ляна. Высокие травы по краям, пышные мхи и целые заросли брусники, клюквы,
морошки. Но пойди сунься в этот приветливый лужок! Гиблая трясина так и ждет
неосторожного. Она зачавкает, проглотит и сразу  сомкнется  наверху  грязным
озерком маслянистой воды. Страшные места! На Севере их называют марями. Даже
медведь их обходит, позволяя себе лишь издали полюбоваться на лакомые ягоды.
   Но и болота не останавливали строителей дороги. Они смело вскрывали топи,
сыпали в воду, в дурно пах-нувшую грязь  тысячи  кубометров  камня,  гравия,
стелили гати, вбивали сваи. И вот через  предательские  трясины  пролегло  в
конце концов прямое, как стрела, шоссе с бело-черными  рядами  столбиков  по
обеим сторонам.
   Шоссе уходит все дальше от города, от берегов Охотского моря на север, на
восток и опять на север. Сотни и сотни километров в глубь материка.
   По шоссе бегут машины, они  везут  горнякам  и  лесорубам,  строителям  и
охотникам,  механикам  и  звероловам,  разведчикам  и  рыболовам  -   членам
огромного коллектива севстроевцев - все, что нужно им для работы и  жизни  в
этом трудном, но богатом крае.  Медленно  движутся  прицепы  с  разобранными
экскаваторами, идут самоходом бульдозеры, грузовики  везут  лебедки,  ковши,
котлы. То там, то здесь машины сворачивают на боковые дороги и скрываются  в
лесных распадках. И только по  указателю,  прибитому  где-нибудь  к  столбу,
можно узнать, что тут недалеко лесоразработка, завод или прииск.
   Резвая полуторка полевой партии Ускова шла почти без остановок два дня  и
две ночи. Шофер Семеныч спал в кабине час или полтора в сутки,  останавливая
машину где-нибудь у ручья. Просыпаясь, он выскакивал из кабины, обливался до
пояса холодной водой и опять на целый день садился за руль.
   К концу второго дня дорога заметно ухудшилась.  Автомобиль  пошел  совсем
тихо. Когда  машина  останавливалась  и  Семеныч  выключал  мотор,  удивляла
странная тишина, царившая кругом. Не шумели ветвями деревья, не слышно  было
птиц и всего того веселого гомона жизни, который так обычен в лесах.  Что-то
загадочное было в глубоком молчании природы.  Становилось  немного  жутко  и
хотелось говорить шепотом.
   Однажды, проснувшись на рассвете, Петя почувствовал,  что  машина  стоит.
Снаружи доносились приглушенные голоса. Один  -  четкий  и  выразительный  -
принадлежал дяде, Ускову. Другой - густой,  неторопливый  и  окающий,  какой
встречается у волжан, - был незнаком
   - Лошадей хороших получил? - спрашивал Усков
   - Будто хороших... Все больше наши, полуякутки Маленькие, но  выносливые.
И до корму неприхотливые. Не знаю, будешь ругать меня,  Василий  Михайлович,
или нет, но взял я вместе с табунком и жеребчика. Говорят, он  хорошо  табун
держит. Норовистый, но строгий. Уж никакая лошадь не отобьется: закусает,  а
не пустит. Чисто фельдфебель старорежимный, дисциплину в строю держит.  Хоть
и неспокойно с ним, но взял.
   - Что ж, взял так взял... Тебе забота, да, пожалуй, Луке Лукичу.
   - Так и он с вами?
   - Лука Лукич? А как же! Ты ведь с ним все-таки знаком?
   - Три сезона вместе ходили. Еще когда по  Балахап-чану  прииска  ставили.
Где же он?
   - Спит в кузове. Отсыпается...
   - А еще кто в партии?
   - Агроном, двое  парней  -  мой  племянник  и  студент-практикант.  Ну  и
спутница моя, Кава...
   - Агроном-то зачем? Не пшеницу сеять идем.
   - Будем смотреть земли. Трест совхозы намерен строить на новых местах.
   - А-а... Дело нужное... Когда тронемся, Василий Михайлович?
   - Сам решай. Одного дня, я думаю, на сборы хватит? Я  познакомлю  тебя  с
маршрутом, и, пожалуй, на заре послезавтра отправимся.
   - Никогда не ходил я в ту  сторону,  Василий  Михайлович,  -  все  как-то
стороной обходил. Слава дурная у старожилов идет об этих горах, - раздумчиво
сказал незнакомый голос.
   - А именно?
   - Знаешь,  как  у  них  называется  то  плоскогорье,  что  правее  долины
Кура-лех? Салахан-Чинтай. Это значит - "Жилище злых духов".
   - Интересно... Нам как раз  по  пути.  Зайдем  и  в  жилище  злых  духов,
проведаем, чем они недовольны, почему злы... А вообще-то я уже знаю об  этих
слухах.
   Говорившие отошли в сторону, и Петя уже не слышал, о чем  шла  дальнейшая
беседа. Он выглянул наружу. Было светло. Машина стояла на  большой  песчаной
отмели у реки. Дороги не было видно ни позади,  ни  впереди.  Значит,  ехали
прямо по берегу речки, по гравию и песку.
   К берегу подступал лес. Из леса будто выбежала к  реке  избушка  с  одним
оконцем, по виду нежилая, без ставен и  без  стекол  -  зимовье.  Возле  нее
ходили,  пофыркивая,  лошади,  тут  же  лежала  кудлатая  черная  собака   с
маленькими стоячими ушками и смешным коротеньким  носом  -  типичная  лайка,
северянка.
   Петя отдернул полог и спрыгнул на землю. За ним выскочила Кава и  тут  же
принялась отряхиваться и вылизывать взлохмаченную шерсть.  А  через  секунду
около нее уже стояла и осторожно, подозрительно принюхивалась черная собака.
Потом обе повиляли хвостами и вдруг сразу  сорвались  и,  резвясь,  побежали
вдоль берега. Знакомство состоялось.
   Усков подходил к машине. Рядом с ним шагал крупного телосложения старик с
небольшой, порядком поседевшей бородой. Его розовое, свежее лицо  и  молодые
глаза как-то не вязались с седой бородой и внушительной осанкой. Одет он был
в видавшую виды кожаную куртку,  подпоясан  охотничьим  ремнем,  на  котором
висели патронташ и сумка то ли с  порохом,  то  ли  с  табаком  и  спичками.
Простые брюки заправлены  в  ладные  ичиги,  туго  перетянутые  ремешками  у
щиколотки и под коленками.
   "Настоящий  таежный  охотник",  -  определил  Петя,  прочитавший   немало
иллюстрированных книжек о тайге и ее жителях.
   - Вот и наш проводник Николай Никанорович.  Знакомься,  Петя...  Это  мой
племянник, самый юный наш разведчик.
   Петя протянул руку и улыбнулся. Старик подтянул подростка за плечи к себе
и поцеловал по-отечески ласково, в лоб.
   Николай  Никанорович  Любимов  родился  здесь  же,  на  Севере,  в  семье
ссыльного из Нижнего Новгорода, и с детских лет привык к  сумраку  тайги,  к
холоду горных , рек, к комарам и ружью,  к  волчьему  вою  и  шуму  обвалов.
Восьми лет он  уже  был  на  весенней  тяге  гусей,  в  двенадцать  ходил  с
охотниками на рысь и медведя, а в семнадцать начал водить  по  тайге  людей,
уходивших от бдительного ока  царской  полиции.  Когда  после  революции  по
таежным куткам рассыпались остатки разбитых колчаковских и семеновских банд,
Любимов, с куском красной ленты на ушанке, гонялся за ними вместе с  сотнями
таких же, как он, партизан. А уже в последние годы, когда в Хамадане создали
трест, Любимов  был  назначен  штатным  проводником  и  стал  первым  другом
разведчиков-геологов.
   Вскоре все поднялись, и Усков объявил:
   - Через сутки двинемся дальше!
   В лесном уголке у безымянной речки, вероятно, впервые раздавалось столько
шумов  человеческой  жизни.  Разгружали  машину,  готовили   вьючные   узлы,
подбирали и сортировали грузы, стараясь переложить их поудобнее и поладней в
брезентовые мешки для конных укладок.
   Солнце поднялось, стало припекать.
   - Пора и поесть. Как, друзья? Петя, ну-ка, организуй костер  да  походный
котелок, - сказал Усков.
   Петя бросился в лес. Он живо срубил две первые попавшиеся жерди,  очистил
их от коры, вбил в песок, положил на них поперечину и  побежал  за  дровами.
Выбирать было некогда, хотелось выполнить поручение как  можно  быстрее.  Он
свалил тонкую лиственницу, подтащил к  своему  сооружению,  живо  изрубил  в
щепки и сложил в кучу.  Свежие  дрова  приятно  пахли  смолой.  На  руках  у
дровосека налипла живица, и они сразу стали такими грязными, что нечего было
и думать отмыть их в воде. Но, кажется, дело сделано! Петя чиркнул  спичкой.
Кора задымила, затлела и... погасла. Петя поджег еще раз, потом еще. Коробок
уже почти  пустой,  а  успех  все  тот  же.  Мальчик  покраснел  и  украдкой
поглядывал на старших. Все были заняты каждый своим делом, никто не  обращал
на него внимания. Тогда он подошел к грузовику и тихонько попросил шофера:
   - Семеныч, дайте немного бензинчику.
   - Пожалуй... Смотри, только осторожно. Бензин  вспыхнул,  и  весь  костер
охватило  веселым  пламенем.  Дрова  затрещали,  закоптили,  зашипели   и...
погасли. Какая досада! У Пети даже уши покраснели.
   Николай Никанорович неторопливо подошел к нему, взял топор и тихо сказал:
   - А ну, пошли со мной...
   Они углубились в лес. Проводник огляделся. Недалеко белела сухая  лесина.
Он внимательно осмотрел ее. выбрал ровный, без  сучков,  бок  и,  не  срубая
дерева, настругал со ствола длинных, вьющихся стружек. А уж потом срубил все
дерево и, разделав его на  поленья,  сам  взялся  за  тяжелый  комель.  Петя
ухватил вершину. У черного от копоти Петиного "костра" проводник еще наколол
длинных щепок, поставил их шалашиком над  пучком  стружек,  обложил  шалашик
толстыми чурками стоймя, так, что теперь все дрова стояли наклонно к центру,
и поджег в середине шалашика стружку и кору. Пламя побежало по растопке,  по
щепкам, вынырнуло вверх, как в трубе, охватило поленья - и ну  гудеть  между
чурочками, будто в хорошей печке! И все это без слов, без  объяснений.  Петя
глядел во все глаза.
   - Ясно?
   - Ясно!.. Спасибо, Николай Никанорович.
   - Приглядывайся.  Май  кругом,  деревья  хоть  и  смолистые,  однако  еще
сыроваты, не хотят гореть. Вот и палки твои, что на рогачок  поставлены,  не
годятся. Сырые. Сейчас нагреются, погнутся, и чайник  бухнется  в  костер...
Принеси-ка сухих...
   Скоро над костром бурлил чайник, а сбоку,  на  углях,  стоял  котелок,  в
котором побулькивали аппетитно пахнувшие мясные консервы. Кава  и  ее  новый
приятель Туй лежали рядом, жмурясь от удовольствия.
   Чаевали тут же, у костра, присев на ящиках. Вокруг,  куда  только  хватал
глаз, нежилась под ярким солнцем последних  дней  мая  темно-зеленая  тайга.
Рядом негромко говорила о  чем-то  с  камушками  река,  и  ее  неторопливый,
приглушенный говорок чутко слушал молчаливый лес,  склонивший  к  воде  свои
мохнатые уши. Солнце грело все сильнее.  В  такую  погоду  от  лиственниц  и
розовых цветов багульника к полудню начинает исходить густой аромат смолы  и
скипидара. Вдоль реки тянет легким ветерком, который  разгоняет  надоедливых
комаров. Как хрусталь чиста и прозрачна,  как  лед  холодна  вода  в  горном
ручье. Такую воду любит хариус, игривая красавица рыбка...
   Посмотришь от реки вдаль, и увидишь картины  одну  красивее  другой.  Вот
темно-зеленый  лес  взбежал  на  высокую  сопку  и  вдруг  оборвался;  седой
гранитный утес выставился из горы и встал поперек склона обнаженной  грудью,
преградив дорогу зеленому нашествию. А за провалом высится еще более  крутая
стена с причудливыми глыбами, еще выше  гора.  Но  лес  забирается  и  туда.
Каким-то чудом перешагнув через ущелье, он лепится по  склонам  все  выше  и
выше, сам страдает, хиреет от жизненных неудобств на  голых,  чуть  замшелых
камнях, но все же цепляется за дикую землю, старательно покрывает ее, словно
вид голых  камней  оскорбляет  взор  зеленого  божества,  завоевавшего  весь
огромный край.
   Дальше река затейливо начинает петлять по долине и в своем  непостоянстве
создает  пышные,  неповторимо  красивые  острова.  Огромные  тополя  плотной
темно-зеленой стеной стоят по  берегам  островов,  а  ниже,  у  самой  воды,
темнеют заросли малины и красной смородины; тяжелые  ветви  рябины  качаются
над самой водой. Пройдет три коротких месяца, и в августе  нальются  на  них
весомые яркие ягоды. Послышится тогда из зарослей глухое ворчанье  тетерева,
большого любителя этого горьковатого  лакомства...  Но  сейчас  она  цветет,
прихорашивается в своем подвенечном белом платье.
   Вон там, чуть в стороне, образовался давний  речной  затор.  Легли  через
реку отстоявшие свой век могучие тополя, вода намыла на них разный  сплав  -
корни, пеньки, ветки, скрепила все это песком и галькой и  стала  на  месте.
Кружится  теперь  медленным  водоворотом  у  плотины,  ищет  выхода.  Широко
разлился тут плес, затопил даже бело-красный тальник,  подступился  к  самой
тайге и затих у берегов, чистый как зеркало.  Смотрятся  в  спокойное  озеро
голубое небо,  зеленые  хвойники  на  бережку  и  нежные  кисти  фиолетового
иван-чая, жителя всех северных стран. Глядишь не наглядишься на эти  суровые
в своей красоте картины, а прислушаешься, сомнение возьмет: живое ли все это
перед тобой?.. Уж больно тиха и безмолвна жизнь тайги в высоких широтах.  Ни
звука... Ни шороха...  Лишь  воркует  тихонько  река,  струится  по  гладким
камушкам вода, убегая из края вечного безмолвия куда-то в неизведанную даль.
   Весь день прошел в хлопотах. Лука Лукич привел на базу лошадей. Туй помог
ему собрать табун очень быстро. Лошадей осмотрели, примерили вьюки  и  снова
пустили пастись.
   После обеда Усков попросил всех присесть и вынул карту.
   - Значит, так! - сказал он. - Выходим на заре. Все-таки путь многодневный
и трудный -  километров  семьсот,  если  считать  в  оба  конца.  Пойдем  на
северо-восток, пересечем три боковых  отрога  Главного  хребта  и  выйдем  к
основным высотам, на плато  Салахан-Чинтай...  Знаменитое  плато!  Обследуем
горные породы в верховьях рек и  посмотрим,  что  растет  и  может  расти  в
долинах. Все-таки, обратите внимание, эти места - одно из  последних  "белых
пятен" на Земле. Я  надеюсь,  что  мы  здесь  найдем  и  редкие  металлы,  и
пастбища, и место, чтобы капуста могла расти, и, скажем, все-таки картофель,
и прочее. Теперь вот что: времени у нас мало, к середине октября  мы  должны
сюда вернуться, и, надеюсь, Семеныч...
   Шофер тряхнул головой:
   - Непременно буду  ждать,  Василий  Михайлович.  Будьте  без  сомнения...
Только подайте радиограмму, и я сразу выеду.
   - Отлично! Еще два  слова:  все  заботы  о  лошадях,  о  пропитании,  все
хозяйство ложится на Луку Лукича. Однако мы должны ему помогать. У нас  есть
ружья, стало быть, питаться надо дичью. А консервы приберегать  для  крайних
случаев.
   "Вот это правильно! - подумал Петя, сжимая свою  "ижевку".  -  Какие  там
консервы! Медвежатина, гусятина - вот она, пища таежника!.."
   - Итак, - продолжал геолог, - отдыхайте, друзья, а завтра с  рассветом  в
дорогу.
   День  подходил  к  концу.  Сумерки  подкрались  незаметно.  Над   долиной
сгустились тени, стало слышно,  как  шуршит  по  камням  вода.  Лесная  даль
затуманилась, и наступила  короткая  северная  ночь,  молчаливая  и  странно
прозрачная.
   Кажется, ты только что уснул, а вот  уже  к  подъем...  Борис  подтолкнул
Петю, встал,  потянулся  и  без  про-медления  пошел  к  реке  расслабленной
походкой невыспавшегося человека. Вяло  опустившись  на  колени,  он  набрал
полные пригоршни холодной воды и плеснул себе на лицо, па грудь. Возвратился
он порозовевший, бодрый и с азартом и жадностью взялся за работу.
   В предутренней дымке молча  седлали  лошадей.  Они  фыркали,  лягались  и
обмахивались хвостами, когда Лука Лукич и Любимов слишком  туго  подтягивали
вьючные подпруги.
   Наконец  приготовления  окончились.  Вьючных  лошадей  связали  на  одном
длинном поводе, верховых расставили в заранее определенном порядке.  Впереди
- Любимов и Усков. За ними - на некотором расстоянии  -  Борис.  Лука  Лукич
ехал  в  середине  каравана.  В  конце  -  Петя  и  замыкающий  Орочко.  Так
распорядился Любимов.
   - Ну, - сказал Усков, пожимая руку Семенычу.-Нам пора. До скорой встречи,
друг...
   Они  обнялись.  За  геологом   подошли   прощаться   остальные.   Семеныч
растроганно заморгал. Петя застенчиво  прощался  последним.  Семеныч  крепко
обнял его и зашептал:
   - Береги себя, парень! Дело-то ведь нешуточное...
   И отвернулся.
   Длинной цепочкой резво тронулись вверх по реке застоявшиеся  лошади.  Уже
когда въезжали в тайгу,  Петя  в  последний  раз  обернулся,  И  сердце  его
почему-то тревожно сжалось. На  опустевшем  берегу  стояла  одинокая  фигура
шофера.
   - Прощай, Семеныч!.. - громко крикнул мальчик, и голос его сорвался.
   Шофер поднял над головой руки и в знак приветствия сжал ладони.
   Поворот, другой - и стоянка скрылась. Караван углубился в тайгу.

   Глава третья
   повествует о первых приключениях экспедиции. -  Странные  озера.  -  Рысь
готовится к прыжку
   Даже представить  трудно,  как  велика,  как  бесконечно  просторна  наша
страна!
   Идет  геологический  отряд  день,  другой,  третий.  Заберутся  люди   на
какую-нибудь вершину и оглянутся кругом: куда только хватает  взгляд,  лежат
застывшими волнами мертвого моря округлые невысокие сопки, - то  в  россыпях
серого щебня,  то  одетые  в  редкую  темно-серую  чешую  мелкого  леса,  то
старательно укутанные в ярко-зеленые заросли кедрового стланика. Природа  не
любит однообразия. То  там,  то  здесь  подымаются  горные  хребты.  Черными
скалистыми  массивами  разделяют  они  мелкогорье  и  горделиво  уходят   за
горизонт, кутая свои альпийские вершины в белые облака.
   Спустятся люди с  гор  и  снова  идут  неторопливым  шагом  искателей  по
распадкам и склонам сопок, идут день, другой, третий... И снова подымутся на
очередную гору, переведут дух, зорко осмотрятся кругом. И снова  развернется
перед ними знакомая картина: бесконечные, от горизонта  до  горизонта,  ряды
сопок и грозные каменные хребты среди мелкогорья.
   Редко-редко увидят перед собой  люди  неширокие  равнины.  Это  -  долины
горных рек. Титаническим трудом пробили себе путь среди  гор  быстрые  воды,
они разрушили каменные стены, натащили в низины валунов, гравия  и  песку  и
кое-как выровняли  свое  ложе.  Долины  заросли  душистым  тополем,  лиловым
кипреем и целыми рощами  кустов-ягодников.  Качаются  на  песчаных  островах
высокие травы, шныряют меж кочек лисы и зайцы, бормочут на опушках  глухари.
В долинах сосредоточена жизнь обитателей  Севера.  Здесь  как-то  веселее  и
привольнее, чем в сопках.
   Но долин мало. Реки не часто встречаются в высокогорной стране, где  даже
весенний паводок и тот шумит всего лишь какую-нибудь неделю, не больше.
   Чем дальше, тем суровее и неприветливее становилась природа, все  труднее
путь и опаснее переходы.
   Где-то неподалеку находился полюс холода северного полушария Земли. Живая
природа становилась беднее, тайга реже и ниже, травы непригляднее. Все  чаще
и чаще под ногами шуршал голый щебень,  а  для  ночного  костра  приходилось
довольствоваться хилой кустарниковой березкой или замшелыми тонкими стволами
столетних лиственниц, диаметр которых не превышал и десяти сантиметров.
   Вся  горная  страна,  по   которой   продвигались   разведчики,   заметно
подымалась:  сопки  потеряли   округлость   и   щерились   теперь   в   небо
остроконечными останцами и скалами. В ущельях людей встречал каменный  хаос,
россыпи  щебня  и  острые  глыбы  камня.  Звери  и   птицы   по-кинули   эти
неприветливые места, и бывало, что  за  целый  день  люди  не  слышали  даже
карканья вороны - вездесущей, зловещей птицы каменных пустынь.
   Так проходили дни. Отряд углублялся все дальше в горную страну,  куда  не
проникал еще ни один исследователь.
   Любимов ехал впереди. Время от времени он слезал с лошади и уходил вперед
пешком, по каким-то только ему одному понятным признакам отыскивая верный  и
безопасный путь. Он часто вытаскивал из-за ремня маленький топорик  и  делал
засечки на деревьях или ставил  высокие  вехи  на  каменистых  гольцах.  Эти
нехитрые знаки должны были пригодиться и самой экспедиции на обратном  пути,
и другим людям, которым еще предстояло пройти в этих нехоженых местах.
   Нашим молодым друзьям уже давно хотелось поохотиться, но  не  видно  было
никакой дичи. Правда, раза два или три они  замечали  вдалеке  стада  горных
баранов: пугливые животные паслись в широких распадках  под  охраной  чутких
вожаков, недвижно стоявших на часах на какой-нибудь  высокой  скале.  Стоило
только людям появитьс