енной коры липы. Гербарий  Сперанского  с
такого рода прослойками весил не менее двух тонн.
   - Ни бумаги, ни сеток! - оправдывался  хозяин.  -  Пришлось  использовать
лубок. И, знаете, ничего получилось. Растения высохли  нормально,  цвета  не
потеряли. Здесь девятьсот с лишним видов. Каталог вы найдете в моих  записях
на стене пещеры.
   Но  вот  показались  Усков  и  Любимов.  Они  шли  довольные  и  веселые,
жестикулировали и о чем-то оживленно беседовали.
   - Эврика! - еще издали крикнул Усков. - Нет худа без добра! Нашли!..
   - Что нашли? Выход?
   - Пока еще нет.. Но есть хорошая мысль. Теперь дело за  нами.  Только  за
нами.
   Любимов, оказывается, недаром так пристально глядел на лопнувший в пещере
камень. Он понимал, что наиболее тонкая преграда, отделяющая их от  внешнего
мира, - это скала, которая закрыла Сперанского в кратере.  Какой  она  может
быть толщины? Ну, десять, двадцать, ну, тридцать метров, но ведь не  больше!
Это не так уж много в конце концов.
   Когда Петя вылил на раскаленный камень воду и плита лопнула, в  голове  у
проводника немедленно возникла мысль: огонь и вода, вот что  может  заменить
ломы и кирки, которых им так недоставало! Ускову мысль  понравилась,  и  они
решили посмотреть, что из этого может получиться.
   Представьте себе прямоугольник в несколько десятков  кубометров  плотного
камня; он осел в проходе так прочно, будто лежал здесь со  времени  создания
мира. Лишь внизу по углам виднелись небольшие щели.
   Любимов заложил в один из углов дрова и зажег их.  Два  кожаных  ведра  с
водой стояли рядом.  Дым  заполнил  пещеру,  пламя  свечей  померкло,  Усков
закашлялся.
   - И как ты терпишь, Николай Никанорович?
   - Глазам копченым дым нипочем... - отшутился проводник.
   Но вот дым потянуло вверх - видно, нашелся  выход.  Стало  легче  дышать,
ярче разгорелись дрова. Стена почернела от копоти.  Через  два  часа  костер
прогорел. Любимов выгреб угли и скомандовал:
   - Лей! Усков плеснул водой на черные камни. Раздался  характерный  треск.
Небольшие куски отскочили. Еще одно ведро. И  еще  несколько  камней,  шипя,
упало на пол - всего, пожалуй, четверть кубометра.
   - Начало положено! - весело воскликнул  геолог.  -  Теперь  ясно:  дрова,
дрова и дрова! Вода, вода и вода!
   - Вот и я так думаю, Василий  Михайлович.  Надо  аврал  объявить...  Айда
домой, за людьми, - предложил Любимов.
   Они заторопились, и тут Усков,  очевидно,  забыв,  что  просидел  столько
времени в  дыму  и  копоти,  вытер  вспотевшее  лицо  рукой,  отчего  копоть
размазалась по всему лицу. Любимов взглянул на него и  расхохотался.  Усков,
однако, не обиделся:
   - Пожалуйста, дружище, смейся сколько душа просит, только давай  все-таки
поскорей за людьми.
   Однако как Усков ни спешил, но, пройдя от выхода из пещеры шагов  десять,
он остановился, поднял 6 обнаженной земли осколок трещиноватого камня и стал
так внимательно, с такой сосредоточенностью рассматривать его,  что  Любимов
даже встревожился:
   - В чем дело?
   - Кимберлит!.. - прошептал Усков.
   - Кимберлит? Это что еще такое?
   Любимов недоуменно  посмотрел  на  серо-голубой  камень,  который  держал
Усков. А у того глаза уже сверкали от возбуждения.
   - Раз кимберлит, друг ты мой дорогой, то могут быть и алмазы! Ни  больше,
ни меньше! Понятно?  Это  выветрившаяся,  разрушенная  вулканическая  магма.
Миллионы лет  назад,  в  глубочайших  недрах  Земли,  в  условиях  огромного
давления и сверхвысоких температур, в расплавленной магме родились кристаллы
алмазов - по-особому  сложившиеся  молекулы  чистого  углерода.  Прошли  еще
миллионы лет,  и  магма  где-то  прорвала  земную  кору,  вырвалась  наверх,
образовав "трубу", наполненную вот этой голубой  породой,  остывшей  магмой,
которая и называется кимберлитом.
   - Ну и что?
   - А то, что в кимберлитах  залегают  алмазы.  Понятно?  Это  алмазоносная
порода! Где-то здесь есть алмазы! Это в десять раз важнее золота и платины!
   Усков говорил громко, почти кричал. Однако внезапно он тихо прибавил:
   - Но пока - все-таки молчок! Я, конечно, уверен  на  девяносто  девять  с
половиной процентов, что это  кимберлит.  Но  все-таки  еще  разок  проверю.
Потому что  геологу  брякнуть  такую  штуку  и  ошибиться  это,  знаешь,  не
подобает. Так что пока - молчок!
   Друзьям они рассказали только о своем опыте  с  водой.  Впечатление  было
неописуемое.
   - А все Петя! - заявил Любимов. - Это он первый плеснул водой на костер.
   - А воду принес Владимир Иванович.
   - А костер сложил Орочко.
   - Ну, уж  если  так,  то  пошли  мы  в  пещеру  по  распоряжению  Василия
Михайловича.
   - Решаем: авторство принадлежит всему нашему коллективу,  -  подвел  итог
Усков. - И давайте завтра с утра готовиться к штурму. А сейчас - спать!
   Но сон никак не шел. Все лежали и мечтали о  том,  как  они  вернутся  на
Большую землю.
   Неожиданно заговорил Сперанский:
   - Конечно, наша наука  получит  интересные  данные  о  прошлом  Земли.  В
кратере Эршота проведут изыскания, сделают раскопки. Наука извлечет  большую
пользу. Но будет и материальная польза...
   - Разумеется, Владимир  Иванович,  -  откликнулся  Усков.  -  Россыпи  на
безымянной речке,  которую  мы  нашли  благодаря  записке  вашего  покойного
товарища, дадут стране то, что вы называете материальной пользой.  Возможно,
нам удастся найти еще кое-что...
   - Оно уже найдено, Василий Михайлович, это "еще кое-что"...
   Усков резко поднялся на локтях:
   - Что вы имеете в виду?
   - Я имею в виду кое-какие вещицы, которые лежат сейчас рядом с нами,  уже
много-много лет...
   С этими словами Сперанский встал и, заметно волнуясь, зажег свечи. Встали
и разведчики. Владимир Иванович торжественно сказал:
   - Вот какой дар я хотел бы  передать  новой  России!  Вдоль  стены  стоял
узкий, но длинный ларь, сколоченный из плах кедровника. Он служил и лавкой и
одновременно постелью. Сперанский снял шкуры и приподнял плахи.
   По дну ларя были густо рассыпаны небольшие камешки, иные - с орех, иные -
меньшего размера. Под пляшущим огоньком свечей  они  излучали  нежный  свет,
мерцали,   переливались.   Одни   отливали   зеленоватым   цветом,    другие
бледно-голубым, третьи теплились розоватым. Некоторые были  прозрачные,  как
капля росы...
   - Алмазы! Кристаллы алмазов! - воскликнули разом Усков и Любимов.
   Сколько их  тут  было  -  трудно  сказать.  Никто  еще  не  видел,  чтобы
драгоценные камни лежали вот так, навалом, как овес в закроме.
   - Вот это да! - простодушно сказал Борис.
   - О, це ж сила!.. - ахнул Лука Лукич.  А  Усков  уже  с  профессиональным
азартом  рассматривал  отдельные  экземпляры  драгоценного  "цветка   земных
глубин".
   - И вс„ в кратере? - только спросил он.
   - Конечно... Я достал их из неглубокой шахты в голубой глине  около  моей
пещеры...
   В первую минуту Сперанский, откровенно  говоря,  был  поражен,  когда  не
увидел блеска жадности в глазах своих новых друзей.  Уж  не  сомневаются  ли
они? Но как же геологи могут сомневаться, когда все так очевидно?!  И  вдруг
он понял: это люди нового воспитания, новой эпохи, это люди социалистической
России.  Алчность  жадность,  стяжательство,  по-видимому,  чужды  им.   Ему
сделалось неловко из-за того, что он до сих пор скрывал это богатство, точно
боялся их, не доверял им.
   Василий Михайлович рассказал - и довольно весело, - как они  с  Любимовым
нашли сегодня  вечером  голубую  породу  и  как  он  сразу  решил,  что  это
кимберлит, но не сказал ему, Сперанскому, так как хотел  еще  раз  осмотреть
выходы этой породы при дневном свете.  Но  теперь  у  него  всякие  сомнения
отпали.
   Он прибавил, смеясь:
   - Я уверен, Владимир  Иванович,  что  вы  даже  не  догадываетесь,  какую
ценность сейчас представляют алмазы. Вы думаете - дамские украшения? Ювелиры
отшлифуют их, покроют мельчайшими гранями, и появятся бриллианты для колец и
брошек?
   - Конечно... А деньги пойдут государству...
   - Не совсем так, дорогой доктор. Сейчас алмазы -  огромная  ценность  для
многих областей техники. Самые  твердые  сплавы  обрабатываются  резцами  из
алмазов. Буры с алмазными коронками  сверлят  любую  горную  породу.  Точная
механика не может обходиться без алмазов. Так  что  это  не  просто  дорогие
безделушки, а нечто весьма и весьма важное для страны...
   Спали в эту ночь не очень крепко, однако утром вскочили бодрые  и  полные
энергии. Всем не терпелось поскорей пойти на штурм пещеры.
   - Предлагаю, - сказал Усков за завтраком, -  организовать  работу  в  три
смены, по два человека в каждой. Костры должны гореть непрерывно!..
   Лагерь, если бы на пего посмотреть со стороны, выглядел  очень  шумным  и
деятельным.
   Из бараньих шкур шили бурдюки для воды, заготовляли дрова.  Сперанский  и
Любимов подтаскивали толстые веревки. У хозяина  кратера  оказался  солидный
запас их еще с того времени, когда он свозил в одно место  экспонаты  своего
музея. Веревки эти толщиной в семь - восемь сантиметров были свиты из стебля
канатника, который рос в кратере в большом количестве.  Из  веревок  сделали
постромки и закрепили их на волокуше, сооруженной из  молодых  деревьев.  На
таких волокушах, только меньшего размера, жители Севера возят по  бездорожью
сено.
   - Лас! Дик!.. Гха! Гха! - раздалось по лесу. Мамонты затрубили  в  ответ.
Глухой звук  послышался  из  зарослей,  где  животные  кормились,  обламывая
молодые веточки деревьев. Затрещали кусты, зашатались деревья, и  первым  на
полянку вышел Лас, за ним, высоко задрав голову и  бивни,  спешил  его  друг
Дик.
   - Умные животные! - не удержался Любимов от возгласа восхищения, -  Прямо
как ученые слоны!
   - Э, нет, слоны - разбалованные животные, - возразил Сперанский. - А  мои
Лас и Дик - дети природы в полном смысле этого слова.  Я  не  помню  случая,
чтобы Лас обидел меня или сделал мне больно. Наше любимое занятие - купание.
Я взбираюсь Ласу на шею. Лас заходит по брюхо в озеро, набирает в хобот воды
и окатывает сильной стру„й свою  спину,  а  заодно  и  меня.  А  я  растираю
осколком камня его загривок, и он только похрюкивает от наслаждения. Так  мы
можем купаться часами. Потом он осторожно обнимает меня хоботом и ставит  на
землю. Его глаза в эти минуты сияют от удовольствия. Во время таких операций
Дик обязательно трется боком о бок товарища  и  тоже  обдает  себя  фонтаном
воды, смешанной с песком. Мы много с ними работали, таскали дрова, расчищали
дороги, промывали золото, корчевали большие пни и кустарники, пахали. Да-да,
именно пахали! Я приспособил для этого  корень  самшита,  который  растет  в
восточной части кратера. Так вот, моя соха понравилась мамонтам. Они  охотно
давали себя запрячь и без возражений тянули.
   - И шли точно по борозде? - не без иронии спросил Орочко.
   - К этому я не мог приучить их. Пришлось пойти на хитрость. Вдоль борозды
я втыкал колья с пучками сладкой осоки. И они шли  от  вехи  к  вехе,  чтобы
отправить себе в рот любимое лакомство. Но возникла  трудность:  Лас  и  Дик
решили, что раз они пахали, то они же являются и хозяевами урожая, и однажды
начисто все съели. Но я нашел выход.
   - Какой же?
   - Очень простой. Я заметил, что мамонты питают инстинктивный страх  перед
трупами и даже костями своих павших собратьев. Дик и Лас всегда  старательно
обходят кладбище  мамонтов,  и  никакая  сила  не  заставит  их  переступить
запретную зону. Только когда мамонт чует близость смерти, он идет на  могилы
своих предков и уже навсегда там остается. Так вот,  мне  пришлось  принести
больше сорока бивней и костей мамонтов и расставить их  по  границам  своего
участка. Дик и Лас подолгу стояли перед редкой, но священной для них отрадой
и ни разу  не  осмелились  переступить  се.  А  ведь  полакомиться  молодыми
стеблями ячменя и чиной для них, даже когда они сыты, истинный праздник.
   - А что это за чина, Владимир Иванович? - внезапно спросил Петя.
   - Вчера снидали кашу из чины, а сегодня  спрашивает!  -  усмехнулся  Лука
Лукич, который  действительно  только  накануне  приготовил  плов,  где  рис
заменила чина.
   - Это низкорослое бобовое растение Севера, далекий родич нашей вики, или,
вернее, чечевицы. Она прекрасно растет здесь вместе с  ячменем,  с  вейником
Лансдорфа и с другими злаками  и  дает,  правда,  немного  зерен,  но  очень
вкусные и питательные...
   Пока шел разговор, волокушу нагрузили дровами, и Сперанский позвал  Ласа.
Гигант приблизился; Сперанский проворно взобрался па него, накинул канаты на
бивни, и Лас, под восторженные крики одобрения всех окружающих,  легко,  как
пушинку, потянул огромную волокушу  с  пятью  кубометрами  дров.  Разведчики
последовали за ним. Дик плелся позади.  Видно,  он  не  любил  оставаться  в
одиночестве.
   В пещеру вошли все. Перенесли туда дрова, воду, свечи. Потом  Лас  привез
еще несколько волокуш дров.
   Жарко  стало  на  всем  более  чем  километровом  протяжении   подземного
коридора. Горячий воздух застаивался, дым стелился под потолком.  Разведчики
по очереди дежурили у костров, вытаскивали прочь отколовшиеся горячие камни,
и скала понемногу поддавалась.
   ...Так прошло много зимних дней. Это были дни тяжелого,  упорного  труда.
Но люди решили во что бы то ни стало вырваться из кратера.
   И тогда впервые пленники кратера встретились  с  тем  страшным  явлением,
которое заставило их пережить много неприятных часов и дней.
   Как-то раз к Хватай-Мухе пришли "гости".
   Семь или восемь медведей топтались у порога  хижины.  А  повар  оставался
один. Все ушли на работу. Трудно сказать, что привлекло медведей. Просто  ли
игривое настроение, наступившее в связи с мягкой погодой, или запах  жареной
рыбы возбудил инстинкты северных рыболовов, какими  испокон  веков  являются
бурые медведи - любители таскать из воды полумертвую кету, горбушу и кижуча.
Во всяком случае, гости пришли, и Лука  Лукич  из  гостеприимства  (а  может
быть,  и  просто  во  избежание  неприятных  объяснений  с   представителями
косолапой  породы,  которые,  как  известно,  очень   легко   переходят   от
необузданного   веселья   к   необузданной    свирепости)    вынес    гостям
соответствующее угощение. При этом он имел неосторожность взять с собой  все
большое блюдо из бересты, в которое сложил жареную рыбу,  приготовленную  на
обед разведчикам.
   Ах, как аппетитно пахнет рыба! Медведи  тотчас  окружили  Хватай-Муху  и,
вытягивая дудочкой губы, с жадным причмокиванием стали рвать у него  из  рук
угощение. Повар блаженно улыбался. Но вот какой-то ловкач  подкрался  сзади,
обнюхал блюдо и тут же потерял способность держаться в рамках  пристойности.
Он сгреб всю посудину и потянул ее к себе.
   - Ну, ну! - крикнул рассерженный хозяин. - Геть! Ось я тебя!..
   Где там! Рыба посыпалась на землю. Сделалась "куча мала".  Медведи  сразу
передрались. Полетели клочья шерсти. Испуганный  Хватай-Муха  в  три  прыжка
оказался в хижине.
   Тут он призадумался. Шутки шутками, а придут  свои,  и  кушать  нечего...
Лука Лукич выглянул. Медведи поели  рыбу  и  остепенились.  Одни  ходили  по
поляне, другие лениво топтались на месте происшествия, обнюхивая землю,  где
уже никакой еды больше не  оставалось.  Вид  у  них  был  по-прежнему  очень
добродушный, от былого озлобления не осталось и следа.
   - Хай вам грець!.. - буркнул Лука Лукич и сплюнул с досады.
   Взгляд его остановился на удочках, стоявших у стены. Он быстро нарезал на
кусочки  остатки  рыбы  и  отправился  на  речку.  Медведи  с   любопытством
уставились на него. Лука Лукич сделал вид, что  не  замечает  их,  и  быстро
пошел туда, где ручей разливается в маленькое  озеро.  Здесь  было  особенно
много хариусов, любящих попрыгать из быстринки в спокойную воду.
   Медведи неторопливо, но в полном составе тронулись за  рыболовом.  Вот  и
быстринка. Хватай-Муха сел на берег. Медведи  расселись  сзади  полукольцом.
Рыболов  размотал  леску,  насадил  кусочек  рыбы,  поплевал  на  него,  как
полагается, и забросил. Медведи смотрели, и  любопытство  разгоралось  в  их
маленьких желтоватых глазках. Хариус клюет сразу, берет приманку с отчаянной
решимостью. Есть! Лука Лукич потянул  леску,  и  над  водой  блеснула  рыбья
чешуя. От нетерпения медведи привстали. Рыболов снял добычу и насадил ее  на
кукан. Зрители подтянулись ближе к берегу. Еще  одна!  Еще!  Еще!  Кл„в  шел
непрерывно. Кукан обрастал рыбой. Теперь  медведи  сгрудились  возле  самого
рыболова и, не отрываясь, смотрели на рыбу. Но вот Лука  Лукич  выдернул  из
воды еще одного хариуса. И не успела  леска  с  крючком  описать  в  воздухе
положенный круг, как один из медведей  подпрыгнул,  на  лету  сорвал  добычу
лапой и тут же без лишних формальностей, отправил в пасть.
   - Кыш, ты! - заорал рассерженный рыболов и хлестнул озорника удочкой.
   Медведь Отпрыгнул в сторону. Но шайка  не  дремала.  Стоило  Луке  Лукичу
отвернуться, как три проворных юнца бросились на кукан и вмиг  разнесли  всю
связку, причем тут же успели подраться между  собой,  выкупались  в  воде  и
распугали всю рыбу.
   Хватай-Муха обозлился. Он схватил камень и угодил одному воришке  в  бок,
другого  огрел  удочкой,  третьему  поддал  пинка.  Медведи  разбежались   и
попрятались по кустам.
   Если бы Лука Лукич в эту  минуту  увидел  Сперанского  и  пожаловался  на
озорников, то Владимир Иванович только рассмеялся бы. Вот уже много лет, как
он в свободное время устраивал подобные игры: садился с удочкой па берегу  и
таскал для мишек рыбу за рыбой. А сзади толпились жадные  "болельщики".  Они
так привыкли к этой веселой игре, что поведение Луки Лукича озадачило  их  и
рассердило... Подумаешь, ему рыбы жалко! Но он не знал местных обычаев  и  в
поведении медведей видел только злое озорство.
   Итак,  рыбная  ловля  сорвалась.  Хватай-Муха  смотал  удочки  и,   браня
медведей, тронулся обратно к дому.
   Вдруг медведи повскакали и с беспокойством подняли  головы,  настороженно
поводя чуткими влажными носами. Что-то встревожило их.  Остановился  и  Лука
Лукич. Посторонний звук раздался высоко-высоко в небе. Вот он ближе и ближе,
ясней... И по мере того, как  возрастало  беспокойство  медведей,  радостное
волнение охватывало человека.
   Самолет! Гудит самолет!
   Лука Лукич до боли в глазах смотрел на плотные белые облака,  закрывавшие
от его взгляда этот желанный вестник  освобождения.  Хватай-Муха  прыгал  на
месте, подбрасывал шапку и кричал до хрипоты что-то  бессвязное,  радостное,
будто далекий летчик мог услышать его слабый голос.
   Гул мотора еще несколько минут приближался.  Далеко  в  лесу,  где  тоже,
наверно, услышали этот звук, хлопнул выстрел, другой...
   Когда ровное гудение приблизилось  и,  казалось,  раздавалось  над  самым
кратером, когда люди из последних сил  выкрикивали  в  небо  слова  привета,
медведи шарахнулись и, обезумев, помчались прочь.
   Но вот гул самолета, вызвавший  такое  радостное  волнение,  стал  быстро
удаляться. И только теперь заметил Хватай-Муха бегство своих попутчиков. Как
ему ни было горько от мысли, что самолет ушел, он все же улыбнулся, вспомнив
воришек, которые со всех ног удрали, едва заслышав звуки мотора.
   - Ой, и отсталая же вы  скотиняка!  -  говорил  он.  -  Ни  самолета,  ни
автомобиля не бачили.
   Луке Лукичу было все же любопытно посмотреть, куда медведи спрятались.
   Недалеко от того места, где исчезает ручей, он увидел  в  стене  огромную
нишу, своеобразный грот с  гигантским  входом  в  десяток  метров  высоты  и
ширины. Грот чернел на фоне серого  камня,  как  мрачная  пасть.  Близ  него
курился горячий ручеек и стоял смрадный дух.  Ни  кустика,  ни  травки.  Вот
сюда-то и бросились перепуганные звери.
   Лука Лукич увидел их среди камней. Но их было  всего  пять,  Они  лежали,
уткнув морды в землю, и тяжело дышали. Шестой с трудом отползал все дальше и
дальше от пещеры. Из его плотно сомкнутой пасти непрерывно вырывались  тихие
жа