емлю один за другим подъезжали автомобили.  На некоторых из них были
иностранные флажки.
     Проходившие через Спасские ворота ученые  вежливо  раскланивались
друг  с  другом.  Не  раз  они  встречались  на  международных научных
конгрессах  или  на  сессиях  Всемирного  Совета  Мира,  на   недавнем
экстренном совещании в Академии наук.
     Те, кто впервые оказался в  Кремле,  с  любопытством  осматривали
творения великих зодчих: дворцы и соборы.
     Каждый камень  мостовой  здесь  был  свидетелем  истории  народа,
показавшего человечеству путь к счастью.
     И вот по этим камням снова идут люди,  призванные задуматься  над
судьбой человечества.

     - Вы спасали человечество... - полувопросительно сказал министр.
     - Да,  от страшного несчастья,  - поднял голову Кленов.  - Я ведь
терзался, делал попытки достать радий-дельта. Вы изволите знать о них.
Но все мировые запасы радия-дельта оказались в руках  Вельта  -  злого
гения человечества.  Теперь я почти знаю,  догадываюсь.  Вопреки своей
клятве он обманул меня.
     - Вы встречались с ним в Америке?
     - Еще бы!  М-да!..  Еще бы!  Ведь это он,  мой бывший товарищ  по
работе  и друг,  пытался когда-то вырвать у меня мою тайну.  К счастью
или к несчастью, мне удалось бежать. Но радий-дельта остался у него, и
я  понял,  что  тайну  сверхаккумулятора открывать кому-либо не только
бесполезно, но и опасно! М-да!
     - А вот это уже ошибка, профессор! - Сергеев остановился. - Дело,
дорогой  Иван  Алексеевич,  в   принципиальности   вашей   ошибки.   В
индивидуальности ваших героических,  по существу говоря, стремлений. В
противопоставлении  своей  личности  обществу.   Человечество   нельзя
защитить тем,  что будешь молчать.  Наука все равно движется вперед, и
человек  все  больше  и  больше  завоевывает  природу.  Идеи,  которые
заказывает   сегодняшний   уровень  прогресса,  носятся,  как  принято
говорить,  в  воздухе;  всякое  открытие,  покоящееся  на  достижениях
современной   ему  техники,  будь  оно  сделано  и  скрыто,  неизбежно
повторится.  Таков закон развития науки, зависящей от законов развития
экономики.
     - Да?  Я как-то не думал, право, об этом. Я знал, что это ужасно,
и пытался от него защитить...
     - Иван Алексеевич, это все равно что пытаться остановить вращение
Земли,  упершись  плечом в скалы Казбека.  Ведь вы же хотели задержать
прогресс, а это невозможно. Ибо прогресс подобен мчащемуся локомотиву,
управляемому законом развития человеческих отношений.  Его движение не
может остановить  один  человек.  Во  всех  случаях  он  должен  будет
опереться  на  опыт,  знания  и  достижения предшествующих поколений и
смежных областей науки.  Точно так же не может быть задержан  прогресс
одним  человеком,  поскольку  знания,  опыт,  достижения и способности
человечества неизмеримо больше жалких  возможностей  и  ничтожных  сил
даже гениального одиночки.
     - М-да!..  Право,  надо подумать,  взвесить...  Это, пожалуй, так
ново для меня...
     - Это даже не так ново для вас!  Ведь вы не станете отрицать, что
бессмысленно  одному  человеку  выпить  океан,  чтобы  спасти  тонущий
пароход?  Что  бессмысленно  одному  человеку   пытаться   перестроить
несправедливые  человеческие отношения тем,  что он в течение двадцати
пяти лет будет рисовать и нарисует замечательную картину,  взглянув на
которую  люди должны подобреть?  А ведь так,  думал художник Александр
Иванов, работая над своей картиной "Явление Христа народу".
     - М-да!..  Право...  Какие  хлесткие аналогии!  Но ведь у меня же
была конкретная цель.
     - Ваша   цель,   вернее,   средство,   было  молчание.  Но  силой
обстоятельств    вы    поставлены    были     перед     необходимостью
противодействовать. Это логический путь всякого, кто противопоставляет
себя обществу.  Из человека, который хотел мыслить и действовать "один
за  всех",  вы  превратились  в  человека,  который встал "один против
всех". За счастье человечества, Иван Алексеевич, можно бороться только
организованными  средствами.  И  если  бы вы вместе со своим открытием
встали в сплоченные ряды,  вы сделали бы во сто крат больше, чем могли
или даже хотели сделать как индивидуалист.
     Профессор очень долго молчал.
     - М-да!  -  наконец  произнес  он,  вздыхая.  -  Может  ли слепой
прозреть? Видимо, я действительно слишком долго жил в другой стране, с
иными взглядами.
     Василий Климентьевич достал небольшой блокнот и раскрыл его:
     - Да, вы долго жили там. Ассистент профессора Бакова И. А. Кленов
покинул Россию в 1913 году.  Профессор  Кленов,  живший  сорок  лет  в
Америке под именем Вонелька...
     Профессор кивнул головой:
     - Я вел чужую жизнь, чтобы скрыть тайну.
     - Так. Профессор Кленов, он же Вонельк, вернулся на Родину только
через  сорок  лет.  Открыв  властям  свое имя,  стал гражданином СССР,
отказавшись от принятого перед тем британского подданства.
     - У меня не было выхода. Американца Вонелька никогда не выпустили
бы из Америки. Он слишком много знал...
     - И  в  том  числе  много  того,  что навеяно было окружавшей его
средой, газетами, которые он читал. Став советским ученым Кленовым, вы
все  же  рассуждали  как профессор Вонельк,  у которого в Америке было
только одно средство борьбы - демонстративный  уход  из  Кор-нельского
университета и молчание.
     - Поймите,  товарищ министр,  - неуклюже поднялся Кленов,  - даже
здесь я оставался во власти Вельта.
     Сергеев недоуменно поднял седые брови.
     - В руках Вельта - страшное средство...  Он мог бы зажечь воздух.
И только я удерживал его от этого, я удерживал его своим знанием тайны
сверхаккумулятора.   Фауст   кровью  подписал  условия...  Мефистофель
выполнял их.  Вельт - сатана,  и он так же  честно  выполнял  условия,
которые поставил мне на "Куин-Мэри".  Он настиг меня на лайнере, когда
я был уже британским подданным и покидал Америку навсегда.
     - Какие же это были условия?
     - Он предупредил  меня,  что  едва  узнает  о  появлении  в  СССР
сверхаккумуляторов, сочтет это открытием тайны, и тогда...
     - Что тогда?..
     - Он выпустит из лаборатории огненное облако,  он превратит его в
пылающую стену,  которую двинет на континент...  Нет, мне даже трудно,
осмелюсь вас заверить, повторить все, что он сказал!
     - И вы боялись этого?
     - Я боялся даже газетного объявления о диссертации Садовской, где
упоминались сверхпроводимость и аккумулирование энергии.  Я  рад  был,
что  печать поместила мое опровержение этих идей.  Вельт видел,  что я
соблюдаю тайну.
     - И вы верили ему?
     - Верил, потому что не имел иного выхода. Но, кажется, он обманул
меня.  Девушка  в  лаборатории перед неизбежной своей гибелью сообщила
мне,  что воздух подожжен в Тихом океане.  То,  от чего я спасал  мир,
свершилось.  Это мог сделать только Вельт. Правда, я не понимаю зачем.
Но он обманул меня!..
     - И, полагаясь на его слово, вы готовы были...
     - Ах,  не повторяйте,  Василий Климентьевич... Я уже объявил себя
преступником и умоляю: заключите меня скорее под стражу, за решетку, а
если возможно, расстреляйте...
     - И,  полагаясь  на  его  слово,  вы  трепетали  перед неизбежным
повторением вашего открытия?
     - Ах,  почтеннейший,  оно  уже  никогда  больше  не повторится...
Говорят,  слепые видят вспышку  атомного  взрыва.  Я  увидел.  Оно  не
повторится,  потому  что его не надо будет повторять.  Последним своим
деянием я открою тайну миру, Родине, вам...
     - Прежде позвольте мне открыть вам,  как держал свое слово Вельт,
пленником которого вы  оказались  на  протяжении  всей  вашей  трудной
жизни.
     Министр вызвал секретаря.
     - Федор Степанович, своим первым поручением...
     - Есть,  товарищ уполномоченный правительства!  - С этими словами
секретарь подошел к столу и положил кружок ленты.
     - Все, Федор Степанович.
     Секретарь вышел.
     Министр пододвинул к себе стоявший на столе магнитофон и  вставил
туда ленту. Несколько секунд слышалось шипение.
     "Хэлло, мистер Вельт!" - раздался голос Ганса.
     Кленов вздрогнул и насторожился.
     "Хэлло, Ганс? Проклятье! Что за шутки? Почему вы на "Голштинии"?"
     "Вы лучше спросите, биг-босс, почему я не в аду".
     "Но-но! Что за тон! У меня не слишком много времени для вас!"
     Министр остановил прибор.
     - Что это такое? - приглушенно спросил Кленов.
     - Это   разговор  небезызвестного  вам  мистера  Вельта  с  Тихим
океаном.  Сущность того,  что я  хотел  вам  сказать,  вы  поймете  из
дальнейшего.  Методом интерференции перекрестных волн удалось записать
этот разговор, хотя он и велся на направленной волне.
     - Да-да,  я  знаю  этот  метод.  Я  сам  принимал  участие  в его
разработке.
     - Это ваш метод, профессор Кленов. Теперь слушайте дальше.
     Сергеев снова включил прибор.
     Кленов слушал  напряженно и внимательно.  Временами он вскакивал,
ерошил волосы. К концу притих.
     "Мне не до родительских нежностей!" - грубо сказал Вельт.
     Прибор умолк.
     Кленов торжественно поднялся. Министр наблюдал за ним.
     - Это открытие ирландца Лиама,  ассистента профессора  Холмстеда.
Лиам, Вельт и я - мы все были его ассистентами. Это отец Мод.
     - Мод?
     - Это единственная женщина, которую я любил и...
     - Так.
     - И убил!
     Сергеев взглянул на Кленова, но ничего не сказал.
     Профессор перестал замечать министра,  поник головой и задумался.
Он взял  со  стола  Василия  Климентьевича  изящную  тонкую  ручку  из
слоновой  кости,  повертел  ее  в руках,  сломал на несколько частей и
положил в карман.
     Василий Клементьевич внимательно наблюдал за ним.
     - Но ведь профессор Бернштейн  -  ученый!  -  наконец  проговорил
Кленов, вскидывая на министра глаза. - Как он мог решиться на это? Как
он мог упустить из виду,  чем грозит  его  поступок  всему  живому  на
Земле?
     - Как ни странным это  кажется,  но  разобраться  в  этом  можно.
Видимо,  профессор  в  силу  каких-либо  причин  находился в состоянии
аффекта.
     Кленов смущенно  затеребил бороду и искоса посмотрел на министра.
Тот продолжал:
     - Он  понял,  в  каких целях хотят использовать его открытие.  Он
задумал его уничтожить.  При этом позаботился о спасении жизни  членов
экспедиции, отправив с ними письмо.
     - Спасти несколько человек!  - воскликнул Кленов.  - А  миллионы?
Миллионы обречены...
     - Такова логика.  О них он не  подумал.  Вам,  в,  бытность  вашу
профессором  Вонельком,  разве  не приходилось встречать людей мягких,
жалостливых,  которые подбирали  бездомных  кошек  и  в  то  же  время
работали над созданием атомной бомбы для Хиросимы?
     - Да,  я видел таких...  Я мог бы назвать их имена... Их знают во
всем научном мире.
     - И некоторые из  них  не  задумались  о  последствиях  не  менее
страшных,   чем   уготовленные   Бернштейном.  Относясь  к  Бернштейну
справедливо,  надо заметить,  что его американские  коллеги  вовсе  не
находились в состоянии аффекта.
     - Какие убийственные,  осмелюсь выразиться,  параллели всегда  вы
приводите!  Подумать только!  И Бернштейн, и я, и многие наши западные
коллеги - все мы оказываемся более чем близоруки - преступно слепы.  И
в результате если не атомный пожар Земли,  то пожар ее атмосферы!  Что
же делать?
     Старый профессор  сжал голову руками.  Сергеев следил за ним.  От
него не ускользнуло меняющееся выражение глаз профессора.  Он угадал в
них  какую-то новую мысль.  Профессор выпрямился,  спина его больше не
гнулась, потом он встал. Встал и министр.
     - Пойдемте,  Иван  Алексеевич,  на совещание ученых.  Уже,  почти
девять часов,  - сказал он. - Вы увидите сегодня многих ваших коллег и
из западных стран, и из Японии, из Индии, из братских стран-соседей...
Дело касается всех. Вы тоже нужны там.


Глава VI. КОНЦЕРН СПАСЕНИЯ



     Марина ничего не написала Матросову,  который улетел на космодром
в Байконуре в связи с  организацией  космического  рейса  на  Марс,  -
боялась  его тревожить.  Но он все узнал из письма Ксении,  которая не
поскупилась на ужасы.
     Через полчаса после получения письма, из которого Матросов только
и понял, что теряет Марину навеки, он уже летел на самолете в Москву.
     А спустя  три  часа  он,  не  в состоянии дождаться,  пока за ним
спустится  лифт,  взлетел  через  все  ступеньки  на   десятый   этаж,
представляя   лицо   на  подушке,  любимое,  изможденное,  прозрачное,
разметавшиеся волосы, полутемную комнату, запах лекарств...
     Когда, открыв  дверь,  он увидел Марину,  ее радостно удивленные,
расширенные глаза, неожиданную седую прядь в волосах, он так сжал ее в
объятиях,  что она,  счастливая,  застонала. Потом, держа за плечи, он
оттолкнул ее от себя, чтобы посмотреть, убедиться, налюбоваться...
     Марина, сияющая,  смеялась и все пыталась спрятать лицо у него на
груди.
     Надя, заглянувшая было в переднюю, закрыла дверь и стояла, прижав
руки к груди и зажмурившись.
     Что-то произошло  в  Марине  -  Дмитрий сразу не мог понять.  Она
стала красивее,  взрослее,  ярче...  Нет,  он  не  знает,  что  с  ней
произошло. Ах, эта седая прядь так меняет и красит ее! Но он ничего не
сказал любимой.  Держа ее за плечи,  словно боясь опять  потерять,  он
прошел с ней в столовую.
     Догадливая Надя выскользнула в кабинет  сестры  и  стояла  там  у
двери  с закрытыми глазами и думала:  "Как это необыкновенно!  Как она
счастлива!"
     Потом они,   Марина   и  Дмитрий,  говорили.  Говорили  сбивчиво,
бестолково о каких-то пустяках,  не отвечая друг другу,  говорили и не
могли наговориться. И, конечно, целовались. По крайней мере, Надя была
уверена, что целовались.
     - Это  неопасно?  Радиация  не скажется на тебе?  - все спрашивал
Дмитрий.
     Марина качала головой.
     - Меня проверяли счетчиком Гейгера - Мюллера.  Я неопасна.  Я  не
излучаю гамма-лучей! - смеялась она.
     - Я должен видеть этого замечательного человека!  Хочу пожать ему
руку.
     - Руку? - переспросила Марина печально.
     Матросов хлопнул себя по лбу.
     - Ты увидишь его. Мы вместе сейчас же проведаем его в больнице...
     - Можно мне с вами? - из-за двери спросила Надя.
     Но ее не взяли. Она всучила им шоколадные трюфели, которые любила
больше всего на свете, и приказала передать их больному доктору.
     Они пошли пешком.  Шли и все время взглядывали друг на  друга  и,
кажется,  даже ничего не говорили в пути.  Впрочем,  нет! Матросов все
время  что-то  предлагал  Марине:  то  зайти  в  магазин  за  каким-то
пустяком,  то  купить  мороженого  или цветов,  то выпить газированной
воды.
     Марина смеялась.
     Продавец газированной воды улыбнулся им,  улыбнулась и  старушка,
только что сердито прикрикнувшая на непослушную внучку. А девчушка лет
трех несколько шагов шла вместе с ними, заглядывая в их лица.
     По Калининскому   проспекту   они  дошли  до  Садового  кольца  и
повернули  направо.  Здесь,  на  необъятно  широкой  улице,  не   было
галерейных тротуаров.
     Марине город казался особенным,  удивительно красивым, словно она
никогда  не была в нем.  Она сказала об этом Дмитрию.  Он с удивлением
осмотрелся,  потом,  будто боясь потерять секунды,  снова уставился на
Марину,  на  ее профиль,  который казался ему навеки выгравированным в
сердце, в памяти, в воображении - словом, в нем, в Матросове, и отныне
неотъемлемым от него.
     На площади Восстания, близ огромного дома, стояло старое здание с
колоннами, воздвигнутое, вероятно, великим архитектором.

     Марину и Дмитрия ждала молоденькая женщина-врач,  предупрежденная
об их приходе.  Она со скучающим видом повела их в особую камеру,  где
их облучили,  уничтожая бактерии. Оказавшись одни в камере, посетители
укладкой поцеловались.  Дежурный врач,  давая им халаты,  старалась на
них не смотреть: верно, в камере все-таки имелось окошечко!
     Высокий Матросов в коротеньком халатике выглядел таким смешным  и
необыкновенно сильным, что у Марины выступили слезы на глазах.
     Вскоре три фигуры в белых халатах шли  по  высокому,  светлому  и
пустынному  коридору.  По  полу  рассыпались  красноватые  блики.  Это
вечернее солнце пробивалось сквозь листву, заслонявшую окна.
     Все трое   остановились   перед   высокой  дверью.  Она  бесшумно
открылась; на пороге стояла медицинская сестра.
     - Ждут, - сказала она тихо.
     - Прошу вас,  - любезно пригласила врач, с любопытством оглядывая
счастливую пару, какую редко встретишь в больнице.
     Запахло лекарством.  Матросов  вспомнил  свою  недавнюю  тревогу.
Ощутимее  показалась тишина.  Марина оглянулась на Дмитрия,  ободряюще
улыбнулась ему. Он старался идти на носках.
     У окна стояла белая кровать.  На подушке виднелась голова доктора
Шварцмана,  непривычная без пенсне,  совершенно круглая и  гладкая,  с
вьющимися волосами на височках.
     - Вы, может быть, думаете, что я не знаю, кого вы ко мне привели?
Ничего подобного! Это Матросов.
     - Я привела человека, который хочет поблагодарить вас... за меня,
     - Ну а я поблагодарю вас за него. Я уже успел возненавидеть своих
коллег.  Они не допускают ко  мне  никого,  кроме  моего  собственного
пациента.  Представьте,  теперь  он меня лечит!  Назначил мне мозговую
диету и не желает рассказывать,  что делается на свете,  а сам уехал к
министру!  Я всегда говорил,  что он аллигатор...  Так почему, молодой
человек,  вы пожелали поблагодарить меня?..  Впрочем,  не отвечайте! Я
умею  ставить диагноз по глубокомысленным лицам.  Только не сердитесь,
мои дорогие! Вы подумайте: я все время молчу и даже газет не вижу!
     - А  я захватил,  - сказал Матросов.  - Догадался,  что вам будет
интересно.
     - Дорогие  вы  мои,  хорошие!  Дайте  я  вас  обниму!  - Шварцман
рассмеялся.
     Матросов, смущенный  и  этим  взглядом,  и  словами доктора об их
глупых, наверно, лицах, поспешил перевести разговор на сенсации дня.
     - "Пари  суар"  четырнадцатого июня сообщает...  Вы еще ничего не
знаете?  Владелец военного концерна мистер Вельт послал  на  остров  в
Тихом  океане  экспедицию.  Некий профессор Бернштейн научился сжигать
воздух...
     - Постойте, постойте! Как это - сжигать воздух?
     Марина вмешалась:
     - Воздух  состоит  из  азота  и  кислорода.  Соединение этих двух
газов,  до сих пор  проходившее  с  большим  трудом,  и  есть  горение
воздуха.
     - Забавно, забавно!
     - Дальше  не  так  забавно,  -  продолжал Матросов.  - Этот самый
профессор принес себя в жертву.
     - В жертву? - Доктор Шварцман украдкой взглянул на Марину.
     - Да,  в  жертву  человечеству  и  зажег  над  островом   Аренида
атмосферу.  Это  событие  в  течение  нескольких  дней  занимало  весь
капиталистический  мир.  Вот   здесь   лондонский   "Таймс",   римская
"Трибуна", американский "Нью-Йорк таймс". Они пережевывают сенсацию на
все лады. Ученые опровергают возможность горения воздуха и утверждают,
что все это не больше чем мистификация.  Словом,  этого хватило ровным
счетом на неделю. Газеты от девятнадцатого июля заняты уже иным.
     - Что же загорелось теперь?
     - Кризис, Исаак Моисеевич. На всех биржах паника.
     - Вы, может быть, думаете, что это ново?
     - Есть и кое-что новое.  Газеты пишут о  необыкновенных  сделках,
совершаемых на биржах,  о крахе крупнейших предприятий,  о невероятной
спекулятивной игре Вельта,  неожиданно купившего знаменитую  Мамонтову
пещеру в Кентукки.
     - Здесь, по-моему, надо искать связь, - сказала Марина.
     - Конечно!  Связь ясна. Сначала он пугает народ, а потом начинает
грабить.  Старый прием,  уверяю вас!  Я еще помню, были такие бандиты,
которые  одевались  в  белые  балахоны и прыгали на пружинах,  а потом
обирали перепуганных прохожих.
     - Газеты   полны   сообщениями  о  том,  что  все  метрополитены,
американские собвеи и железные дороги,  обладающие крупными туннелями,
приобретены