ом дальше.
   В один метельный день мы шли вдоль спокойного  замерзшего  ручья.  Некуда
было деваться от злого,  обжигающего  ветра.  Вечерело.  Мы  поглядывали  по
сторонам в поисках подходящего места для ночлега. Камни да редкий  лес.  Это
нам не подходит. Переходили ручей по  льду  на  другую  сторону.  Сперанский
вдруг остановился и прислушался. Я не слышал никаких звуков,  кроме  унылого
завывания  ветра.  Нет,  впрочем,  еще  гулкие  наши   шаги.   Вот   это-то,
оказывается, и заинтересовало Володю. Он вытащил топор и  стал  рубить  лед.
Глыба рухнула. Подо льдом зияла пустота. Сперанский заглянул под лед.
   - Пожалуйста, Никита Петрович. К вашим услугам уютный дом,  -  воскликнул
он и первым спустился в отверстие, в реку.  Я  последовал  за  ним.  Ледяной
дом!..  Между  льдом  и  высохшим  дном  ручья  почти  три  аршина  пустоты.
Совершенно сухое ложе, чуть прихваченное морозом. Такие явления па севере не
единичны, Осенью, при высоком стоянии воды, она быстро замерзает  сверху,  а
потом, когда где-то в верховьях вымерзнет до конца источник, питающий речку,
вода уходит из-подо льда и ледяная крыша зависает над пустотой. Под  ледяной
крышей тихо и относительно тепло. Мы без задержки залезли в свои мешки.
   Ночь прошла спокойно. Утром после завтрака Сперанский  для  чего-то  взял
горсть песку и вдруг ахнул. Чтобы прибавить света, он разрушил наш  потолок,
и когда утреннее солнце заглянуло к нам, я увидел золото.  Это  было  просто
как в сказке. Представьте себе, мы спали на золоте! Желтый песок под  нашими
ногами чуть ли не на десятую часть состоял из крупиц  золота.  Попадались  и
крупные самородки величиной почти с лесной орех - плохо  обкатанные  кусочки
тускло-желтого цвета. Мой друг загадочно улыбнулся и задумался.
   - Золото... Нам, Никита Петрович, оно не нужно. Больше того,  оно  опасно
для нас, ибо мы спешим  и  любая  тяжесть  нас  только  задержит.  А  всякая
задержка чревата гибелью. Но золото может очень пригодиться  нашему  народу,
нашей революции. И будет просто непростительной глупостью, если  мы  с  вами
забудем об этом кладе природы.
   - Что же нам делать? - спросил я.
   - Надо заметить место. Но  как?  Мы  сами  не  знаем,  где  находимся.  А
разыскать на огромных  просторах  севера  одну  долину  с  маленькой  речкой
гораздо трудное, чем найти иголку в стоге сена...
   Подумав,  мы  решили  сделать  короткую  остановку,  чтобы  подняться  на
ближайшую гору и на ее вершине сложить из камней знак. Все-таки легче  будет
потом найти. Пусть мы потратим несколько часов. Кстати, с  высокой  горы  мы
лучше определим свой маршрут.
   Ущелье, по которому мы поднимались в гору, оказалось  бесснежным.  Видно,
ветер здесь дует временами с бешеной силой и сносит все на свете. Сперанский
шел по камням впереди меня и  что-то  высматривал,  примерялся.  Наконец  он
поднял один камень, потом другой и дал мне. Поражала их тяжесть.
   - Знаешь, что это? Руды. Редкие руды, за  обладание  которыми  так  часто
дерутся целые нации. Оловянные и свинцовые руды. Какое богатство! Понимаешь,
здесь рудники на самой поверхности земли. Бери  только  и  вывози...  А  вот
снова золото, теперь уже не в песке, а - смотри, смотри, Никита Петрович!  -
в камне, в чистом камне!
   Я смотрел и первый раз в жизни видел: в белом  камне  на  свежих  изломах
чуть желтеют раковины, жилки. Какая сила вбрызнула  в  твердый  камень  этот
драгоценный металл?..
   Мы все-таки добрались по  ущелью  до  вершины  и  сложили  здесь  большой
каменный столб. Узкая часть его в виде указки повернута  в  сторону  рудного
ущелья.
   Сделав важное дело и хорошенько осмотревшись, мы снова пошли на юг.
   В тот же день на огромном плато, куда вывела нас наша дорога, мы  увидели
горных баранов. Они паслись, разгребали мелкий снег и доставали из-под  него
сухую траву. Мы увидели их прежде, чем они нас. Осторожные животные не могли
почувствовать опасности, ветер дул к нам Началась  охота,  ибо  запасы  наши
подходили к концу. Сперанскому удалось подползти на выстрел и он ранил  одно
животное. Стадо умчалось с быстротой ветра. Раненый баран отстал.  Он  бежал
все тише и тише. Мы шли за ним, постепенно сближаясь. Но вот он  спрыгнул  в
ущелье и исчез из вида. Мы поспешили и также спустились  вниз.  Но  в  узком
ущелье  барана  уже  не  было,  он  словно  в  воду  канул.  Ущелье   хорошо
просматривалось в обе стороны. Мы обыскали все укромные уголки, заглянули во
все щели. Ушел!
   - Здесь! - послышался крик Володи, и он позвал меня.
   Я увидел: Сперанский стоял перед узкой расщелиной в отвесной стене. Пятна
крови алели на  снегу  у  входа.  Ясно,  что  баран  ушел  в  пещеру.  Тогда
Сперанский пошел за ним туда. Я остался у входа. Но скоро он вернулся.
   - Проход довольно глубокий. Нужен какой-то факел, очень темно...
   Я срезал пучок стланика,  связал  его  и  зажег.  Кедровник  горит  очень
хорошо, дает спокойный светлый огонь и мало дыма. Володя взял в  левую  руку
горящие ветки, перекинул ружье в правую, одобрительно улыбнулся и  шагнул  в
темноту...
   Таким он и остался в моей памяти до последнего моего  часа:  заросший,  с
глазами, возбужденными охотой, и улыбающийся.  Больше  я  его  не  видел  и,
конечно, уже не увижу.
   Я ждал десять, пятнадцать минут. Тишина. На душе стало как-то неспокойно,
словно перед большой бедой. Тогда я вооружился другим  факелом  и  шагнул  в
пещеру. Она расширялась и черным зевом уходила в глубь горы. Несколько минут
я шел по проходу. Потом остановился, крикнул.  Прислушался.  Тихо.  И  вдруг
где-то там, в далекой черноте, раздался выстрел, вспыхнул  яркий  огонек.  И
тут же грохнул обвал. Из глубины  пещеры  вылетел  плотный  клубок  пыльного
воздуха и ударил мне в лицо. Факел мой  погас.  И  опять  наступила  тишина,
глубокая, мертвая, как в могиле. Темень и тишина. На четвереньках, задыхаясь
от пыли, выполз я обратно. Руки у меня дрожали. Случилось  что-то  страшное,
непоправимое. Но что? Снова торопливо сделал факел и опять пошел в  темноту.
Через триста - триста пятьдесят сажен пещера заканчивалась. Ее  загораживала
свежая на изломе каменная стена, без единой трещинки или щели.  Дальше  хода
не было. Мой друг остался по ту сторону. Я понял  все:  произошел  подземный
обвал.  Видно,  Сперан-ский  настиг  барана,  выстрелил  и  звука   выстрела
оказалось достаточно, чтобы рухнул свод...
   Сперанский погиб при обвале или заживо погребен. У меня похолодели  ноги,
в голове все смешалось, и я потерял сознание.
   Но смерть не пришла ко мне в тот ужасный день. Остался я жив и на другой,
и на третий день, в течение которых я из  последних  сил  облазил  окрестные
горы, в тщетной надежде найти второй выход из пещеры. Пытался долбить  своим
топором осевшую  глыбу.  Стучал,  прислушивался.  Ответа  не  было.  Мертвая
тишина. Зна--чит, конец.
   На третий  или  четвертый  день,  обессиленный,  опустошенный,  побрел  я
одиноко по нашему маршруту на юг.
   Не стану описывать всего ужаса  одиночества,  безысходности  и  отчаяния,
охвативших меня после трагичес-кой кончины Владимира Сперанского. Я не  шел,
а брел, передвигал ноги, только чтобы не замерзнуть. Смерть уже витала  надо
мной, и я не боялся ее. Одинокий человек на  севере  -  не  жилец  на  белом
свете. Так прошло четыре или пять дней. Внезапно кончились горы. Я  вышел  в
большую долину, набрел на  широкую  реку,  незамерзающую  в  стремнине  даже
зимой, и пошел по ее течению вниз, уже не надеясь ни на  что.  За  спиной  у
меня болталась пустая торба. Ружья не было. В довершение ко всему я попал  в
наледь, провалился вместе с лыжами по колени в воду  и  скоро  почувствовал,
что ноги мои замерзают. Конец...
   Я сел на снег и, кажется, заплакал.
   И тут сквозь мутную  пелену  слез  я  увидел  идущего  ко  мне  человека.
"Начинается галлюцинация", - подумал я, закрыл глаза  и  лег  на  спину.  Но
когда снова открыл веки, то первое, что увидал, - это  доброе  лицо  старого
якута,  склонившегося  надо  мной.   Именно   здесь   меня   нашел   Гавриил
Протодьяконов, в яранге которого я дописываю сейчас последние строки...
   Остальное уже неинтересно, Гавриил, ни слова не говоря,  перенес  меня  в
свою ярангу, отогрел, накормил. Но все  его  усилия  тщетны.  Воля  к  жизни
сломлена с гибелью моего верного товарища. Ноги  отморожены,  и  гангрена  -
этот  неизбежный  спутник  глубокого  обморожения  -  медленно,   по   верно
подбирается к моему сердцу.
   Может быть, моя короткая повесть о неудавшемся походе двух  людей  дойдет
когда-нибудь до товарищей. Мне, лежащему на ложе смерти, хочется  надеяться,
что наша гибель все же не окажется бесплодной.  Мы  погибли,  но  вырвали  у
природы одну из ее бесчисленных тайн. Пусть наше открытие  пойдет  на  благо
свободной  социалистической  России,  революционному  народу,   празднующему
теперь свою утреннюю зарю.
   ... Ищите каменный столб на горе к северу от Золотой долины. Ищите пещеру
Сперанского... Прощайте, товарищи! Да здравствует дело рабочего класса!
   Окончено 10 января 1921 года, в яранге Гавриила Протодьяконова.
   Никита Иванов".

   Усков  закрыл  дневник.  Все  молчали.  Всех  взволновала  история   двух
большевиков, трагически погибших вда-ли от людей в те самые дни,  когда  над
страной всходило солнце революции. Не довелось  им  своими  глазами  увидеть
победу народа, за освобождение которого  положили  они  свои  жизни.  Костер
догорал. Он оброс серым
   пеплом и вскоре погас.
   - Ну, что ж, похороним его, - негромко сказал кто-то.
   Борис и Петя нарвали свежей травы, обложили тело.
   Любимов закрыл гроб  крышкой,  взял  свою  лопату  и,  отойдя  немного  в
сторону, стал рыть могилу. К  нему  присоединились  остальные.  Сменяя  друг
друга, они быстро вырыли яму,  осторожно  перенесли  гроб  на  новое  место,
спустили на  веревках  и,  по  русскому  обычаю.  кинули  по  горсти  земли.
Застучали лопаты. Скоро на месте покинутого стойбища вырос свежий холмик. Из
нескольких лежавших поблизости бревен соорудили памятник в  форме  пирамиды.
Одно бревно Любимов обтесал, на южной стороне вырезали надпись:
   Никита Петрович Иванов, рабочий Путиловского завода в Петербурге,  верный
сын рабочего класса, член партии большевиков с 1903  года.  Родился  в  1866
году, умер в январе 1921 года. Спи с миром, дорогой товарищ!
   Геологическая поисковая партия 14-бис треста "Сев-строй".
   Все сняли шапки. Любимов приложил ружье к плечу и  поднял  стволы  вверх.
Загремел прощальный залп.
   И эхо его прокатилось среди диких гор.
   Постояли немного, бросили последний взгляд и пошли. Шли молча, каждый  со
своими мыслями.

   Глава шестая
   Экспедиция идет по новому маршруту
   Молчал лес, облитый неярким северным солнцем. Рядом с  лагерем  дышала  и
струилась  сильная  своей  затаенной   мощью   река.   Вокруг   стояли,   не
шелохнувшись, высокие травы. Курились на горизонте и таяли в  голубой  дымке
снежные, таинственно  притихшие  горные  хребты.  Торжественная,  задумчивая
природа окружала людей, палатку, костер.
   Усков сидел глубоко задумавшись и глядел  куда-то  вдаль  -  на  дымчатые
горы, на облака, медленно плывущие в голубой вышине.
   Начальник партии ничего не говорил о своих  планах.  Он  долго  не  спал,
ворочался на своей постели, вставал и ходил взад-вперед за палаткой,  что-то
обдумывая. Не спал и  Любимов.  Он  еще  раз,  уже  сам,  перечитал  дневник
Иванова, сопоставляя отдельные факты, и  тоже  задумался,  взвешивая  каждое
прочитанное слово.
   Вот геолог и проводник уселись перед палаткой на траве и посмотрели  друг
на друга.
   - Ну? - спросил Усков.
   - Не меньше ста - ста двадцати километров отсюда, - ответил Любимов,  без
слов понимавший начальника экспедиции.
   - Ты думаешь?..
   - Он шел от пещеры на юг четыре или пять дней. Как бы  ни  был  физически
надорван человек, а в зимнюю стужу, только чтобы не замерзнуть, он на  лыжах
пройдет за день не меньше двадцати - двадцати пяти кило-метров. В горах снег
мельче. Значит, Иванов шел быстрее. А вот в долине снегу стало больше,  идти
труднее Да он и был уже без сил. Вероятно,  от  гор  до  реки  расстояние  в
пятнадцать - двадцать километров он прошел в два, а может быть, и в три  дня
и где-то тут упал...
   - Значит, твой совет - искать?
   - Конечно, искать.
   - И я так думаю. В низовьях Бешеной реки мы нашли  металлы,  и  притом  в
значительном количестве. По-видимому, где-то выше  по  течению  есть  места,
откуда водяные потоки брали в свое время эти тяжелые  металлы  и  тащили  их
сюда, вниз. Обрати внимание... Вот... - Усков вытащил из кармана  и  положил
на ладонь три кусочка тускло желтеющего золота. - Небольшие  самородки.  Они
уже достаточно обкатаны водой, песком, камнями.  Но  из  глубины  земли  они
вышли не здесь. Коренная жила находится где-то поблизости.
   - То-то и оно. Надо менять маршрут и податься дальше на север.
   - Так и сделаем. Но мне хочется уточнить еще  одно  обстоятельство.  Река
течет с северо-запада  на  юго-во-сток.  Иванов  же  прямо  говорит:  "Ищите
каменный столб на север отсюда". Означает ли это, что нам  надо  уходить  из
долины по какому-нибудь притоку, который  впадает  с  севера,  или  идти  до
верховьев самой реки, отклоняясь  на  северо-запад?  Сто  километров  -  это
огромное расстояние Нам и года не хватит, чтобы исследовать такую площадь.
   - Слушай... Иванов нигде не пишет, что  его  перевозили  через  реку.  Он
оказался на этом берегу и сам реки не  переходил.  Видно,  он  провалился  в
наледь, переходя через какой-нибудь приток. Мне думается, надо идти вверх по
реке, пересечь один - два притока и затем поворачивать  прямо  на  север,  в
горы.
   - Важно  не  ошибиться.  Стоит  нам  сделать  лишних  десять  -  двадцать
километров или столько же не дойти, и мы будем блуждать  по  горам  вслепую.
Тогда цели нам не видать вс„-таки, как своих ушей.
   - А мы попробуем определить приток. Не все речки и ручьи дают наледь...
   Чуть загорелся алым пламенем восток, когда геолог и проводник забылись  в
коротком сне. Солнце, еще скрытое горами, позолотило сперва  снежные  шпили,
потом  свет  спустился  ниже,  поиграл  на  гранях  гор  и  вот  уже   залил
красноватыми лучами всю темно-зеленую чащу долины.
   Хмурый лиственничный лес встречает солнце молчаливо и сдержанно. Утреннюю
тишину нарушит разве только сойка, считающая себя северным соловьем. Ей  все
надо, до всего есть дело. Она сидит где-нибудь на вершине  сухого  дерева  и
пристально наблюдает. Непоседливая птица не любит тишины. Ни  с  того  ни  с
сего она встрепенется и вдруг неожиданно резко вскрикнет, словно испугавшись
чего-то,  истерически  проскрипит  и  снова  настороженно  затихнет,   чтобы
перелететь в другое место и  опять  вспугнуть  на  минуту  своими  выкриками
мертвую лесную тишину...  А  там,  глядишь,  забормочет  на  глухой  полянке
глухарь, пробурчит что-то свое, угрюмое, недовольное,  и  тут  же  юркнет  в
кусты, чтобы там, укрыв голову под черное  крыло,  доспать  эти  беспокойные
светлые часы... Осторожно треснет под тяжелой лапой медведя  сухая  веточка,
бурый медведь высунется из валежника, поведет носом  по  сторонам  и  пойдет
вразвалку  гулять  по  полянам,  выискивать  сладкие   ягоды   прошлогоднего
шиповника и брусники.
   Лагерь проснулся, как всегда,  вместе  с  солнцем.  Хватай-Муха  загремел
ведром и, протирая глаза, пошел к речке. Вскоре  поднялся  легкий  дымок  от
костра, запахло жареной  рыбой,  голоса  стали  веселей  и  громче,  залаяли
собаки, и вот уже все ожило. Разведчики пошутили над невыспавшимся  завхозом
и сели за стол.
   После завтрака Усков попросил внимания.
   - Мы меняем курс, - объявил он.  -  За  сорок  -  пятьдесят  дней,  какие
остаются в нашем  распоряжении  до  холодов,  мы  должны  разыскать  ущелье,
открытое Сперанским  и  Ивановым.  Берем  курс  на  север,  по  пути  Никиты
Петровича Иванова. Выступаем завтра. Сегодня мы с  Александром  Алексеевичем
завершим свои работы здесь; Петя и Борис займутся охотой  и  рыбной  ловлей:
провиант нужно готовить в запас; Лука Лукич и Николай Никанорович подготовят
лошадей и имущество. Нам предстоит долгий - возможно, трудный путь по горам.
Лошади должны быть в хорошем состоянии. Как только затих в отдалении лай Туя
и Кавы, побежавших за своими друзьями на охоту, в траве около палатки что-то
зашелестело  и  у  костра  высунулась  настороженная  мордочка  зверька.  Он
быстро-быстро  огляделся  по  сторонам  своими  большими  круглыми  глазами,
пошевелил смешными усиками, моргнул раз, другой и ловко вспрыгнул на мешок с
овсом. Помогая себе лапками полосатый бурундук поспешно набил защечные мешки
зерном. С заметно пополневшей, раздувшейся  мордочкой  он  спрыгнул  вниз  и
исчез в траве. Воришку видела сойка, и он пришелся ей, должно  быть,  не  по
душе. Сойка присмотрелась к бурундуку и камнем свалилась вниз,  спланировала
над  травой  и  громко  вскрикнула  над  самой  головой  зверька.   Бурундук
растерялся, встал на задние лапки, в одно мгновение выплюнул весь запас овса
и, обидчиво пискнув, скрылся в густой траве.
   Хитрой птице только этого и хотелось. Важно усевшись с  видом  победителя
возле кучки брошенного овса, она долго что-то трещала, видно порицая вора на
своем птичьем языке, а  потом  клюнула  одно  зернышко,  другое  и  опасливо
отскочила. Через минуту, осме-лев, она бочком опять подвинулась  к  овсу  и,
уже не отрываясь, съела все до зернышка.
   ...Мелкий осенний дождик сыплется так густо, словно его просеивают сквозь
сито. Темные рваные облака несутся низко, обгоняют друг  друга  и,  пролетев
над лесом, клубятся тучами на гребнях гор, обильно орошая водой черные камни
круч. Кажется, нет конца и края этому злому ненастью. С  зеленых  лиственниц
нет-нет да и сорвутся уже пожелтевшие иголочки хвои.  Их  еще  мало,  первых
предвестников осени, но для всех  ясно,  что  это  начало..  Скоро  тронется
желтизной тайга, на  землю  полетят  стайки  иголочек  и  оголятся  деревья,
поредеет и почернеет лес. Ляжет на землю стелющийся кедр, который с  первыми
холодами становится очень гибким и податливым, а там,  глядишь,  и  нагрянет
нежданная, скорая на расправу зима.
   По густым лесам бродит под дождем мокрый медведь. Скучно ему в такие дни.
Ленивой походкой неслышно проходит он по  своим  тропам,  обнюхивает  траву,
кусты,  редко   срывает   переспелые,   пахнущие   вином   ягоды   и   тогда
останавливается и лениво чавкает, склонив голову набок. Медведь сыт и потому
нерасторопен. Под бурой, свалявшейся шерстью он накопил за лето добрый  слой
сала, и ему теперь не до охоты. Осенний  дождь  и  холодный  ветер  загоняют
зверя в укромные места, торопят с зимним логовом
   Около выворота  -  огромной  поваленной  лиственницы  с  поднятыми  вверх
разлапыми корнями, на которых повисла земля и дерн, медведь  останавливается
и внимательно обнюхивает еще сухую землю, от нее  исходят  запахи  лета  Это
именно то, что ему  надо.  Приловчившись,  медведь  разгребает  под  корнями
песчаную глину, выворачивает камни и,  кряхтя,  начинает  отбрасывать  их  в
сторону. Передними лапами  он  проворно  разгребает  землю,  углубляясь  под
выворот. Здесь сухо и тепло...
   Темнеет. Дождь не перестает. Тогда медведь  залезает  в  свое  логово  и,
повозившись немного, успокаивается. Желтые глаза лесного отшельника еще  раз
оглядывают  темноту  и  закрываются.   Только   влажный   нос   с   чуткими,
подрагивающими ноздрями контролирует лесные запахи. Но в промозглом  воздухе
не слышно ничего страшного, все знакомо и  привычно.  Пахнет  мокрой  хвоей,
прелью земли; ветер донес острый, скипидарный запах размоченного багульника,
грибов, гниющего пня Можно спать спокойно.
   Но вот вздрогнули ноздри зверя, зашевелились  Порыв  ветра  вдруг  принес
странные, чуждые запахи. Медведь сразу открыл глаза  и  настороженно  поднял
голову. Новый порыв принес уже тревогу.
   Запахло  дымом,  г