как  вы
понимаете, были связаны все мои мечты. Вот  тогда  и  пришлось  подумать  об
ограде.
   Но и забор не мог служить достаточной гарантией от непрошеных гостей.  Уж
больно они велики. Что им забор? Носороги продолжали навещать  мой  заветный
уголок каждую ночь. И тогда я решил пожертвовать одним патроном.
   Вы видели или нет это чудовище?  Да,  я  и  забыл...  Конечно,  видели...
Косматая его кожа имеет трехсантиметровую толщину. Что сделает  ей  картечь?
Комариный укол... Лобовая часть морды еще более неуязвима  для  пули.  Нужно
бить только в глаз или в пасть.  А  для  этого  надо  подходить  к  носорогу
вплотную, что практически равно самоубийству.
   Тогда я сделал засаду. Засел за камнями ограды и стал ждать "гостей". Они
пришли скоро и с противным  хрюканьем  закружились  вдоль  стены,  отыскивая
слабое место. Темнота ночи и  непоседливость  чудовищ  мешали  прицелу.  Но,
наконец, один из них просунул рог между камней, стал расшатывать глыбы и  на
какую-то секунду замер на месте. Я выстрелил в упор и не промахнулся.  Зверь
рухнул на землю, заливая кровью камни  забора.  Второй  носорог,  испуганный
выстрелом, кинулся прочь, и с тех пор вот уже много лет не приходит  сюда  и
не попадается мне на глаза, хотя до самого последнего дня продолжал  вредить
моим дальним полям, не опасаясь пули. Увы! Картечи и патронов у меня  больше
не было,
   Но вернемся немного назад. Скоро мой дом был готов. Как видите, он  далек
от совершенства по части красоты и изящества, но в нем сухо, тепло и, с моей
точки зрения, даже уютно.
   Первое время я  добывал  себе  пищу  с  помощью  ружья.  Баранов  в  моих
владениях оказалось так много, что охота на них не составляла особого труда.
Однако надо было подумать и о другом способе ловли.
   Я начал делать загонку для них. Сперва  поставил  частокол  в  два  метра
высотой. Оказалось недостаточно высоко. Животные легко  перепрыгивали  через
такой забор. Пришлось увеличить высоту до трех метров. Менее чем  через  два
месяца  у  меня  оказался  прекрасный  крааль,  с  двух  сторон   обнесенный
частоколом, а с двух - уступом каменной стены.
   В конце первой зимы, как я  уже  говорил,  выпало  очень  много  снега  и
животным приходилось нелегко. Я превратился в заправского косаря. С ножом  в
руке, ко-торый заменял мне косу, и со снопом осоки много дней подряд я ходил
от больших болотных зарослей до крааля, стараясь сделать этот уголок  местом
для постоянной кормежки баранов. Они привыкали к общению со  мной  медленно,
приходили в загонку с большой осторожностью, но все  же  приходили.  В  один
прекрасный день я закрыл за забором  сотню  баранов  и  принял  их  на  свое
обеспечение. Опыт удался. Теперь, уже не скрываясь, приходил  я  в  загонку,
разбрасывал по снегу траву и наблюдал, как  ели  мои  питомцы.  Когда  через
некоторое время я выпустил стадо на волю,  оставив  себе  только  нескольких
молодых барашков и ягнят, то  мог  с  удовлетворением  наблюдать,  насколько
изменились по отно-шению ко мне эти весьма пугливые животные. Больше мне  не
надо было охотиться. Не только мясо, но и овечье молоко и сыр стали для меня
повседневной пищей.

   Итак, с голода я умереть уже не мог. У меня был очаг  -  вот  этот  самый
бревенчатый дом, в котором мы находимся сейчас, загонка для  моих  мамонтов,
крааль для баранов и даже огород, засеянный  в  первую  же  весну  капустой,
морковью, свеклой, картофелем и редькой. Сейчас он, конечно, гораздо  больше
по размерам; в первый же год он представлял собой совсем  маленький  кусочек
разделанной земли.  Дружба  с  гигантами  и  со  многими  другими  животными
обеспечила мне безопасность и даже их помощь в физической работе. Мой враг -
носорог до самой своей гибели старался не показываться в этой части кратера,
а с волками-хищниками, во  всех  отношениях  вредными  для  моих  подопечных
животных, удалось расправиться, заманивая их в ловушки - ямы,  куда  я  клал
приманку.
   Существование,  таким  образом,  наладилось.  И  вот  тогда  же  возникла
потребность в труде уже не только для своих  личных  нужд,  но  для  чего-то
несравненно большего, важного. Необычайность условий,  в  которые  я  попал,
возбуждала чисто научное любопытство,  крайне  хотелось  заняться  серьезным
изучением всех сторон бытия в этом удивительном замкнутом мире,  чтобы  дать
людям  новые  данные  о  фактах,  известных  в  науке  пока  только  в  виде
предположений или в виде более или менее обоснованных гипотез.
   Это и явилось делом целого ряда лет моего невольного заточения.
   - Я понимаю, - внезапно сам себя перебил  Сперанский,  увидев  порывистое
движение Бориса, - вы хотите спросить, каково было мое  душевное  состояние,
питал ли я все-таки надежду на освобождение, впадал в  отчаяние  или  просто
примирился со своей судьбой и жил, как жилось и  пока  жилось,  лишь  бы  не
умереть? Так? Вы это хотели спросить?
   - Да, - признался Борис, до крайности удивленный тем, что  этот  человек,
проживший половину своей долгой жизни в одиночестве, без общения  с  людьми,
сохранил живость ума и угадывал его мысли.
   Сперанский ответил после небольшой паузы.
   - Двадцать шесть лет, - сказал он, - долгий срок. Хватило у меня  времени
и  на  надежду,  и  на  отчаяние,  И  это  хорошо,  что  они   чередовались.
Согласитесь, надеяться я мог только на чудо. А это было бы глупо.  Отчаяние?
Конечно, были минуты отчаяния. Легко, думаете, сидеть годами на лоне природы
и знать, что никогда не увидишь того, что тебе дорого, ради  чего  ты  жил?!
Но, видимо, оно не было слишком сильно, иначе вы не застали бы меня живым...
Значит, я примирился? Только не это!  Примирение  человека  с  несчастьем  я
считаю унизительным и гнусным. Я работал! Мои записи будут вкладом в  науку.
Именно это сознание позволяло превозмогать отчаяние, которое охватывало меня
иногда, в минуты слабости. И это же сознание придавало Другой характер  моей
надежде. Я не рассчитывал на чудо, которое  спасет  меня  лично,  но  я  был
уверен, что раньше или позже, но люди придут сюда, в этот кратер, найдут мои
записи, прочитают - и, таким образом, мой труд  послужит  свободной  России,
Вот вам ответ на ваши вопросы, молодой друг!
   - Позвольте пожать вашу руку, - негромко попросил Борис,
   Все потянулись к старику. На этом его рассказ кончился. Было уже поздно.

   Глава девятнадцатая,
   в которой сообщаются краткие сведения о Сперанском и его хозяйстве
   В эту ночь все спали как убитые.  Дело  в  том,  что  ко  всем  необычным
переживаниям этого дня присоединилось еще одно, весьма важное для  здорового
сна, а именно - баня. Строго держась добрых правил русского  гостеприимства,
хозяин повел своих гостей в баню. Да-да, в настоящую баню, с горячей  водой,
с паром и с душистыми березовыми вениками. Только тот  из  наших  читателей,
кому уже доводилось неделями блуждать по зимней тайге, спать  не  раздеваясь
под морозным небом у дымного костра, только  этот  читатель,  повторяем  мы,
поймет, какие чувства может вызвать горячая баня!
   Лука Лукич стонал от удовольствия, когда Любимов, поддавший такого  пару,
что начали потрескивать балки на потолке, хлестал его березовым  веником  по
распаренной спине! Горячей воды  было  вдоволь.  Баня  работала  на  даровом
природном тепле: прямо из каменной стены хлестал  горячий  источник.  Топка,
сложенная из камней, нужна была только для пара; стоило плеснуть два  -  три
ушата на горячие камни - ив маленькой бане становилось жарко, как...  как  в
бане.
   У хозяина нашлось и мыло. Он сам варил его из бараньего жира и поташа.
   В общем, после пережитых волнений, после великолепной  бани  и  обильного
ужина, к которому, несмотря на протесты  радушного  хозяина,  приложил  свою
опытную руку и Лука Лукич, разведчики спали богатырским сном.
   В доме стояла тишина. Желтым  светом  горел  сальник,  освещая  спящих  и
самого Сперанского, который один только не спал.
   Воспользуемся тишиной, царящей в доме, чтобы очень  кратко  рассказать  о
Сперанском.
   Владимир Иванович родился в 1885  году  в  Петербурге,  в  семье  мелкого
чиновника. Он окончил гимназию,  поступил  на  медицинский  факультет  и  по
окончании курса, как  человек  выдающихся  способностей,  был  оставлен  при
университете для подготовки к профессорскому званию.
   Но в 1914 году он был арестован за принадлежность к  партии  большевиков.
На суде выяснилось, что  он  и  Иванов  стояли  во  главе  довольно  крупной
организации.  Оба  были  приговорены  к  ссылке  в  так  называемые   "особо
отдаленные места" Сибири. Как читатель уже знает из записки Иванова, оба они
ушли из ссылки осенью 1920 года, а наши геологи  нашли  Сперанского  в  1947
году. Стало быть, ему было шестьдесят два года. Конечно, старик.  Но  старик
могучий.
   Сперанский был высокого роста, широкоплеч и крепко сложен - из тех людей,
каких называют  кряжистыми.  Нужно  еще  прибавить,  что  на  нем  сказалась
известная поговорка: "Не было бы счастья,  да  несчастье  помогло".  Хоть  и
поневоле, но Сперанский жил на лоне природы, в неустанном  труде,  вдали  от
всякого рода инфекций, на чистом воздухе Севера, не зная  табака,  алкоголя,
городских шумов и дымов. Конечно, отшельничество - неестественное  состояние
для человека.  Отсутствие  общения  с  людьми  губительно  для  человеческой
природы. Но, оставаясь в одиночестве, Сперанский продолжал  жить  интересами
человечества и для человечества. И это его спасло.  Только  седые  волосы  и
седая окладистая борода напоминали о годах, а фигура, походка, голос и блеск
больших голубых глаз говорили об огромном запасе сил и энергии.
   На Сперанском было платье из бараньей шкуры,  куртка  и  брюки  стриженой
шерстью наружу, кожаные ичиги и меховая круглая шапка. Все это он сшил  сам.
Сделать иглу, вернее - шило из кости и насушить ниток из жил было не так  уж
трудно.
   Итак, Сперанский не спал. Он  сидел  за  столом.  Перед  ним,  безмятежно
раскинувшись на шкурах, спали люди. Люди!.. Почти тридцать лет не  видел  он
человека, начал забывать голоса, смех... Как  много  интересного  рассказали
ему неожиданные пришельцы  уже  в  первый  день!  Какие  они  были  простые,
уверенные  в  себе,  смелые!  Даже  мальчики.  Поколение,   выросшее   после
революции...
   Глаза Сперанского влажнеют.
   Борис перед сном дал ему  книгу,  которую  тайком  захватил  с  собой  из
пещеры:
   - Моя любимая... Почитайте, Владимир Иванович.
   Сперанский с благодарностью принял книгу и жадно стал  ее  перелистывать.
"Тихий Дон". Шолохов. Имя автора ему  незнакомо.  Но  события,  описанные  в
романе, захватывают, и он читает с напряженным интересом.
   Ночь идет. Сперанский все еще не спит, взволнованный и встречей и книгой.
Иногда он отрывается от ее страниц и глядит на своих новых друзей, встает  и
заботливо, осторожно поправляет изголовье у Пети или у Бориса, проверяет, не
дует ли от дверей на Орочко, который жаловался на  боли  в  боку.  Потом  он
поправляет фитиль, опять садится за стол и напряженно читает до утра,  не  в
силах заставить себя уснуть. Перед ним  развертываются  картины  гражданской
войны: в муках и борьбе складывалось новое, незнакомое ему общество...
   С восходом солнца зазвенел смех. Борис и Петя, свежие после крепкого сна,
пошли умываться на речку и, возвращаясь оттуда по морозцу, пустились  бегом,
оглашая воздух веселыми криками.  Лука  Лукич  сиял  как  именинник:  хозяин
кратера показал ему кладовую. Повар нашел  там  лук,  чеснок,  разное  мясо,
рыбу, грибы и даже... квашеную капусту, приправленную ярко-красными  ягодами
брусники и мелконарезанной морковкой.
   - Який же вы хозяин, Владимир Иванович, - растроганно говорил  завхоз.  -
Даже грибочков и тех насолили. Цэ ж масляты, сами найкращи грибы. Тильки где
ж вы тут силь покупаете? Може, тут кооператив какой силью торгуе?
   - Нет, - добродушно смеясь, ответил Сперанский. - Кооператива тут нет,  и
первое время мне было  туго  без  соли.  Потом  я  нашел  солонцы  -  бараны
показали, - и с того дня проблема соли была решена.
   После небольшой паузы он прибавил:
   - Как говорится, беда научит калачи есть. Меня она научила и  плотницкому
ремеслу и гончарному - смотрите, какая у меня посуда,  -  и  шить  она  меня
научила, и мамонтов дрессировать, и еще многому другому...
   После завтрака он пошел к мамонтам, прихватив с собой Любимова и Ускова.
   Оба гиганта стояли под навесом в загоне, сложенном из больших  камней,  и
спокойно жевали сухой тростник, запасенный на зиму заботливым хозяином.  При
виде людей они зашевелили ушами, подняли хоботы и коротко протрубили.
   - Постойте... - Усков остановился. - В состоянии они узнать вас, Владимир
Иванович, или для них все  мы  одинаковы?  Дайте  мне  вашу  накидку,  а  вы
наденьте, пожалуйста, мою телогрейку. Вот  так...  А  теперь  пойдемте.  Мне
кажется, можно смело подойти?
   - Не знаю, как они примут вас, но за послушание ручаюсь. Идемте...
   Лас  повернулся  первым.  Глаза  его  блеснули.  Он  наклонил  голову   и
приветственно закачал хоботом. Все трое  подошли  к  нему  вплотную.  Мамонт
потянулся к Ускову, но вдруг  как-то  недоверчиво  фыркнул,  и  в  следующее
мгновение хоботом обнял Сперанского и поднял его до уровня своих глаз.
   - Ах ты, Ласковый!.. -  проговорил  Сперанский,  когда  мамонт  осторожно
поставил его на землю. - Догадался. Умница! Вот знакомься с моими  друзьями.
Да, да... они и твои друзья, Лас...
   Лас и Дик настороженно обнюхивали Ускова и Любимова, тихонько  пофыркивая
и в нерешительности переступая с ноги на  ногу,  словно  не  знали,  что  им
делать с гостями... Сперанский погладил сморщенные кончики хоботов и  махнул
рукой:
   - Идите... Идите... Гулять!.
   Как послушные домашние животные, гиганты дружно закачали головами и пошли
из загона в лес, смешно помахивая коротенькими хвостиками.
   - А теперь, друзья мои, я  хочу  показать  вам  итоги  своей  многолетней
работы...
   Все трое пошли к подножию южной стены. К ним присоединились Борис,  Петя,
Лука Лукич, уже покончивший с приготовлением обеда, а  также  Кава  с  Туем.
Пересекли высокий кедровый лес.
   Чуть приметная тропинка круто поворачивала к стене. С  камня  на  камень,
все  выше  и  выше  взбирался  впереди  группы  Сперанский;  наконец   осыпь
кончилась. По самой стене, влево, шел узкий карниз. Хозяин кратера взошел на
карниз и ободряюще кивнул своим спутникам.
   - Вот мы и пришли.
   В четырех - пяти метрах чернела высокая, в два человеческих роста,  щель.
Будто здесь чем-то острым рассекли камень и рана так  и  не  затянулась.  Но
каково же было удивление путников, когда, пройдя шагов пять  в  узкой  щели,
они очутились в светлом и высоком белокаменном зале.
   - Отчего здесь так светло? - воскликнул Борис.
   - Осмотритесь внимательно, и вы поймете.
   Сверху, почти из-под потолка,  в  пещеру  лился  свет  ясного  дня.  Семь
широких отверстий, как большие  окна,  освещали  белый  потолок,  и  солнце,
отражаясь от него, заливало пещеру ровным, спокойным светом.
   Но как ни удивительна была пещера со своими  будто  нарочно  прорезанными
окнами, в ней оказалось нечто такое, отчего все до  одного  члена  поисковой
партии 14-бис замерли в изумлении.
   Они попали в музей, где были собраны самые редко-стные  экспонаты,  какие
когда-либо приходилось видеть людям в наше время.
   Вдоль одной из стен выстроились, как живые, представители давно  вымерших
животных. Гигантский олень с гордо  поднятой  головой  и  прекрасными  почти
двухметровыми рогами чуть наклонился вперед, точно изготовился  для  прыжка.
Его густая темно-бурая шерсть поблескивала  и  отливала  свежестью;  широкая
грудь, казалось, вот-вот подымется  в  тревожном  вздохе.  И  только  пустые
глазницы рассеивали иллюзию. Огромное, давно исчезнувшее  на  нашей  планете
животное было лишь искусно сделанным чучелом.
   На большом ровном камне чернел огромный медведь.  Если  бы  рядом  с  ним
поставить взрослого бурого медведя, то  он,  наш  современник,  выглядел  бы
просто годовалым отпрыском этого древнего  жителя  Земли.  Пещерный  медведь
лежал в позе полной отрешенности. Тяжелая голова с плоским, но очень широким
лбом  покоилась  на  вытянутых   передних   лапах.   Желтовато-белые   когти
предупреждающе выглядывали из черной шерсти. Спокойная сила чувствовалась во
всем облике уснувшего на вечные времена гиганта. А ведь когда-то он  наводил
ужас на людей каменного века, так же, как и он, искавших пристанища в горных
пещерах.
   Могучий,  уже  знакомый  нашим  разведчикам  двурогий  носорог  стоял  на
массивных ногах рядом  с  медве-дем.  Петя  вздрогнул:  когда  и  кто  успел
перетащить но-сорога с того места, где они уложили чудовище? Но  он  тут  же
улыбнулся, вспомнив  рассказ  Сперанского  о  борьбе  со  вторым  носорогом.
Конечно, это тот злобный огородный вор, убитый возле ограды много лету  тому
назад.
   Молчание нарушил Усков:
   - И это все сделали  вы,  своими  руками?  Я  просто  не  могу  поверить,
Владимир Иванович...
   -  Моими  помощниками  были  только  Лас  и   Дик.   Впрочем,   их   роль
ограничивалась переноской тяжестей. Они хорошие  носильщики.  Тяжелые  шкуры
животных, материал для набивки чучел, бревна для подставок - все это мамонты
принесли к подножию стены и подняли сюда, на уступ.
   Но чучела занимали только часть зала. Дальше расположились смонтированные
скелеты исполинов. Мамонт, зубр, пещерный медведь, неполный скелет  низкого,
но длинного животного с ужасными плоскими клыками...
   Саблетигр? Пожалуй, он! А под нависшим камнем, в своеобразной известковой
нише, стояли пять или шесть человеческих скелетов.
   - Откуда они? - спросил Орочко.
   - Из глубинных пещер. Здесь недалеко  есть  бесконечный  лабиринт  пещер,
который я не сумел исследовать до конца. Я находил там кости, приносил  сюда
и монтировал. Вот этот, - он показал на длиннорукий скелет  с  приплюснутым,
выдававшимся вперед черепом, -  современник  неандертальца.  А  остальные  -
представители более поздних эпох... Вообще  в  кратере  было  много  стоянок
древних людей. Они находили здесь тепло  и  пищу,  в  то  время  как  вокруг
вулкана шло оледенение и холодная смерть настигала все живое. В пещерах  еще
лежит неприхотливая утварь: каменные топоры, кремни...
   - Но как вы уберегаете экспонаты  от  разрушения,  Владимир  Иванович?  -
спросил Усков.
   - Очень просто! Видите это углубление? - Сперанский показал на  небольшую
лужицу  изумительно  прозрачной  воды,  окруженную  белыми  камнями.  -  Это
глубинная вода, насытившаяся где-то в  земных  недрах  известью.  Она  очень
жестка  и  горька.  Эта  вода  заменила  лабораторные  растворы:  все  кости
пропитаны известковой водой. Я периодически обмываю ею  скелеты  и  надеюсь,
что мои экспонаты смогут служить науке еще долгие-долгие годы.
   Внизу отчаянно залаяли собаки. Разговор прервался. Борис и Петя бросились
к выходу, но отступили в изумлении, к которому примешивался страх.
   Кава и Туй ворвались в пещеру. Шерсть на них взъерошилась,  они  дрожали,
глаза были полны страха. И неудивительно! Двух  храбрых  собак  преследовали
шесть или семь фыркающих, сопящих и  шумливых  медведей.  Правда,  злобы  не
видно было у этих увальней, скорее они гоняли незнакомцев просто для потехи.
   Вид людей не остановил медведей. Они прямехонько двинулись на  собак,  но
твердый голос Сперанского заставил их сесть на задние лапы.
   - Назад!
   Он подошел к переднему медведю и взял его за ухо. Зверь взвизгнул.
   - Зачем ты здесь? Назад! Еще назад! Все назад! Ах вы, глупые. Да я вас!..
   Если бы у медведя хвост был такой же длинный,  как  у  собаки,  возможно,
люди увидели бы, как Топтыгин поджал его Но  медвежий  хвост  короток  и  не
может так образно выразить покорность. Медведи сбились в кучу и, толкая друг
друга, выкатились из пещеры к удовольствию собак, которые теперь  заливались
победным лаем.
   - Ну вот, первое знако