добровать!
     - Как - потерялся профессор?
     - Вместе со шлюпкой.


Глава III. ЖЕРТВА ПРОФЕССОРА БЕРНШТЕЙНА



     Когда Ганс  Шютте  взобрался  на  палубу,  профессор   Бернштейн,
погруженный в свои мысли, не заметил, как шлюпка отплыла от яхты.
     Неужели рушится все его мировоззрение,  все его  идеалы?  Неужели
вся   работа,   которую   он   делал   ради  славы,  ради  возможности
самостоятельно встать на ноги,  все его мечты о вездесущем  топливе  -
топливе, которое присутствует повсюду, его многолетний труд, - неужели
все это должно послужить только чудовищным планам истребления людей? А
сам он только раб! Ученый раб! Слуга, дающий в руки своих хозяев силу,
которой они хотят уничтожить коммунизм.
     Пусть он,  профессор  Бернштейн,  не сочувствует коммунистам,  но
ведь ими  создано  много  такого,  что  не  может  не  восхищать  всех
передовых людей.  Неужели же найденная им реакция должна послужить для
объединения капиталистических стран против коммунистических, как этого
хочет мистер Вельт?
     Но сам профессор Бернштейн - почему он был до  сих  пор  наивным,
как  дитя,  слепым,  глухим?  Не  на это ли намекал ему умный и ловкий
мистер Тросс? "Закат в сто тысяч солнц пылал"? Неужели он только хотел
выведать  настроение  профессора,  чтобы  доложить  об этом Вельту?  А
втирался в доверие, обещал скрыть его от всех.
     Зато опьяневший  от  газа  простак Шютте выболтал все.  В этом не
было бы нужды,  если бы профессор сам подумал,  куда  он  идет  и  кто
подталкивает его по пути... пути славы, как считал он. Казалось бы, на
этом пути он добился своей цели.  Но разве,  идя к ней,  он не понимал
пагубной  силы повторяемого открытия?  Открытия ирландца Лиама!  Он не
должен лгать самому себе!  Если он и не понимал  всего  полностью,  то
подозревал,  особенно после разговора с мистером Троссом. Они говорили
и о Резерфорде,  увидевшем опасность применения  открытой  им  ядерной
энергии.  Бернштейн тоже видит последствия применения своего открытия.
Как ему поступить?  Как Резерфорду?  Едва ли  его  личные  уверения  в
бесперспективности   собственного   открытия   убедят   кого-либо,   в
особенности   Вельта.   Пора   осознать    ответственность    ученого,
выпускающего "очередного джинна". И не будет ему оправданием то, что у
государств, готовых воевать, уже есть прежние "джинны", уже имеются на
вооружении средства страшной разрушительной силы.
     Конечно, есть эти сильные средства,  но все они лишь  локального,
местного  действия.  А реакция горения воздуха,  огненная стена может,
двигаясь  в  заданном  направлении,  выжигать  целые  страны.  А   его
пресловутая "воздушная спичка" так проста, что до нее легко додумается
всякий мало-мальски мыслящий инженер, купленный Вельтом.
     Но открытие   его   действительно   страшно.   Оно  было  рождено
ненавистью: его творец, Лиам, мечтал об уничтожении англичан.
     Но что в силах сделать он,  жалкий профессор Бернштейн,  которого
могут в любую минуту выбросить,  как  ненужную  тряпку!  Ведь  реакция
известна самому Вельту, ее уже не скроешь. Так говорил и мистер Тросс.
Секрет же "воздушной спички" не больше, чем секрет полишинеля. Значит,
прав  Ганс:  надо  подчиняться приказам хозяина,  надо истреблять себе
подобных,  честнее стать в сторону  и  предоставить  все  собственному
течению?
     Нет, это малодушно!  Если он был слеп и создал страшную  реакцию,
то теперь он не имеет права быть в стороне.
     Но как помешать Вельту пользоваться этим вездесущим огнем?  Огонь
повсюду - огонь, которым будут дышать, в котором будут сгорать заживо!
     Профессор закрыл глаза руками.  Перед ним встали картины реакции,
распространяющейся по земле.
     Нет! Он человек.  И если он виноват перед человечеством  в  своей
безумной  слепоте,  то  он  обязан  исключить  возможность  применения
опасного открытия.
     Профессор закинул голову. Какой мертво-яркий Южный Крест! На миг,
только на один  миг  ему  стало  страшно.  Но  Бернштейн,  никогда  не
совершавший  никаких  подвигов  и  не считавший себя на это способным,
нашел в себе силы побороть страх.
     Реакция может  происходить только в присутствии фиолетового газа.
Газ выделяется лишь в одном месте на  земле.  Вывод  ясен.  (Профессор
Бернштейн не считал себя вправе довериться Троссу, но он уже знал, что
должен сделать человек.)
     В тот   момент,   когда   Бернштейн   пришел  к  этой  мысли,  он
почувствовал удар по голове. Профессор совсем близко увидел дно шлюпки
и в следующее мгновение был выброшен за борт.
     Когда его лохматая голова  всплыла  на  некотором  расстоянии  от
лодки,  пьяный  матрос  стал  искать  весло,  чтобы  ударить  никак не
тонущего профессора.  Но весел не оказалось.  Они упали в воду,  после
того как Ганс Шютте влез по ним на яхту.
     Матрос выругался и стал подгребать руками к профессору.
     Бернштейн, увидев это, сделал отчаянную попытку отплыть.
     Началось невероятное состязание в скорости между плохо плавающим,
едва  державшимся на воде человеком и матросом в шлюпке.  Руки матроса
хлестали по воде,  как пароходные колеса.  Шлюпка приближалась. Брызги
уже долетали до профессора.  Слышалось сипение противогазов. Профессор
собрал все силы и оглянулся.
     Шлюпка перевернулась,  а  около  нее  барахтались борющиеся люди.
Что-то булькало, слышались крики...
     - Ах ты рваная покрышка!
     Профессор Бернштейн понял, что теряет силы, и закрыл глаза. Какая
поразительная соленая вода! И неприятно, что она наливается в уши... А
как же с истреблением людей?
     Он едва  почувствовал,  что  его  кто-то тянет за волосы из воды.
Сидевший на  перевернутой  шлюпке  Ганс  Шютте  вытащил  профессора  и
перекинул через киль его бесчувственное тело.
     - Придется вам встать на текущий ремонт,  -  сказал  он  и  шумно
вобрал в себя воздух.
     От яхты плыла другая шлюпка, в ней сидели мистер Тросс и дядя Эд.
     - Кто пошел ко дну? - озабоченно спросил боцман.
     - Во всяком случае,  профессора я вытащил.  Эти проклятые  пивные
пары,  которые  лезут здесь из каждой щели,  еще наделают нам хлопот и
неприятностей!
     Шлюпка дяди Эда причалила к перевернутой лодке.
     Когда Ганс Шютте,  мистер Тросс,  боцман и Бернштейн поднялись на
палубу яхты, спасенный профессор торжественно обратился к Гансу:
     - Вы спасли мою жизнь, уважаемый герр Шютте!
     - Пустое, герр проф! Я просто вовремя вытащил вас из воды.
     - Спасая меня,  вы бросились с яхты  в  воду  и  рисковали  своей
жизнью, уважаемый герр Шютте!
     - Ну,  моя жизнь очень неохотно  расстанется  со  мной!  Где  она
найдет еще такое тельце? А? Как вы думаете, дядя Эд?
     - Пожалуй, она согласится променять вас только на кита!
     - Вы оскорбите мою гордость, если подумаете, будто я хочу сделать
лично для вас исключение из общего числа людей,  находящихся на  яхте.
Вы,  герр  Шютте,  и  вы,  мистер  Тросс,  имеете безусловное право на
сохранение жизни,  впрочем,  как и остальные члены  команды.  Я  готов
исключить из этого числа лишь себя.
     - Боюсь,  проф,  что  вы  немного  того...  после  купания.  Чего
доброго, вы пожалеете, что я вас вытащил?
     - Нет, герр Шютте. Я признателен вам.
     - Вас трудно понять, сэр, - вступил в разговор Тросс.
     - О,  мистер Тросс, с вами я поговорю особо, мы продолжим беседу,
начатую в Аппалачских горах. И о проблеме доверия.
     И маленький   профессор,   рассеянно   задевая   рукой   за   все
попадающиеся предметы, откинув в сторону оторванный хобот противогаза,
важно отправился в свою каюту.
     - Похоже,  что от этого газа мы все перепились,  а герр профессор
свихнулся, - пробурчал Ганс.
     - Пусть   проглочу  я  пароходный  винт,  если  завтра  не  будет
чего-нибудь почище!  Кстати,  мистер Шютте,  помогите мне  поднять  на
палубу   этих   шлюпочных  буянов,  которые  так  нализались,  вернее,
надышались, что и потонуть-то даже не сумели!
     - Вы обвяжите их внизу веревкой, а я вытащу сразу обоих.
     Ночь на яхте прошла сравнительно спокойно.  К утру газовый  хмель
вышел, и бунтари покорно явились к Гансу с повинной и больной головой.
     Ганс великодушно всех простил и расставил по обычным местам.
     Противогазов не   снимали.   Матросы   постепенно  начали  к  ним
привыкать.
     Профессор долго не выходил из своей каюты. Обеспокоенный Ганс два
раза стучал к нему,  но не получил ответа.  Только к полудню профессор
Бернштейн  появился на палубе.  Лицо его было скрыто противогазом,  но
вылезающие из-под маски волосы казались растрепанными более обычного.
     И тотчас  по  требованию  Бернштейна  на яхте был объявлен аврал.
Матросы  и  боцман  носились  по  палубе  как  сумасшедшие.  Профессор
подгонял  их,  удивляя  своей  придирчивой  энергией и Ганса Шютте,  и
Тросса.
     Дядя Эд,  выполняя указание руководителей экспедиции, безжалостно
загружал работой моряков.
     На берег доставили какие-то приборы, соединили их проводами.
     С яхты  виднелась  маленькая   фигурка   лохматого   человека   в
противогазе, бегающего по скалистому берегу.
     - Сколько я ни верчусь около господ ученых, никак не могу понять,
- ворчал Ганс Шютте.  - Только подумаешь, что добрался смекалкой до их
рычагов управления,  ан нет!  Выкинут тут  такое,  что  и  во  сне  не
увидишь.
     - Думаю,  что видеть сны сейчас нам с вами,  Ганс,  неуместно,  -
заметил Тросс.
     - Я и то так думаю, но спать смерть как хочется.
     - Давайте установим дежурства. Сменяемся через каждые два часа, -
предложил Тросс.
     Ганс Шютте охотно согласился.
     Матросы волокли по  палубе  какой-то  тяжелый  прибор.  Подъемная
стрела должна была подхватить его и перенести в ожидавший внизу катер.
     Если Шютте и Тросс выходили на палубу по  очереди,  то  профессор
отдыха  не  знал  и  не давал его никому из своих помощников.  Дядя Эд
поминал всех морских чертей. Матросы изнемогали.
     Профессор чуть успокоился только да следующий день к вечеру.
     Моряки полегли  замертво,  засыпали  где  попало,  не  только   в
кубрике, но и в шлюпках у бортов, на связках канатов, у лебедок.
     Но Бернштейн не уснул.
     Он медленно  бродил  по  палубе  и  выстукивал костяшками пальцев
дробь о невидимые преграды.
     Перед утром он постучал в иллюминатор каюты Тросса.  Тот словно и
не спал и вышел к нему свежий,  бодрый,  в  вычищенном  и  отглаженном
белоснежном костюме.
     - Прошу извинить меня,  мистер Тросс,  если я недостаточно учтив,
вызывая вас на палубу в столь ранний час.
     - Я рад побыть с вами наедине, профессор, - ответил Тросс.
     - Вот именно наедине. Я слышал храп герра Шютте и потому постучал
в вашу каюту.  Экипаж весь спит.  Даже боцмана нет на мостике.  Нам не
помешают.
     - Я не знаю, кто мог бы нам помешать.
     - Я  хочу  проститься  с  вами,  мистер  Тросс.  Вы  были  крайне
симпатичны мне, какое бы место около Вельта вы ни занимали.
     - Все  мы  занимаем  около  него какие-то места,  - неопределенно
отозвался Тросс.  - Но  почему  проститься,  проф?  Я  не  вполне  вас
понимаю.
     - И  не  надо,  не  надо  понимать.  Я  хотел,  но  не  смог  вам
довериться.  А теперь хочу взять с вас слово. Вы отвечаете передо мной
за жизнь всех, кто останется на яхте.
     - Останется? Разве кто-то должен сойти, на, берег?
     - Да, кто-то... сейчас неважно кто. Я хочу взять с вас слово.
     - Я охотно вам его дам. Но может быть, вы объяснитесь?
     - Отчасти.  Только отчасти,  мистер Тросс.  Дело в том,  что  ваш
поэт,  о котором вы вспоминали на Аппалачах,  кажется,  был прав. Хотя
одновременно и не прав! Не закат, а рассвет!..
     - То есть?
     - В сто тысяч солнц  рассвет  пылал!  То  есть  запылает!  И  вот
тогда...  тогда,  чего  бы  вам это ни стоило,  выводите яхту в океан,
спасите людей, всех до единого.
     - Профессор,  вы внушаете мне тревогу, я вынужден буду установить
за вами особое наблюдение.
     - Вы хотите сказать, что не пустите меня в шлюпку?
     - Я постараюсь вас отговорить.
     - Отговорить от чего? От выполнения данных мне Вельтом поручений?
- повысил голос профессор.
     - Нет. От этого я не имею права вас отговаривать.
     - Тогда не препятствуйте мне. Запомните все, что я вам сказал.
     - Верьте, уж я-то не забуду.
     - И скоро рассвет?
     - Должно быть, через час.
     - Тогда мне пора.  Я проведу решающий опыт один.  Я посвящаю этот
опыт мистеру Вельту,  так и передайте ему вместе с моим письмом. Оно у
герра Шютте. Теперь идите к себе, оставьте меня одного. Все, сэр.
     Тросс сразу  же  пошел  будить  Ганса Шютте,  чтобы скорее узнать
содержание письма Бернштейна.
     Но Шютте на стук не отзывался.
     И когда Тросс наконец попросту взломал дверь к нему в каюту,  тот
долго сидел на койке,  не в состоянии что-либо понять. Это промедление
стоило миру неисчислимых бед...
     Тросс буквально силой вырвал у Шютте злополучное письмо, которому
тот не придал никакого значения.

     Бернштейн встречал зловещий фиолетовый  восход  солнца,  стоя  на
капитанском мостике яхты. Измученная команда спала.
     Профессор медленно прохаживался  взад  и  вперед.  Одну  руку  он
заложил за спину,  другой нервно постукивал по перилам. Он ждал, когда
покажется солнце: ему нужен был дневной свет.
     Угрюмые скалы  рыжевато-фиолетовым  кольцом  зажали  бухту,  вода
которой  казалась  тяжелой  и  маслянистой.  Колючий  ветер   разогнал
вчерашнюю вату и очистил небо.
     Профессор, который от природы был дальтоником,  не мог  бы  точно
сказать,  где  синь  неба  переходит  в фиолетовый оттенок воздуха над
Аренидой.  Кстати,  он и не смотрел на небо.  Профессор  интересовался
только тем, когда станет светло.
     В каменной чаше было еще темно,  как за  ставнями,  но  высоко  в
облаках уже розовел день.
     Профессор крадучись прошел по  палубе  и  спустился  по  трапу  в
шлюпку,  долго отыскивая ногой, куда можно ступить. В шлюпке оказалось
только одно весло,  но профессор не стал искать  другого  и  поплыл  с
одним.
     Он неумело хлопал веслом  по  воде,  перекладывая  его  из  одной
уключины в другую;  шлюпка его долго и бессмысленно вертелась на одном
месте. Он достиг наконец берега, но совсем не там, где хотел.
     Вышедший из  камбуза  кок  видел  силуэт  человека с растрепанной
шевелюрой, идущего по берегу и размахивающего рукой.
     Позевывая и потягиваясь,  негр наблюдал,  как профессор Бернштейн
подошел к аппарату.  К этому месту сходились электрические провода  со
всего  острова.  Неожиданно  Бернштейн  сбросил противогаз и несколько
секунд смотрел на взошедшее солнце.
     А потом негр-кок стремглав бросился к колоколу, висевшему у каюты
шкипера. Он стал исступленно звонить, истошно крича:
     - Пожар! Пожар!
     Белки его округлившихся глаз сверкали.
     Выскочивший первым  на  палубу  Тросс  при взгляде на берег бухты
проклял себя.
     Весь берег со всех сторон бухты пылал.
     Тросс обязан был это предвидеть, обязан!..


Глава IV. ПЫЛАЮЩИЙ ОСТРОВ



     Остров пылал.
     Все берега бухты превратились в огненное кольцо. Фиолетового дыма
теперь не было видно, на его месте бушевало пламя.
     Тросс стоял на капитанском мостике яхты.  Он был без противогаза.
Фиолетовый  газ,  а  с ним и закись азота не проникали теперь в район,
окруженный пламенем.
     Растерянный Ганс  Шютте и дядя Эд поднимались на мостик по трапу,
еще не сняв противогазы.
     Глядя на Тросса, они освободились от масок.
     - Тысяча три морских черта!  Я подозревал,  что утону,  но адской
сковородки при жизни не рассчитывал увидеть, - проворчал боцман.
     - Что будем делать, шеф? - растерянно спросил Ганс.
     - Свистать всех наверх.  Надеть пожарные робы, пустить все помпы.
Брандспойтами окатывать  палубные  надстройки  и  борта  яхты.  Мистер
Вильямс - к штурвалу. Вперед до полного - на выход из бухты!
     Дядя Эд повиновался и взялся за ручки штурвала,  повторив команду
Тросса в машинное отделение.
     - Вот прочтите, - протянул Тросс Шютте распечатанный конверт.
     - Тут адрес бит-босса. Кто осмелился вскрыть?
     - Я. Содержание письма придется передать по радио.
     - А что случилось? Катастрофа? Где наш лохматый? Жив ли он?
     - Профессор Бернштейн привес себя в жертву человечеству  и  погиб
вместе  со  всеми  запасами  фиолетового  газа,  теперь  не доступными
никому. Я проклинаю себя за то, что не предотвратил этого.
     На палубе толпились испуганные матросы.
     Повинуясь полученному приказу,  они впопыхах напяливали  на  себя
брезентовые  и  асбестовые  костюмы,  поливали  друг  друга  водой  из
брандспойтов. Была включена вся противопожарная система. Искусственный
дождь обрушился на палубу.
     С мостика слышался хриплый голос дяди Эда:
     - Якорь мне в глотку! Вперед до полного! Право на борт! Из геенны
огненной  -  в  океан  на  всех  парусах!  Эх-ха!  Эгей!  Пираты  -  к
брандспойтам!  Маски  снова надеть,  когда будем проходить через щель.
Все больше шансов, что в аду вас примут за своих! В топоры! Якорь всем
в глотку, если не хотите живыми жариться в аду!
     Яхта приближалась  к  узкому  ущелью.   Оно,   подобно   пропилу,
разделяло каменное кольцо острова.
     Ошеломленные люди смотрели,  как судно подходит  к  жуткой  щели.
Стены  ущелья  были  в огне.  Казалось,  яхта должна "прыгнуть" сквозь
огненный обруч.
     Негр-кок, закрыв  лицо  руками,  дико завыл.  Ему стали вторить и
другие моряки.
     - Эгей!  - гаркнул с мостика дядя Эд.  - Пусть проглочу я гребной
винт, если есть на свете большие трусы!
     - Эй,  отродье свиней и сусликов!  Кому не нравится огонь,  может
прыгать в воду! - заревел Ганс Шютте.
     - Заворачивайтесь   в  мокрые  плащи,  прикрывайтесь  брезентами,
поливайте друг друга струями водя! - командовал Тросс.
     Яхта нырнула в огонь.
     И задымилась.
     От каждой фигуры, завернутой в плащ, в мокрые брезенты, шел не то
дым,  не  то  пар.  Вновь  надетые  противогазы  помогали   людям   не
задохнуться.
     Языки пламени отделялись от стен и  тянулись  к  дымящейся  яхте,
словно кто-то протягивал горящие факелы, чтобы поджечь ее.
     Несколько минут,  пока  яхта  ныряла  сквозь   огонь,   оказалось
достаточно,  чтобы  на  судне  вспыхнул пожар.  Не помогли все заранее
принятые меры. Горели мачты, сделанные в доброе старое время из лучшей
древесины,   доставленной   еще   Вельту-старшему,   горели   палубные
надстройки. Лопалась белая краска, покрывалась темными разводами.
     Черный дым валил из иллюминаторов.
     Только мокрая  дымящаяся  одежда  и  маски  противогазов  спасали
людей, позволяя им бороться с огнем.
     И все-таки яхта вырвалась из объятий пылающего острова. Океанская
волна  высоко  подбрасывала  ее,  разбивалась о борт,  шипящим потоком
прокатывалась по палубе, туша там и тут очаги пожара.
     Море помогло людям.
     Дядя Эд  намеренно  ставил  яхту  боком  к  волне,  чтобы  гребни
окатывали бы судно через верх. Даже до мостика долетали брызги.
     Конверт, который держал Ганс Шютте в руках, промок.
     - Р-рваные покрышки!  - ругался он.  - Я так и не успел прочесть,
что написал этот "полоумный ученый.  Ну-ка,  мистер Тросс. У вас глаза
помоложе. Что там нацарапано?
     Тросс взял из рук Шютте письмо и прочитал:
     - "Будь проклят капитализм!"
     - Но-но! - повысил голос Ганс. - Без коммунистической пропаганды!
     - Здесь  так  написано,  - невозмутимо продолжал Тросс и прочитал
все письмо.
     - Ну и дурак!  - решил Шютте. - Кому от этого плохо? Ему. Изжарил
сам себя на вертеле.
     - Не скажите, мистер Шютте. Плохо будет не только ему одному.
     - Думаете, нам с вами?
     - Не только. Всем людям. Даже мистеру Вельту.
     - Это почему еще?
     - Придется задохнуться.
     - А противогазы на что?
     - Они  не  помогут.  Люди задохнутся без воздуха,  который сгорит
весь, сколько его есть на земле, вот н