомните это!
     Твердая Рука презрительно пожал плечами.
     --  Мстите,  если  сумеете. А  пока  подите  прочь,  или  я  приведу  в
исполнение свою угрозу!
     С этими словами Твердая Рука  отошел от бандита. А тот, сдержав готовое
сорваться вслед охотнику проклятье, молча вышел из зала.
     Когда десять  минут  спустя Кидд мчался во  весь опор по  направлению к
лагерю рудокопов, в голове его роились замыслы один коварнее другого.

Глава XVIII СОВЕТ САШЕМОВ
     (продолжение)  Индейские  вожди,  конечно,  догадывались   о  том,  что
произошло между охотником и американским бандитом; тем не менее никто из них
даже виду не подал, что заметил внезапный отъезд Кидда.
     Один только канадский  траппер Свистун подошел  к  охотнику, пожал  ему
руку и, раскатисто смеясь, сказал:
     -- Браво, товарищ! Вы не промахнулись -- попали, можно сказать, на лету
в эту дичь! От души поздравляю: вы избавили нас от смердящего гада. Черт его
знает,  кто  он --  ни  рыба  ни  мясо!  Меня, во  всяком  случае,  никак не
устраивала физиономия этого плута.
     --  Она  бы  устраивала  вас еще меньше, мой милый Свистун,  если бы вы
узнали его поближе.
     -- А у  меня нет желания знакомиться ближе  с  этим мошенником.  Прерия
кишмя кишит такого сорта птицами. Вожди между тем вновь заняли свои места, и
прерванный на время совет был снова возобновлен.
     Индейцы,  которых любят изображать дикарями,  могли  бы преподать уроки
учтивости и обходительности  парламентариям нашей старой Европы: они никогда
не  прерывают оратора  нелепыми,  а чаще  всего  неуместными  репликами,  до
которых так охочи многие наши депутаты.
     Вожди  здесь выступают  по очереди. Ораторов  слушают  в  благоговейном
молчании, они  имеют полную возможность высказаться,  не опасаясь наткнуться
на оскорбительные колкости. Когда прекращаются прения, председатель -- а эту
обязанность выполняет обычно старейший вождь или вождь, занимающий благодаря
своей  храбрости или мудрости самое  высокое  положение в племени --  делает
краткое заключение о ходе обсуждения и спрашивает мнение остальных вождей, а
те   высказываются   молчаливым  покачиванием   головы.  Меньшинство  всегда
безоговорочно подчиняется большинству. Прежде чем продолжать наш рассказ, мы
в  нескольких  словах  посвятим читателя в причины,  вызвавшие  недовольство
индейцев и побудившие их восстать против мексиканских властей.
     После  провозглашения независимости  Мексики правительства этой страны,
повторяя ошибки первых  завоевателей Мексики, начали притеснять индейцев. На
них  стали смотреть как на рабов, которых можно безнаказанно обирать; власти
обложили непомерно высокими пошлинами предметы первой необходимости, которые
отпускались индейцам через особых

     агентов. Вся  жизнь индейцев  была  подчинена  особым, ограничительным,
поистине  драконовским  законам'. Расовая не'Драконовские законы --  суровые
законы. Названы так по  имени Дракона, легендарного  греческого законодателя
VII в.  до  н.  э. нависть  мексиканских властей  доходила до  того, что  за
индейцами  отрицали  право  на  человеческий  разум,  к   ним  обращались  с
оскорбительным  наименованием  gentle  sin  razon  --  "люди  без   разума".
Последствия такой системы угнетения не заставили себя долго ждать.
     Сначала  индейцы отвечали  на притеснения правительства тем, что  молча
уходили искать в пустынях и лесах свободу, в которой им отказывали здесь. Но
обидам  не было  конца,  индейцев  и  там продолжали преследовать, как диких
зверей; доведенные наконец до отчаяния, они решились мстить и  платить  злом
за зло.
     Тогда    возобновились    периодические    набеги    индейцев,    своей
ожесточенностью напоминавшие те вторжения щитоносцев, которые с таким трудом
и  ценою  большой   крови  были   пресечены  некогда  испанцами.  Погромы  и
разграбления мексиканских городов практиковались в таких широких  масштабах,
что команчи и апачи, подтрунивая над мексиканцами, иронически прозвали время
года, излюбленное ими для своих регулярных набегов, "мексиканской луной".
     Неоднократно восставали  также  индиос мансос, или покоренные  индейцы,
которые в силу своей связи с землей вынуждены были оставаться в  поселениях,
невзирая на все  притеснения,  жертвами которых они являлись.  Мексиканскому
правительству удавалось  усмирять и  успокаивать восставших  мансос  лишь  с
помощью  уступок и  обещаний,  которые неизменно  нарушались  и  предавались
забвению, лишь  только  индейцы  складывали оружие.  Таким образом,  военные
действия,   постепенно   охватывая   все  пограничные   штаты   Мексиканской
конфедерации,  приобрели   постоянный  характер.  Однако,  если  не  считать
нескольких  вторжений,  превосходивших  по  своим  размерам  обычные  набеги
индейцев, все это  не представляло еще серьезной опасности для мексиканского
государства. Индейцы удовлетворялись тем, что частыми боевыми столкновениями
с мексиканцами держали их в состоянии вечной тревоги. Так было до 1827 года,
когда  вспыхнуло  всеобщее  восстание  мексиканских  индейцев, чуть было  не
лишившее  Мексику  ее  богатейших  провинций.  Серьезность  этого  восстания
заключалась  в том,  что  на  этот  раз индейцы,  вооруженные  огнестрельным
оружием, отказались от своей  старой стратегии и под руководством испытанных
вождей   развернули  настоящую  войну,  упорно   стараясь   закрепиться   на
территориях, в которые  им  удалось вторгнуться. Индейцы избрали императора,
создали  свое  правительство,  обнаруживая твердое  намерение отвоевать свои
бывшие  владения  и восстановить свое независимое, национальное государство.
Мексиканцам  удалось  справиться с  этим  восстанием  ценою больших потерь и
жертв.  Да и  достигли они этого не  столько силою оружия, сколько благодаря
предательству и раздорам, посеянным ими же среди индейских вождей. Однако на
этот   раз  восстание   щитоносцев   заставило   призадуматься  мексиканских
правителей.  Они поняли,  что прошли времена, когда с  индейцами можно  было
обращаться, как с существами низшего  порядка. Мир был заключен на условиях,
весьма  приемлемых для индейцев, и мексиканцам  волейневолей пришлось делать
вид, что они  выполняют договор, предоставив индейцам управляться по законам
своих племен. Несколько лет  среди индейцев мансос, удовлетворенных уже тем,
что  мексиканские  власти  перестали  унижать их  национальное  достоинство,
царило спокойствие. В  эти годы  мексиканцам  пришлось защищать свои границы
только от индейцев бравое (непокоренных). Надо сказать, что и с этой задачей
мексиканские  власти   справлялись  весьма  посредственно;  индейцы  бравое,
нарушив  границы, установленные испанцами, прочно обосновались на развалинах
бывших  селений  креолов  и, постепенно продвигаясь каждый год все дальше  и
дальше, в  глубь страны, в  конце концов чувствительно урезали в свою пользу
мексиканскую территорию.
     Между  тем,  по  мере того как сглаживались из памяти страхи, навеянные
восстанием  1827  года,  стала  возрождаться политика  притеснения  индейцев
мансос. Эта линия, сначала глухая, проявлялась все более резко,  не встречая
сопротивления   со   стороны   мансос,   с   тупой   покорностью   сносивших
возмутительную  систему  угнетения,  снова  обрушившуюся  на  них.  Уступки,
которых индейцы добились в  1827 году, бесцеремонно попирались; возвращались
порядки, господствовавшие до восстания.
     А  индейцы продолжали терпеливо сносить притеснения и риды мексиканских
властей; казалось, они окончательно примирились со  своей печальной участью.
Обманчивое   спокойствие,   за  которым   таилась  страшная   буря!  Тяжелое
пробуждение ожидало мексиканцев.
     На этот раз  индейцы вели  себя с поразительной предусмотрительностью и
осторожностью. Они, безусловно, успели  бы усыпить бдительность мексиканцев,
не  будь  многочисленных  соглядатаев,  которых  мексиканское  правительство
постоянно  содержало  в каждом  индейском  селении.  В  числе  этих  шпионов
находился  и Кидд, вовремя разоблаченный  и изгнанный из зала совета Твердой
Рукой.
     Однако  эти агенты, при всем своем желании угодить  тем, кто платил им,
могли дать лишь  самые скудные сведения о тайно подготовлявшемся  восстании.
Агентам  было,  например,  известно,  что  индейцы избрали  императора;  они
проведали и про то, что этим  императором был бледнолицый.  Но  кто был этот
человек, откуда он взялся, как его имя -- на все  эти  вопросы  они не могли
ответить. Шпионы знали, что движение возглавляла конфедерация папагосов, что
именно  она и  нанесет первый  удар  мексиканцам,  но никому из них  не было
известно, когда  и где откроются  военные действия. Но и этих  сведений было
достаточно, чтобы вызвать у мексиканцев неприятные воспоминания  о последнем
индейском восстании и пролитой тогда крови. Правительство стало готовиться к
отражению первого, самого страшного натиска индейцев. При своих ограниченных
средствах военные власти лишены были возможности укрепить границу на всем ее
протяжении,  но им удалось подготовить к  обороне опорные пограничные форты,
что само по себе являлось уже немалым достижением для властей этой страны.
     Мексиканское правительство  решило  отправить подкрепление из столицы в
эти  наиболее угрожаемые пограничные  штаты. Однако  это  намерение  не было
приведено  в  исполнение; более того, оно породило новые  и весьма серьезные
осложнения для центрального правительства.
     Случилось  то, что вообще  может произойти  только  в  бывших испанских
колониях,  где  царят  беспорядок  и анархия.  Войска,  предназначенные  для
отправки  в Сонору, наотрез отказались идти  сражаться  с индейцами, заявив,
что   им   "мало  улыбается  воевать  с  варварами,  которые,  в   нарушение
международного  права,  без  всякой  церемонии  снимают   скальпы  со  своих
пленников".
     Президент республики, сознавая опасность, грозящую стране, вздумал было
силой  данной ему власти принудить солдат выступить в поход. Тогда произошло
то,  что  и  следовало  ожидать:  солдаты  продолжали упорствовать  в  своем
неповиновении,  и, в довершение всего, окончательно взбунтовавшись, устроили
пронунсиаменто в пользу генерала, назначенного командовать экспедицией. Надо
отдать  должное  этому  генералу: он  первый  догадался  высказаться  против
отправки столичных  войск  на  помощь пограничным гарнизонам! Этот переворот
оказался той искрой, которая подожгла пороховой погреб.  Гражданская война в
несколько   дней  охватила  всю  Мексику.  Губернаторы  Соноры   и  Синалоа,
предоставленные  собственным ограниченным силам, очутились в затруднительном
положении, осложнявшемся к тому же  неуверенностью самих губернаторов в том,
что   им  удастся   удержаться   на  своих  постах  при  новом   президенте.
Неудивительно, что они воздерживались от решительных действий и не проявляли
никакой инициативы,  стараясь лишь получше укрепиться в пограничных  опорных
пунктах и удержать в повиновении солдат, готовых каждую минуту разбежаться.
     Мы  умышленно  так  долго  задержались на этих  исторических  событиях,
потому  что   они   имеют  существенное   значение  для  дальнейшего  нашего
повествования. Дело  в  том, что  о  них-то  и сообщил подробно Твердая Рука
совету вождей.
     -- Мне думается, что настал час,-- закончил Твердая Рука,-- нанести тот
решительный удар, который  мы  так долго подготовляем. В рядах  наших врагов
царит  смятение, они потеряли присутствие духа, их солдаты  боятся нас,  и я
убежден, что они не  выдержат столкновения  с  нашими храбрыми и доблестными
воинами.  Вот  все, что  я могу сообщить  совету;  но я не хочу, чтобы  наши
решения дошли  до ушей  мексиканских  властей. Вот почему я вышвырнул отсюда
этого бледнолицего, который,  по моему  глубокому убеждению,  продался нашим
врагам.  Сашемы   сами  решат,  правильно  ли  я   поступил  или  действовал
необдуманно, под  влиянием  страстей. Я  сказал. Шепот одобрения пронесся по
залу, а польщенный охотник, смутившись, опустился на свое место.
     --  По-моему,--  сказал  взявший слово Свистун,--  совету нечего больше
обсуждать.  Решение начать войну  принято, теперь у  совета лишь одна только
забота: привлечь к нашему  союзу другие  индейские  народы.  А что  касается
военных  операций и выбора часа для вторжения на мексиканскую территорию, то
все это уже дело военной комиссии, которая обязуется хранить свои  решения в
строгой тайне. Я сказал. Теперь поднялся Огненный Глаз.
     --  Сашемы папагосов, и вы, воины союзных народов,--. произнес он своим
теплым и  задушевным  голосом,-- настал час закрыть наш совет!  Отныне будет
заседать один лишь совет из пяти вождей.  А вы, вожди и воины, возвращайтесь
к своим племенам, вооружайте своих отважных  сынов и  прикажите им исполнить
танец  скальпа вокруг столба войны.  Но  восьмое  солнце  должно застать вас
снова здесь, на этот раз во  главе ваших  воинов. Каждый из вас  должен быть
готов выступить  в тот час, который  будет назначен для вторжения. Я сказал.
Довольны ли вы моим словом, воины-исполины? Вожди молча покинули свои места,
отправились в другую комнату за оружием и, спустившись с пирамиды, помчались
во весь опор по разным направлениям.
     Огненный Глаз и Твердая Рука остались одни в зале.
     -- Сын мой,-- сказал Огненный Глаз,-- что можешь ты сообщить мне?
     -- Многое,  отец,-- почтительно ответил Твердая Рука.--  Многое и очень
важное.

Глава XIX РАНЧО
     Оставим на некоторое время  наедине Огненного  Глаза  и Твердую  Руку и
вернемся несколько назад, к событиям, которые  произошли в асиенде дель Торо
еще до отъезда дона Хосе в Эрмосильо.
     Молодые мексиканские  девушки,  выросшие  в глуши,  у  самых  индейских
границ,  за отсутствием общества и знакомых, проводят большую  часть  своего
времени верхом на коне. Целыми днями  они объезжают свои  огромные поместья,
протянувшиеся  на  двадцать-двадцать  пять  лье, скачут  по  горам  и полям,
навещают убогие хижины  пастухов  и  пеонов. Донья  Марианна,  возвращаясь в
асиенду  после  многих  лет затворничества  в  монастыре города Сан-Росарио,
горела желанием возобновить свои пленительные прогулки верхом по

     лесам  и долам.  В сопровождении  слуги,  а  чаще всего  одна,  молодая
девушка посещала  то  одного, то  другого из тех, с кем  были связаны лучшие
воспоминания  детства. Все  восхищало  ее  во  время  этих прогулок: простор
прерий,  цветы,  которые она  собирала,  солнце,  под  лучами  которого  она
загорала,  ветер,  который дул  ей в  лицо,-- одним  словом, она  была полна
радостным и цельным ощущением жизни,  тем  светлым восторгом, который знаком
одной  лишь  нетронутой юности.  Чаще  всего донья  Марианна направлялась  к
одному ранчо, расположенному примерно  в трех  лье  от  асиенды среди густых
зарослей мескита.
     Это  глинобитное  строение  возвышалось  у  берега  реки,  на  довольно
обширной прогалине  бывшего  леса, вырубленного  и  выкорчеванного под пашню
бедными  обитателями  этого  жалкого  жилья.  Позади  ранчо виднелся  загон,
заменявший  кораль  для  двух  коров  и  четырех  лошадей,  составлявших все
достояние  хозяина ранчо. Надо,  впрочем, сказать,  что  внутри это ранчо не
казалось таким убогим, как снаружи.  Оно  состояло из трех помещений. Два из
них были отведены  под  спальни; третье представляло собой  большую комнату,
служившую  столовой, гостиной, кухней и всем чем угодно; сюда  заходили даже
куры, нахально  поклевывавшие рассыпанные  на  полу  зерна и крошки маисовых
лепешек.
     У  правой  стены этой комнаты  находился низкий  очаг -- очевидно,  для
стряпни; середину комнаты занимал большой дубовый колченогий стол; в глубине
комнаты  виднелись две двери,  ведущие в  спальни.  Стены этой комнаты  были
разукрашены теми  безвкусными  олеографиями, которыми  парижские коммерсанты
наводняют всю Америку; а ловкие коробейники для облегчения сбыта приписывают
еще  к ним объяснения, ничего  общего не  имеющие  с  содержанием  картинки.
Здесь,  например,  висела  среди  прочих  олеография,  изображающая  переход
Наполеона через Сан-Бернар. Ло' Горный переход  из Швейцарии в Италию. Автор
этой  книги видел такую олеографию в  кабинете одного богатого мексиканского
золотопромышленника. Примеч. авт.
     шадь  Наполеона ведет  под  уздцы горный  проводник.  Надпись под  этой
картиной гласила: "Великий  старец Святой Мартин,  разделяющий свою шинель с
бедняком".  Забавнее  всего,  что Наполеон был очень  далек  от того,  чтобы
"разделять" свою шинель с проводником (который, как видно, ничуть в ней и не
нуждался), а, ежась от холода, сам кутался в нее. Несколько кресел дополняли
обстановку комнаты. Такая  незатейливая  меблировка могла бы, пожалуй, сойти
за роскошную в этих краях, где потребности  весьма низки и люди  не имеют ни
малейшего  понятия  о бытовых  удобствах.  Это ранчо, с незапамятных  времен
принадлежавшее одной индейской семье, переходило из поколения в поколение от
отца  к  сыну. Обитатели его были последними и единственными представителями
многочисленного когда-то индейского населения, обитавшего на этой территории
до вторжения испанских завоевателей.
     Эти  индейцы  мансос,  давно  уже обращенные  в христианскую веру, были
старыми и верными слугами маркизов де Могюер, которые в свою очередь  любили
их  и считали своим  долгом  оказывать им  помощь  и покровительство.  Семья
забыла свое индейское имя,  ее  знали только по фамилии Санхес. Она состояла
из трех человек.  Возглавлял семью слепой, но еще прямой и моложавый старик.
Несмотря на  свою  слепоту, он уверенно расхаживал, не боясь заблудиться, по
всем  лесным  тропинкам  в сопровождении одной  только своей собаки  Бухало.
Мать,  сорокалетняя  высокая и  сильная  женщина  с крупными  чертами  лица,
сохраняла еще следы  былой красоты. Сын, хорошо  сложенный  молодой человек,
отважный  охотник,  служил  в  асиенде  в  качестве тигреро'.  Луиза  Санхес
вскормила  донью Марианну, и молодая девушка, рано лиши