- Ты знаешь, что я сейчас сделаю?
   Я покачал головой.
   - Я использую свою возможность бушевать и покажу тебе, что происходит
с благородством. Смотри!
   Он находился в трех ярда с от Джонсона, то есть в девяти футах! И  он
сидел; и одним гигантским прыжком; даже не вставая на ноги,  покрыл  это
расстояние. Он прыгнул, как тигр, и Джонсон, прикрывая одной  рукой  жи-
вот, а другой - голову, напрасно пытался защититься от  обрушившейся  на
него лавины ярости. Волк Ларсен свой первый сокрушительный удар направил
прямо в грудь матросу. Дыхание Джонсона внезапно пресеклось, и изо рта у
него вырвался хриплый звук, словно он с силой взмахнул топором. Он заша-
тался и чуть не опрокинулся навзничь.
   Не могу передать подробности последовавшей затем гнусной  сцены.  Это
было нечто чудовищное; даже  сейчас  меня  начинает  мутить,  стоит  мне
вспомнить об этом. Джонсон мужественно защищался, но где же ему было ус-
тоять против Волка Ларсена, а тем более против Волка Ларсена и  помощни-
ка! Зрелище этой борьбы было ужасно. Я не представлял себе, что  челове-
ческое существо может столько вытерпеть и все же продолжать жить  и  бо-
роться. А Джонсон боролся. У него не было ни малейшей надежды справиться
с ними, и он знал это не хуже меня, но он был человек мужественный и  не
мог сдаться без борьбы.
   Я не в состоянии был смотреть на это. Я чувствовал, что схожу с  ума,
и бросился к трапу, чтобы убежать на палубу. Но Волк Ларсен, оставив  на
миг свою жертву, одним могучим прыжком догнал меня и отшвырнул в  проти-
воположный угол каюты.
   - Это одно из проявлений жизни, - с усмешкой бросил он мне.  -  Оста-
вайся и наблюдай. Вот тебе случай собрать данные о бессмертии души. Кро-
ме того, ты ведь знаешь, что душе Джонсона мы не можем причинить  вреда.
Мы можем разрушить только ее бренную оболочку.
   Мне казалось, что прошли века, хотя на самом деле избиение  продолжа-
лось не дольше десяти минут. Волк Ларсен и помощник смертным боем  изби-
вали беднягу. Они молотили его кулаками и пинали своими тяжелыми  башма-
ками, сшибали с ног и поднимали, чтобы повалить снова. Джонсон уже ниче-
го не видел, кровь хлестала у него из ушей, из носа и изо рта, превращая
каюту в лавку мясника. Когда он уже не мог подняться, они продолжали из-
бивать лежачего.
   - Легче, Иогансен, малый ход! - произнес наконец Волк Ларсен.
   Но в помощнике проснулся зверь, и он не хотел отпустить своей добычи.
Волку Ларсену пришлось оттолкнуть его локтем.  От  этого,  казалось  бы,
легкого толчка Иогансен отлетел в сторону, как пробка, и  голова  его  с
треском ударилась о переборку. Оглушенный, он свалился  на  пол,  тяжело
дыша и очумело моргая глазами.
   - Отвори дверь, Хэмп! - услышал я приказ.
   Я повиновался, и эти звери подняли бесчувственное тело и, словно  ме-
шок с тряпьем, поволокли его по узкому трапу на палубу. У штурвала стоял
Луис, товарищ Джонсона по шлюпке, и кровь алой струей  брызнула  ему  на
сапоги. Но Луис невозмутимо вертел штурвал, не отрывая глаз от компаса.
   Совсем иначе повел себя бывший юнга Джордж Лич. Вся шхуна от бака  до
юта была изумлена его поведением. Он самовольно отправился  на  корму  и
перетащил Джонсона на бак, где принялся, как умел, перевязывать его раны
и хлопотать около него. Джонсон был  изуродован  до  неузнаваемости.  За
несколько минут лицо его так посинело и распухло,  что  потеряло  всякий
человеческий облик.
   Но я хотел рассказать о Личе К тому времени, как  я  закончил  уборку
каюты, Лич уже сделал для Джонсона все, что мог. Я поднялся  на  палубу,
чтобы подышать свежим воздухом и хоть немного успокоиться.  Волк  Ларсен
курил сигару и осматривал механический лаг, который обычно был опущен за
кормой, а теперь для какой-то цели поднят на борт. Вдруг до меня долетел
голос Лича - хриплый, дрожащий от сдерживаемой ярости.  Я  повернулся  и
увидел, что Лич стоит на палубе перед самым ютом. Лицо его было бледно и
перекошено от бешенства, глаза сверкали, он  потрясал  сжатыми  кулаками
над головой.
   - Пусть господь бог пошлет твою душу в ад, Волк Ларсен! Да и  ад  еще
слишком хорош для тебя! Трус, вот ты кто! Убийца! Свинья! - так  поносил
матрос Лич капитана.
   Я стоял, словно громом пораженный. Я думал, что Лич будет  сейчас  же
убит на месте. Но у Волка Ларсена в эту минуту не было, как видно, охоты
убивать его. Он не спеша подошел к краю юта и, прислонившись к углу руб-
ки, с задумчивым любопытством поглядел на взбешенного парня.
   А тот бросал капитану в лицо обвинения, каких никто  еще  не  решался
ему предъявить. Матросы боязливо жались у бака, прислушиваясь к происхо-
дящему.
   Охотники, балагуря, высыпали на палубу; но я заметил,  что  веселость
слетела с их лиц, когда они услышали выкрики Лича. Даже они были испуга-
ны необычайной смелостью матроса. Казалось невероятным, чтобы  ктонибудь
мог бросить Волку Ларсену подобные оскорбления. Должен  сказать,  что  я
сам был удивлен и восхищен поступком Лича и видел в нем блестящее  дока-
зательство непобедимости бессмертного духа,  который  выше  плоти  и  ее
страха смерти. Этот юноша  напомнил  мне  древних  пророков,  обличавших
людские грехи.
   И как он обличал Волка Ларсена! Он обнажал его душу и выставлял напо-
каз всю ее низость. Он призывал на его голову проклятия бога и  небес  и
делал это с жаром, напоминавшим сцены отлучения от церкви в средние  ве-
ка. В своем гневе он то поднимался до грозных  высот,  то  опускался  до
грязной площадной брани.
   Ярость Лича граничила с безумием. На губах его выступила пена, он за-
дыхался, в горле у него клокотало, и временами речь становилась нечлено-
раздельной. А Волк Ларсен все так же  холодно  и  спокойно  слушал  его,
прислонившись к углу рубки, и, казалось, был охвачен  любопытством.  Это
дикое проявление жизненного брожения, этот буйный мятеж и вызов, брошен-
ный ему движущейся материей, поразили и заинтересовали его.
   Каждый миг и я и все присутствующие ждали, что он бросится на молодо-
го матроса и одним ударом прикончит его. Но по какому-то странному  кап-
ризу он этого не делал. Его сигара потухла, а он все смотрел вниз с без-
молвным любопытством.
   Лич в своем неистовстве дошел до предела.
   - Свинья! Свинья! Свинья! - выкрикивал он, не помня себя. - Почему же
ты не сойдешь вниз и не прикончишь меня, убийца? Ты легко можешь сделать
это! Никто не остановит тебя! Но я тебя не боюсь!  В  тысячу  раз  лучше
быть мертвым и избавиться от тебя, чем остаться живым  в  твоих  когтях!
Иди же, трус! Убей меня! Убей! Убей!
   Как раз в эту минуту грешная душа Томаса Магриджа вытолкнула  его  на
сцену. Он все время слушал, стоя у двери камбуза,  но  теперь  высунулся
вперед, как бы для того, чтобы выбросить за борт  какие-то  очистки,  на
самом же деле, чтобы не прозевать убийства, которое, по его мнению,  не-
минуемо должно было сейчас произойти.  Он  заискивающе  улыбнулся  Волку
Ларсену, но тот, казалось, даже не заметил его. Однако  это  не  смутило
кока. Он тоже был как бы не в себе; повернувшись к Личу, он крикнул:
   - Что ты ругаешься? Постыдился бы!  Бессильная  ярость  Лича  наконец
нашла себе выход. В первый раз после их стычки кок вышел из камбуза  без
ножа. И не успели слова слететь с его губ, как кулак  Лича  сбил  его  с
ног. Трижды поднимался кок на ноги, стараясь удрать в камбуз,  и  всякий
раз молодой матрос одним ударом валил его на палубу.
   - Помогите! - завопил Магридж. - Помогите! Помогите! Уберите его! Что
вы глядите, уберите его!
   Охотники только смеялись с чувством облегчения.  Трагедия  кончилась,
начинался фарс. Матросы осмелели и, ухмыляясь, пододвинулись ближе, что-
бы лучше видеть, как будут бить ненавистного кока. И даже я возликовал в
душе. Признаюсь, я испытывал удовлетворение,  глядя,  как  Лич  избивает
Магриджа, хотя это было почти столь же ужасное избиение, как то, которое
только что, по вине самого Магриджа, выпало на долю  Джонсона.  Но  лицо
Волка Ларсена оставалось невозмутимым. Он даже не переменил позы и с тем
же любопытством следил за избиением.  Казалось,  он,  несмотря  на  свой
отъявленный прагматизм, наблюдает за игрой и движением жизни  в  надежде
узнать о ней что-нибудь новое, различить в ее безумных корчах что-то ус-
кользавшее до сих пор от его внимания - ключ к тайне жизни, который  по-
может ему эту тайну раскрыть.
   Ну и досталось же коку! Да, это избиение мало чем отличалось  от  ви-
денного мною в каюте. Магридж напрасно старался спастись от разъяренного
матроса. Напрасно пытался он укрыться в каюту. Когда Лич  сбивал  его  с
ног, Магридж делал попытки докатиться до нее, добраться до нее  ползком,
старался падать в сторону каюты, но удар следовал за ударом с непостижи-
мой быстротой. Лич швырял кока, как мяч, пока наконец Магридж не  растя-
нулся недвижимый на палубе. Но и после этого он еще  продолжал  получать
удары и пинки. Никто не заступился за него. Лич мог бы убить  кока,  но,
очевидно, гнев его иссяк. Он повернулся и  ушел,  оставив  своего  врага
распростертым на палубе; кок лежал и повизгивал, как щенок.
   Но эти два происшествия послужили только прелюдией к другим  событиям
того же дня. Под вечер произошла стычка между Смоком  и  Гендерсоном.  В
кубрике внезапно раздались выстрелы, и остальные четверо охотников  выс-
кочили на палубу. Столб густого, едкого дыма - какой  всегда  бывает  от
черного пороха - поднялся из открытого люка. Волк Ларсен бросился туда и
исчез в этом дыму. До нас долетели звуки ударов. Смок и Гендерсон -  оба
были ранены, а капитан вдобавок еще избил их за то, что  они  ослушались
его приказа и изувечили друг друга перед началом охоты.  Раны  оказались
серьезными, и, отколотив охотников, Волк Ларсен тут же  принялся  лечить
их, как умел, и делать перевязки. Я помогал ему, когда он  зондировал  и
промывал раны, и оба молодца стоически переносили  эту  грубую  хирургию
без всякого наркоза, подкрепляя свои силы только добрым стаканом виски.
   Затем во время первой вечерней полувахты  поднялась  драка  на  баке.
Причиной ее послужили сплетни и наушничество, из-за  которых  был  избит
Джонсон. Шум, доносившийся с бака, и  синяки,  разукрасившие  физиономии
матросов, свидетельствовали о том, что одна половина команды изрядно от-
делала другую.
   Вторая вечерняя полувахта ознаменовалась новой дракой - на  этот  раз
между Иогансеном и тощим, похожим на янки охотником Лэтимером.  Повод  к
ней подало замечание Лэтимера, что помощник, дескать, храпит и  разгова-
ривает во сне. В результате последний получил изрядную трепку, после че-
го снова не давал никому спать, без конца переживая - во сне все подроб-
ности драки.
   Меня тоже всю ночь мучили кошмары. Этот день был  похож  на  страшный
сон. Одна зверская сцена сменялась  другой,  разбушевавшиеся  страсти  и
хладнокровная жестокость заставляли  людей  покушаться  на  жизнь  своих
ближних, бить, калечить, уничтожать. Нервы мои были потрясены. Ум возму-
щался. До этой поры жизнь моя протекала в относительном неведении зверс-
кой стороны человеческой природы. Ведь я всегда  жил  чисто  интеллекту-
альной жизнью. Я сталкивался с жестокостью, но только с жестокостью  ду-
ховной - с колким сарказмом Чарли Фэрасета, с безжалостными  эпиграммами
и остротами приятелей по клубу и ядовитыми замечаниями некоторых профес-
соров в мои студенческие годы.
   Вот и все. Но чтобы люди могли вымещать свой гнев на ближних,  проли-
вая кровь и калеча Друг друга, - это было для меня внове и  повергало  в
ужас. Не напрасно называли меня "неженка Ван-Вейден", думал я  и  беспо-
койно ворочался на койке, терзаемый кошмарами. Я дивился своему  полному
незнанию жизни и горько смеялся над собой; казалось,  я  уже  готов  был
признать, что отталкивающая философия  Волка  Ларсена  дает  более  пра-
вильное объяснение жизни, чем моя.
   Такое направление мыслей испугало меня. Я чувствовал, что  окружающее
зверство оказывает на меня развращающее влияние, омрачая все,  что  есть
хорошего и светлого на свете. Я отдавал себе отчет в том,  что  избиение
Томаса Магриджа - скверное, злое дело, и тем не менее не мог не ликовать
при мысли об этом происшествии. И, сознавая, что я грешу, что такие мыс-
ли чудовищны, я все же  захлебывался  от  бессмысленного  злорадства.  Я
больше не был Хэмфри ВанВейденом. Я был Хэмпом, юнгой  на  шхуне  "Приз-
рак". Волк Ларсен был моим капитаном, Томас Магридж и остальные -  моими
товарищами, и печать, которой они были отмечены, уже начинала проступать
и на моей шкуре.
 
 
   ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
 
   Три дня я работал и за себя и за Томаса Магриджа и могу  с  гордостью
сказать, что справлялся с делами неплохо. Я знаю, что заслужил одобрение
Волка Ларсена, да и матросы были довольны мною во время  моего  краткого
правления в камбузе.
   - В первый раз ем чистую пищу, с тех пор как попал на борт, -  сказал
мне Гаррисон, просунув в дверь камбуза обеденную посуду с бака. - Стряп-
ня Томми почему-то всегда отдавала тухлым жиром, и сдается мне,  что  он
ни разу не сменил рубашки, как отплыл из Фриско.
   - Так оно и есть, - подтвердил я.
   - Небось, и спит в ней? - продолжал Гаррисон.
   - Будь уверен, - сказал я. - На нем все та же рубашка, и он ее ни ра-
зу не снимал.
   Но только три дня дал капитан коку на поправку после  нанесенных  ему
побоев. На четвертый день его за шиворот стащили с койки, и он, хромая и
шатаясь от слабости, приступил к исполнению своих обязанностей. Глаза  у
него так отекли, что он почти ничего не видел. Он хныкал и  вздыхал,  но
Волк Ларсен был неумолим.
   - Смотри, чтоб не было помоев! - напутствовал он кока. -  И  грязи  я
больше не потерплю! Изволь также иногда менять рубашку, не то я тебя вы-
купаю. Понял?
   Томас Магридж с трудом ковылял по камбузу, и первый  же  резкий  крен
"Призрака" чуть не свалил его с ног. Стараясь сохранить  равновесие,  он
хотел схватиться за железные прутья, предохраняющие кастрюли от падения,
но промахнулся и оперся рукой о раскаленную  плиту.  Раздалось  шипение,
потянуло запахом горелого мяса, и кок взвыл от боли.
   - Господи, господи, вот еще  беда-то!  -  причитал  он,  усевшись  на
угольный ящик и размахивая обожженной рукой. - Что ж это за напасть  та-
кая! Прямо тошно становится! И за что мне это? Уж я ли не стараюсь  жить
со всеми в ладу!
   Слезы струились по его опухшим, покрытым кровоподтеками  щекам,  лицо
было перекошено от боли, но сквозь боль проглядывала затаенная злоба.
   - Как я ненавижу его! Как ненавижу! - пробормотал он, скрипнув  зуба-
ми.
   - Кого это? - спросил я, но бедняга уже опять начал  оплакивать  свои
невзгоды. Впрочем, угадать, кого он ненавидит, было нетрудно, -  труднее
было бы предположить, что он кого-нибудь любит. В  этом  человеке  сидел
какой-то бес, заставлявший его ненавидеть весь мир. Мне казалось  порой,
что Магридж ненавидит даже самого себя, - так нелепо и  уродливо  сложи-
лась его жизнь. В такие минуты во мне пробуждалось горячее сочувствие  к
нему и становилось стыдно, что я мог радоваться его страданиям и  бедам.
Жизнь подло обошлась с Томасом Магриджем. Она  сыграла  с  ним  скверную
штуку, вылепив из него то, чем он был, и не переставала  издеваться  над
ним. Мог ли он быть иным? И, будто в ответ на мои  невысказанные  мысли,
кок прохныкал:
   - Мне всегда, всегда не везло. Некому было послать меня в школу,  не-
кому было меня покормить или вытереть мне  разбитый  нос,  когда  я  был
мальчонкой! Разве кто-нибудь заботился обо мне? Кто, когда, спрашиваю я?
   - Не огорчайся, Томми, - сказал я, успокаивающе  кладя  ему  руку  на
плечо. - Не унывай! Все наладится. У тебя еще много  впереди,  ты  всего
можешь добиться.
   - Вранье! Подлое вранье! - заорал он мне в лицо, стряхивая мою  руку.
- Вранье, сам знаешь. Меня не переделать! Меня уже сделали -  из  всяких
отбросов! Такие рассуждения хороши для тебя, Хэмп. Ты родился джентльме-
ном. Ты никогда не знал, что значит ходить голодным и засыпать в  слезах
оттого, что голод грызет твое пустое брюхо, точно крыса. Нет,  мое  дело
пропащее. Да если даже я проснусь завтра президентом Соединенных Штатов,
разве я отъемся за то время, когда бегал по улицам голодным щенком? Раз-
ве это исправишь?
   Не в добрый час я родился, вот на мою долю и выпало столько бед,  что
хватило бы на десятерых. Полжизни я провалялся по больницам. Хворал  ли-
хорадкой в Аспинвале, в Гаване, в Нью-Орлеане. На Барбадосе полгода  му-
чился от цинги и чуть не сдох. В Гонолулу - оспа.  В  Шанхае  -  перелом
обеих ног. В Уналашке - воспаление легких. Три сломанных ребра во  Фрис-
ко. А теперь! Взгляни на меня! Взгляни! Ведь опять все ребра переломали!
И посмотришь - буду харкать кровью. Кто же мне возместит все это,  спра-
шиваю я? Кто? Бог, что ли? Видно, он здорово невзлюбил меня, когда  отп-
равил в плавание по этому проклятому свету!
   Это возмущение против судьбы продолжалось больше часа, после чего кок
снова принялся за работу, хромая, охая и дыша ненавистью ко всему  живу-
щему. Его диагноз оказался правильным, так как время от времени ему ста-
новилось дурно, он начинал харкать кровью и очень страдал. Но бог, каза-
лось, и вправду возненавидел его и не хотел  прибрать.  Мало-помалу  кок
оправился и стал еще злее прежнего.
   Прошло несколько дней, и Джонсон тоже выполз на палубу и кое-как при-
нялся за работу. Но ему было еще далеко до поправки, и я нередко  наблю-
дал украдкой, как он с трудом взбирается по вантам или устало склоняется
над штурвалом. А хуже всего было то, что он совсем пал духом. Он пресмы-
кался перед Волком Ларсеном и перед помощником. Вот Лич -  тот  держался
совсем иначе. Расхаживал по палубе, как молодой тигр, и не скрывал своей
ненависти к капитану и к Иогансену.
   - Я еще разделаюсь с тобой, косолапый швед! - услышал я как-то  ночью
на палубе его слова, обращенные к помощнику.
   Иогансен выбранился в темноте, и в тот же миг что-то с  силой  удари-
лось о переборку камбуза. Снова послышалась  ругань,  потом  насмешливый
хохот, а когда все стихло, я вышел на палубу и увидел тяжелый нож,  вон-
зившийся в переборку на целый дюйм. Почти тогда же появился  помощник  и
принялся искать нож, но я уже завладел им и  на  следующее  утро  тайком
вернул его Личу. Матрос только осклабился при этом, но в его улыбке было
больше искренней благодарности, чем в многословных  излияниях,  присущих
представителям моего класса.
   В противоположность остальным членам команды, я теперь ни  с  кем  не
был в ссоре, более того, отлично ладил со всеми. Охотники относились  ко
мне, должно быть, со снисходительным презрением, но, во  всяком  случае,
не враждебно. Смок и Гендерсон, которые понемногу залечивали свои раны и
целыми днями качались в подвесных койках под тентом, уверяли, что я уха-
живаю за ними лучше всякой сиделки и что они не  забудут  меня  в  конце
плавания, когда получат расчет. (Как будто мне нужны были их  деньги!  Я
мог купить их со всеми их пожитками, мог купить всю шхуну, даже двадцать
таких шхун!) Но мне выпала задача ухаживать за ними, перевязывать их ра-
ны, и я делал все, что мог.
   У Волка Ларсена снова был приступ головной боли, длившийся  два  дня.
Должно быть, он жестоко страдал, так как позвал меня и  подчинялся  моим
указаниям, как больной ребенок. Но ничто не помогает ему. По моему сове-
ту он бросил курить и пить. Мне казалось просто невероятным, что это ве-
ликолепное животное может страдать такими головными болями.
   - Это божья кара, уверяю вас, - высказался по этому  поводу  Луис.  -
Кара за его черные дела. И это еще не все, иначе...
   - Иначе что? - спросил я.
   - Иначе бог, видать, только грозится, а дела не делает. Эх, вот  сле-
тит с языка...
   Нет, зря я сказал, что нахожусь в добрых отношениях со  всеми.  Томас
Магридж не только по-прежнему ненавидит меня, но даже  нашел  для  своей
ненависти новый повод. Я долго не понимал, в чем дело, но наконец  дога-
дался: он не мог простить мне, чт