не в
Тихом  океане.  Скажите,  а  сгорание  воздуха  признано  опасным  для
человечества?
     - Однозначного ответа пока нет.  Но потушить пожар атмосферы  все
равно необходимо.
     - Да,  да,  необходимо! Необходимо пресечь это преступление точно
так   же,  как  необходимо  предотвратить  преступление  еще  большее,
направленное против всех людей земного шара.  И ради этого я  совершаю
свое  преступление здесь...  здесь,  в этой лаборатории.  Я становлюсь
преступником.  Прощайте, дорогая девушка. Все погибло, все! Напрасно я
держал обет молчания.  Судьба наказала меня...  и весь мир,  который я
хотел спасти! Я мог бы вас любить, как отец, как дед...
     Старик плакал.  И Марине все это казалось чудовищным.  Телефона в
лаборатории не было,  его не успели поставить в новом  помещении.  Как
дико понимать, что погибаешь, и не ощущать даже боли!
     - Тихая, незримая смерть! - словно угадывая мысли Марины, кричал,
профессор. - Примите ее стойко... и простите, если можете...
     - Простить вас!  - в свою очередь,  закричала Марина.  -  Я  себе
простить не могу,  что не засадила вас в сумасшедший дом! Да разве вам
остановить  историю?  Справиться   с   тысячами   ученых   с   сотнями
лабораторий?  Глупо так погибать!  Все равно что встретиться с бешеной
собакой и не иметь возможности сделать уколы...
     Раздался звон разбитого стекла и вслед за тем чей-то голос:
     - Кто здесь говорил про уколы?  Помогите слезть.  Я не знал,  что
окна так высоко...
     Потом послышалось грузное падение.
     - Вы, может быть, думаете, что я не все понял?
     - Здесь радиация! Смертельно! - крикнула Марина.
     - Бегите  в окно!  - скомандовал Шварцман,  но тотчас понял,  что
окно недосягаемо высоко.
     - Милейший, зачем вы здесь? Вы же погибнете? - закричал Кленов.
     - А вы хотели погибать без меня? Закройте щит!
     - Механизм опускания щита испорчен!  Защелка изнутри!  - крикнула
Марина, бросаясь к проему.
     - Нет, извините, - преградил ей дорогу доктор Шварцман. Он первый
подскочил к проему и, засунув в него руку, стал шарить там.
     Марина закрыла лицо руками.
     Раздался глухой стук.  Расширенными глазами  видела  Марина,  как
тяжелая  свинцовая  дверца  упала  и  придавила  руку доктора у самого
плеча. Он громко вскрикнул и застонал.
     - Он погибнет...  - шептал потерявший голос профессор. - Где лом?
Да помогайте же! - хрипел он.
     Тело доктора   слабо  дергалось.  Марина  видела  его  склоненную
голову, его лысину, покрытую мелкими капельками пота.
     Профессор подтащил  лом и пытался приподнять тяжелый щит.  Марина
помогала ему.
     - Вы,  может быть,  думаете, что я не понимаю... - слабым голосом
проговорил доктор.  - Рука...  она теперь  сама  стала  радиоактивной.
Находиться с нею рядом не только для меня противопоказано...
     Доктор был прав.  Рука его,  попав в зону сильнейшего  излучения,
сама стала источником радиации, которая в короткий срок убьет и самого
доктора, и всякого, кто окажется рядом с ним.
     Кленов и  Марина  знали это,  но исступленно старались приподнять
щит и высвободить изуродованную руку.
     Наконец им  это  удалось.  Шварцман  отвалился  от  проема,  упал
навзничь,  откинув свою смертоносную руку.  Лом со звоном покатился по
полу. Свинцовый щит плотно сел на место, закрыв проем.
     Шварцман с  трудом  встал  на  четвереньки.   Марина   и   Кленов
наклонились к нему.
     - Прочь! - крикнул доктор, скрежеща зубами.
     Пенсне упало  и  разбилось.  Он  близорукими  глазами  осматривал
лабораторию.
     Затем он  поднялся  на  колени,  прислонился  плечом  к  чугунной
станине механических ножниц.
     - О   гильотина!  -  прошептал  он.  -  Изобретение  французского
доктора...
     Он со   стоном   поднялся   на   ноги   и  включил  электромотор.
Горизонтальный нож, предназначенный для резки толстых железных листов,
стал  медленно  подниматься.  Кленов и Марина стояли рядом.  У Кленова
стучали зубы. Марина беззвучно рыдала.
     Маленький доктор повелительно крикнул:
     - Перевяжите у плеча!
     Марина все  поняла.  Схватив с лабораторного стола кусок провода,
она  перетянула  доктору  изуродованную  руку,   чтобы   приостановить
кровообращение.
     Мотор работал. Гильотинный нож поднимался.
     Марина не  сдержалась,  отвернулась  и  закричала,  кусая пальцы.
Мотор продолжал работать, гильотинный нож опустился...
     Доктор стоял на коленях.
     - Спасибо,  коллега... - тихо сказал он и прислонился к ставшей с
ним рядом на колени Марине. - Операция... превосх...
     Кленов кинулся  к  выходу,  поспешно  открыл  замок   ключом   и,
распахнув дверь, с криком: "Врача! Врача!" - выбежал в коридор.


Глава V. ОДИН ЗА ВСЕХ ИЛИ ПРОТИВ ВСЕХ



     Василий Климентьевич прошел суровую школу революции,  гражданской
и  Великой  Отечественной  войн.  Министра  считали железным человеком
из-за  его  умения  владеть  собой,  несгибаемой  воли,  сдержанности,
методичности в работе и разговоре. Между тем ничто человеческое ему не
было  чуждо.  Редко  кто  знал,  например,  каким  он  был   неистовым
рыболовом.  С такими же,  как он,  любителями рыбалок на берегу или на
льду у проруби он мог до хрипоты спорить о достоинствах того или иного
способа  рыбной  ловли.  При  этом  исчезала его известная всем манера
говорить,  последовательно отвечая на вопросы.  Споря с рыбаками, он и
перебивал  их,  и  даже  мог  обругать,  если  уж  его очень задевали.
Возвращался он с рыбалки усталый, но всегда посвежевший.
     Кроме рыболовства,  у  Василия Климентьевича была еще одна тайная
всепоглощающая страсть. Уже много лет, в секрете даже от самых близких
людей,  он  трудился  над  одной  проблемой,  узнав о которой искренне
удивились бы и математики и астрономы. Прежде Василию Климентьевичу не
хватало для этих занятий времени. Но теперь он нашел эти часы.
     В юности и в зрелые годы Василий Климентьевич  отличался  крепким
сном.  Но  с годами пришла бессонница.  С четырех часов утра он уже не
мог спать.
     По-стариковски кряхтя,   пересиливая   нежелание   вставать,   он
заставлял себя  идти  в  ванную  комнату  и,  бросив  в  таз  с  водой
кристаллики  льда,  обливаться холодной,  покалывающей влагой.  Потом,
чувствуя,  как  уходит  расслабленность,  он  растирал  кожу   сначала
полотенцем, а потом суконной рукавицей, пока кряхтение не превращалось
в  покрякивание.  Быстро  одевшись,  Василий  Климентьевич   несколько
тяжеловатой походкой направлялся в кабинет.
     Полтора часа,  с половины пятого до  шести,  принадлежали  только
ему,  и  даже  в  этот  необычный день Василий Климентьевич не изменил
себе.  Подышав у открытого окна свежим воздухом, он по привычке сел за
письменный стол в своем рабочем кабинете,  где он находился теперь "на
казарменном положении".
     В обычные дни он продолжил бы свою работу "О трех телах".
     Каждое материальное  тело  притягивает  другое  с  силой,   прямо
пропорциональной   их   массам  и  обратно  пропорциональной  квадрату
расстояния. Простой, понятный, убедительный закон.
     А если   три   тела   взаимно   притягивают  друг  друга?  Каковы
действующие на них силы?  Неужели это не так же  просто?  Оказывается,
уже  два столетия виднейшие математики и астрономы бьются над решением
этой "простой", но, увы, до сих пор не разрешенной задачи. Решить ее в
общем  виде  обычными  математическими средствами до сих пор ученые не
смогли.  Даже электроника компьютеров  была  способна  лишь  вычислить
некоторые частные случаи.
     Но Василий Климентьевич считал,  что найти общее решение можно, и
трудился  над  этим  с  энтузиазмом Фарадея,  настойчивостью Эдисона и
виртуозностью Эйлера.  Василий Климентьевич  много  сделал.  Он  нашел
серию частных решений, открыл обобщающий математический метод, доказал
попутно две новые теоремы, но полного решения задачи пока не нашел.
     Василий Климентьевич не был профессиональным ученым,  но науку он
любил и, повседневно сталкиваясь с учеными, умел направлять их работу.
В  то  же время он всерьез относился и к той небольшой научной работе,
которую вел  сам.  Поэтому  она  ни  в  какой  степени  не  напоминала
любительскую  и  смело могла претендовать на значение диссертационной.
Кстати,  это была та затаенная честолюбивая мечта, в которой ни за что
не сознался бы этот упрямый и решительный человек.
     Василий Климентьевич просидел  склонившись  над  столом,  до  без
четверти  шесть.  В  первый  раз  за  много  лет он не развернул своих
рукописей,  не взял в руки карандаша.  Лоб его часто морщился.  У  губ
ложились угрюмые складки. Мысль неуклонно возвращалась к одному и тому
же,  и страшные картины всплывали в его мозгу. И вот человек, которого
считали железным,  содрогнулся.  Он подумал о детях.  Слабости своей к
детям он никогда не скрывал.  Он любил после работы посидеть в саду  у
кремлевских  стен,  полюбоваться на резвящихся ребят и думать о чем-то
своем,  далеком, несбывшемся... О маленькой женщине в кожаной тужурке,
которая  могла  бы  принести ему обещанного сына и которую он послал в
разведку...  И он,  былой комиссар,  мог бы смотреть теперь  на  своих
внучат.  Все  галдящие  ребятишки,  вся  эта  шумная  и  милая мелюзга
казалась Василию Климентьевичу близкой, родной.
     В этот грозный утренний час он думал о детях, мерно шагая тяжелой
поступью по кабинету,  прикидывая план возможной борьбы.  Дети могут и
должны стать взрослыми...  И его долг, именно его долг, позаботиться о
них!
     Министр заметил,   что   телевизефон   уже  несколько  секунд  не
переставая звонит.  Василий Климентьевич удивился: всем было известно,
что до шести часов утра его не беспокоят.
     Что же это могло быть?  Все необходимые распоряжения, связанные с
чрезвычайным заданием, были отданы еще вчера вечером. Совещание ученых
созывается на девять утра.
     Василий Климентьевич протянул руку и нажал кнопку.
     На экране появилась чья-то седая голова.
     Странно! Кто бы это мог быть?
     - Хэлло! Это товарищ министр? - послышался низкий гулкий голос. -
Осмелюсь  осведомиться,  не разбудил ли я вас?  М-да!..  Вы имеете все
основания быть на меня за это в претензии.
     - Да, - сказал министр и пододвинулся ближе к аппарату, чтобы его
изображение было видно полностью,  - это я,  дорогой профессор.  Вы не
могли меня разбудить,  ибо я уже давно поднялся.  На вас я отнюдь не в
претензии и рад вас выслушать.
     - М-да!..  Ах,  так?  Премного благодарен.  Я рассчитываю на вас,
Василий Климентьевич.  Я разочарован во  многих  представителях  нашей
власти. Я требую правосудия и возмездия! М-да!
     Профессор говорил срывающимся  голосом,  внезапно  останавливаясь
или переходя с шепота на крик.
     - К сожалению,  профессор, я не уяснил себе, что взволновало вас.
Это первое.  Второе: может быть, вы найдете возможным приехать ко мне?
Мы бы поговорили.  И наконец,  третье:  получили  ли  вы  сообщение  о
созываемом сегодня в девять часов утра совещании?
     - М-да!  Премного благодарен. Приеду, непременно приеду! Осмелюсь
спросить: когда вам будет удобно? Извещение у меня какое-то есть, но я
не читал.  М-да!  Право,  не до того.  А насчет взволнованности я буду
иметь  честь  лично  вам передать.  Смею рассчитывать,  что вы поймете
меня.
     - Нет,  -  сказал  министр,  -  это не стоит благодарности.  Если
хотите,  то приезжайте сейчас...  Так извещение вы все-таки прочтите и
на совещании будьте обязательно.  А насчет того,  чтобы понять,  так я
думаю,  что два таких старика,  как мы с вами, как-нибудь друг в друге
разберутся. Приезжайте! Жду! Разрешите прислать за вами машину?
     - Нет уж, увольте!.. Извините, я сам. М-да!..
     - Ну, как хотите, Иван Алексеевич. Буду ждать.
     Борода профессора, занимавшая весь экран, исчезла.
     В кабинет негромко постучали. Нажатием кнопки министр, не сходи с
места, открыл дверь. На пороге стоял секретарь.
     Он, улыбаясь,  подошел,  обменялся  рукопожатием  с  министром  и
развернул папку.
     - Разрешите доложить?
     Министр сел в кресло и сказал:
     - Выкладывайте, Федор Степанович, слушаю вас.
     - Обработка данных метеостанций мира показала,  что  в  атмосфере
появились  пока  слабые,  но  выраженные ветры,  направленные к Тихому
океану.
     - Так.
     - Исследование привезенного Матросовым порошка  подтвердило,  что
это  неизвестный  до  сих пор окисел азота.  Путем нагревания до очень
высокой температуры его удалось  разложить  на  азот  и  кислород,  но
получить   вновь   этот  окисел  оказалось  невозможным.  Нет  нужного
катализатора.
     - Так.
     - Письмо низовым и районным партийным организациям  о  проведении
разъяснительной  кампании  среди  населения и необходимости возглавить
настроение масс подготовлено.
     - Так.
     - За границей еще не  осознано  значение  событий.  Однако  биржи
реагируют   первыми.   В   частности,  тому  способствуют  грандиозные
спекулятивные операции известного капиталиста Вельта.  Очень поднялись
акции   метрополитенов   и   других  подземных  сооружений,  скупаемые
неизвестными лицами. Есть случаи паники.
     - Так.
     - Второе.  Экстренное  совещание  ученых   состоится   в   девять
ноль-ноль утра. Все, товарищ уполномоченный правительства.
     Василий Климентьевич задумался.
     - Все   это  закономерно,  даже  консультация  академиков.  Итак,
первое:  доставьте мне звукозапись известного вам разговора. Сейчас ко
мне  приедет  профессор  Иван Алексеевич Кленов,  которого,  как я вам
поручил,  вы должны были пригласить ко мне  в  конце  этой  недели  и,
по-видимому,  не  успели.  Позаботьтесь,  чтобы  нам не помешали.  Для
профессора закажите черный кофе,  он любит его.  Это второе. И третье.
Возьмите  вот  этот  листок.  Здесь  перечень мероприятий,  проведение
которых следует немедленно подготовить.  Но спокойно,  без спешки, без
шумихи, не торопясь, по-боевому! Понятно?
     - Понятно, товарищ уполномоченный правительства! Будет исполнено.
     - Так.  Хорошо,  Федор Степанович. Кстати, недавнее постановление
правительства не лишило меня имени и отчества.
     Секретарь смутился:
     - Простите, Василий Климентьевич.
     - Ну хорошо. Так-то лучше.
     Профессор Иван  Алексеевич  Кленов  приехал  к   министру   через
двадцать  минут.  Василий  Климентьевич  встретил его в передней и был
удивлен происшедшими с профессором переменами.
     Кленов так   согнулся,  что  совсем  перестал  чувствоваться  его
высокий рост.  Приехал он с палочкой,  на которую  опирался  неуклюже,
неумело.  Волосы его были спутаны,  борода разделилась на две неравные
части.  Осунувшееся лицо было растерянно.  Снимая  с  помощью  Василия
Климентьевича пальто, профессор тяжело дышал.
     Кроме приветствия,  Сергеев и Кленов  не  обменялись  ни  словом.
Василий Климентьевич ввел Кленова в кабинет.
     Это была большая светлая комната с портретами ученых  и  деятелей
искусства.  В  нишах  стояли  вращающиеся  книжные шкафы.  Окна только
наполовину были закрыты скатывающимся в валик гибким стеклом.
     Увидев, что  Кленов  поежился от холода,  министр незаметно нажал
кнопку, и гибкое стекло бесшумно затянуло все окно.
     Оба молчали.  Наконец  Кленов поднялся с кресла,  оперся руками о
стол и согнул спину.
     - М-да!..  Уважаемый товарищ министр!  Разрешите доложить,  что я
явился к вам как к  представителю  руководства  партии,  как  к  члену
правительства.  М-да!  Я пришел жаловаться на некоторую,  я бы сказал,
преступную бездеятельность правительственных организаций,  напряженная
бдительность которых,  казалось,  не подлежала бы сомнению. М-да!.. Не
подлежала.  Наконец,  я явился к вам требовать  наказания,  возмездия,
сурового и безжалостного...
     Министр незаметно пододвинул стакан с водой.  Кленов залпом выпил
его и продолжал:
     - Я обратился в соответствующее место с заявлением, с требованием
немедленного   изъятия   вредного   для   общества  человека!  М-да!..
Изъятия...  И что же?  Лица,  достойные  всяческого  доверия,  носящие
высокие  знаки  отличия,  вежливенько выпроваживают меня вон!  М-да!..
Меня выпроваживали.  Я требую... Я осмеливаюсь квалифицировать это как
неуважение к моему авторитету гражданина!
     - Так,  - сказал  министр.  -  Кого  же  и  в  чем  вы  обвинили,
профессор?
     - Как?  Вы не знаете?  Я имею честь сообщить вам, что он вынужден
был сам себе ампутировать руку! М-да!
     - Ампутация?
     - Да, именно ампутация! Вина, преступление, злой умысел очевидны.
Подумать только - ампутация!  Такой  поистине  замечательный  человек!
Василий Климентьевич, ведь это же человек с глазами ястреба, с сердцем
льва и руками... руками женщины. Василий Климентьевич, это ужасно!..
     Профессор, обессиленный, почти упал на кресло.
     - Но это не все,  не все,  товарищ  министр.  Здесь  имело  место
покушение на жизнь...  м-да... молодой, талантливой и упорной девушки.
Покушение,  которое не удалось просто из-за старческой слабости, из-за
невозможности  убить  еще  и  третьего  человека.  Но  не  только  это
злодейское  покушение...  Не  только!  Имеет  еще  место  сокрытие  от
социалистического    Отечества   одного   из   величайших   достижений
человечества.   Я   требую   справедливого   возмездия,   беспощадного
наказания!
     - Кого же, Иван Алексеевич?
     - Меня,  уважаемый  гражданин министр!  - Профессор величественно
поднялся.  - Я не осмелюсь  отныне  называть  вас  товарищем,  Василий
Климентьевич, ибо я преступник! Я настаиваю на том, что имел честь уже
вам сообщить.  Но только скорее, бога ради, скорее возьмите меня! Я не
в силах больше бороться с собой.  Рука...  Девушка - живой мне укор, а
ее работа - несчастье человечества!
     - Вы уверены в этом, Иван Алексеевич?
     - Вполне.  Или,  может быть, не вполне... Я был уверен все время,
что сверхаккумулятор - несчастье человечества. Много лет...
     - Но ведь прежде вы мечтали этим  же  сверхаккумулятором  сделать
людей счастливыми, хотели прекратить войны!
     Профессор вздрогнул от неожиданности.
     - Откуда вы знаете? - сказал он чужим голосом.
     - Меня долго одолевали сомнения,  вы  ли  это.  Однако  последнее
время  сомнения  исчезли,  не без внешней помощи,  конечно.  Во всяком
случае, для меня стало ясно, что человек в галошах, встреченный мною в
Аппалачских горах и мгновенно испаривший озеро, и неожиданный оппонент
на защите диссертации Марины Садовской - одно и то же лицо!
     Кленов долго молчал, уставившись на министра.
     - У меня хорошая память на лица, но... - прошептал он.
     - Я  напомню  вам.  Нас было трое,  с цистерной.  Мою фамилию они
выговаривали не Сергеев,  а Серджев.  Мне пришлось бежать в Америку от
царской охранки...
     - Ах,  тот русский, который хотел отвести меня в сумасшедший дом!
- Профессор покраснел.
     - Совершенно верно. Вы простите, конечно, меня за это!
     - Как же я вас не узнал?
     - Трудновато было, Иван Алексеевич. Изменились мы оба порядочно.
     - Значит, осмелюсь спросить, вам все известно?
     - Нет.  Я только подозревал,  но ваш  опыт  я  помнил.  Заставляя
ученых  искать  в  этом  направлении,  толкнул по этому следу и Марину
Садовскую. Вас же я только заподозрил. И я сделал ошибку - в этом надо
уметь сознаваться, - посоветовал привлечь вас к этой работе.
     Министр теперь расхаживал по комнате.
     - Я  не  понял,  что  происходит  в  вашей душе,  а это надо было
понять. Это вторая моя ошибка. Член партии обязан разбираться в людях.
К чему это повело? Только постороннее вмешательство помешало вам дойти
в ваших заблуждениях до логического конца.
     - Да,  до  логического  конца...  -  шепотом выговорил Кленов.  -
Несчастье было предотвращено.  Но какой  ценой,  какой  ценой!  Бедный
удивительный доктор!
     - Так.
     - М-да!..
     Оба замолчали...
     Василий Климентьевич  взглянул  в окно.  В этот час к Московскому
Кр